– Ты покинешь этот дом. Отправляйся с ним, если хочешь, мне безразлично. А с тобой, – отец повернулся к Лукасу, – мы встретимся на рассвете.
Потеря девственности оказалась не самым страшным событием того лета. Гораздо страшнее было потерять семью и утратить веру в себя, свои чувства. Да и веру в любовь она потеряла. Она разуверилась почти во всем.
Но Анджела очень хотела вернуть все это и именно поэтому не уехала с Лукасом, а ушла в монастырь.
Достав платок, Анджела стерла со щек слезы. Она давно не вспоминала эту страшную сцену. Почувствовав, что рядом кто-то стоит, она подняла глаза и с облегчением увидела, что это не лорд Инвалид, а Хелена.
– Что он сделал? – спросила она, усевшись рядом.
– Он сказал, что мои грехи не так уж велики, – ответила Анджела, смахнув с глаз последние слезинки, и даже не попыталась улыбнуться.
Они посвятили себя Богу и святому ордену, но при этом обе остались женщинами. Им нравилось болтать, тем более что у них не было секретов друг от друга. Анджеле не нужно было ничего объяснять Хелене.
– Хам, – коротко бросила Хелена. – Только он мог такое сказать!
– Что случилось? – спросила Пенелопа, положив кипу постельного белья, и тоже присела на пол рядом.
– Лорд Инвалид сказал, что мои грехи ничтожны.
– А ты что, рассказала ему о своем прошлом? – спросила Пенелопа.
– Нет.
– Это не имеет значения, – сказала Хелена. – Его слова свидетельствуют о том, что его нисколько не волнуют судьбы погубленных им женщин.
– Подумать только, а я принесла ему еще два одеяла, – пробормотала Пенелопа.
Эта фраза, произнесенная девушкой, которая во всем видела только хорошее, заставила Анджелу улыбнуться.
– Ты снова собираешься идти туда? Или пойти мне? – предложила Пенелопа.
– Я сама. Мне станет легче, если я чуть-чуть помучаю его.
– Ты же знаешь, что не нам судить или наказывать других, все в руках Божьих, – серьезно произнесла Пенелопа.
– Да, конечно, знаю, – с вздохом ответила Анджела.
– Послушай, ведь эта мазь чертовски жжет, особенно если намазать погуще, – добавила Пенелопа.
Наверняка она была большой грешницей, думал Филипп. Может быть, он сказал не те слова и задел ее чувства. Но он не так глуп или беспечен, каким порой его считают, и понимает, что до настоящего момента он был не самым тяжелым пациентом у своей сиделки. Значит, причина была в другом.
Филипп попытался вспомнить, не встречались ли они раньше, и не совершил ли он опрометчивого поступка в отношении ее. Но Анджела относилась к тому типу женщин, которых мужчины, как правило, не забывают. Значит, здесь что-то другое. Черт его знает, может, все правы и он действительно глуп и беспечен.
Как только она вернется, стоит попросить прощения. А в том, что она появится снова, он был абсолютно уверен.
Филипп знал, что его сиделка сейчас за дверью, причем не одна. Он слышал голоса, но не мог разобрать, о чем говорят монахини, хотя точно знал, что они говорят о нем. Только полный кретин мог подумать иначе. Конечно же, они осуждают его, наверное, считают ужасным, безрассудным, а может, и того хуже, и решают, что делать и как себя с ним вести.
Хорошо, что они монахини, а то вполне могли бы подсыпать ему яду. Или, что еще пострашнее, оставить его в этой комнате одного на несколько дней, недель или на сколько потребуется, чтобы он тихо отправился к праотцам. Интересно, что погубит его раньше – голод, скука или одиночество? «Нет, это уже полная ерунда», – сказал он себе. Но факт остается фактом: он действительно полностью зависит от девушки, которую крепко обидел. А это было чертовски глупо с его стороны.
Дверь отворилась.
– Я прошу прощения, – тотчас произнес он.
Девушка не ответила, и Филипп, озадаченный ее молчанием, был поражен озарившими его тревожными мыслями.
Сначала мелькнула мысль о том, что она, простая послушница, уже дважды заставила его, дворянина, попросить у нее прощения.
Второй мыслью было то, что она дважды заставила его произнести слово «пожалуйста».
Третье тревожное озарение заключалось в том, что его слова довели девушку до слез. Наверное, не в первый раз его слова стали причиной женских слез, но он впервые был свидетелем этого. И впервые он почувствовал себя виноватым.
И, наконец, четвертым пришло осознание, что из-за нанесенной обиды он чувствует себя ужасным и недостойным человеком. Поэтому, когда Филипп громко и четко произнес: «Пожалуйста, простите меня», – это прозвучало вполне искренне.
Всего за одну неделю Анджеле удалось внести изменения в его словарный запас и повлиять на его эмоциональное состояние. Что же будет дальше?
Неужели это звучит его голос? Именно он произнес эти неуклюжие и бессвязные слова?.. «Я не хотел приуменьшить ваши грехи, я уверен, что они тяжелы для вас. И вы совершенно правы, общение со мной – тяжкое испытание. По крайней мере, так всегда говорили мой отец и все мои гувернантки. Да и наши слуги, я уверен, за моей спиной говорили то же самое. Итак, вы, конечно, правы, а я не прав и…»
– Пожалуйста, перестаньте, – произнесла она, мягко прерывая его, хотя ее голос звучал по-прежнему слегка раздраженно. – Вы только еще хуже делаете.
– Этого я и боялся.
Неужели он только что говорил о своем отце? Филипп не вспоминал о нем с того момента, как старика хватил удар и он сделал единственным наследником Девона, брата Филиппа. И он, в самом деле, назвал ее «великой грешницей»? Что с ним происходит?
Похоже, у нее не только завораживающий голос, она сама заворожила его. Ведь до встречи с ней он был совсем не таким. Отсюда надо бежать, но у него нет возможности сделать это.
– Я ценю вашу попытку, – тихо сказала Анджела, и Филипп почувствовал облегчение.
– Я рад, – улыбнувшись, ответил он и замолчал, хотя его снедало любопытство.
Что же такого могла совершить эта хрупкая девушка? Но спрашивать нельзя, и Филипп в очередной раз прикусил язык. В этот момент Анджела отвлекла его внимание, попросив лечь на спину, чтобы обработать рану на лбу, которая, впрочем, уже почти зажила.
Филиппу очень хотелось, чтобы Анджела уделила внимание его переломанным ребрам, но она не сочла нужным этого делать, а он не решился попросить, чтобы лишний раз не искушать судьбу.
Филипп приподнялся и оперся на локти, чтобы лучше видеть свою сиделку, которая собиралась обрабатывать рану на бедре. Ему хотелось видеть, как ее руки отодвигают одно за другим одеяла – осторожно, словно испуганно, стараясь не касаться его кожи, снимают тугую повязку. Рана заживала прекрасно, хотя шрам, конечно, останется.
– Разве нужно так много мази? – спросил он. – Вчера вы накладывали гораздо меньше.
– Прошу меня извинить, но это необходимо, – ответила она, продолжая наносить мазь, которая уже жгла его бедро, словно каленым железом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85