путника они пропускали с миром только в обмен на его кошелек. Мой отчим был свиреп и невоспитан, и от него, как и от многих моих земляков, отвратительно пахло. Мать же, будучи женщиной пустой и легкомысленной, легко поддалась на его лесть. Вот так и вышло, что этот недостойный, исполненный низкого коварства человек завладел землей, по праву принадлежавшей брату и мне.
Нет, я не какой-нибудь безграмотный пастух. Благодаря собственному усердию и неоценимой помощи, оказанной мне учителем из приходской школы, я научился читать и писать. Этот Динвуди был странным человеком. Одни видели в нем, чужаке, бывшего пирата, другие судачили, что он бежал от гнева английской королевы – после того, как участвовал в неудавшемся заговоре. Находились и такие, кому в его печальном длинном лице мерещился отпечаток былых невзгод. Проповеди его пронизывало уныние, но этим отличались, как мне кажется, проповеди всех тогдашних пастырей.
Он был образованным человеком, а в уединении нашей долины находил какое-то удовлетворение.
Именно через него я познакомился с „Началами“ Евклида, а также сочинениями других греческих и римских ученых мужей. Отец в своем завещании выделил деньги на наше образование, так что я, мой брат Ангус и четыре дочери местного кузнеца научились читать, писать и считать. Нередко я задерживался после уроков, и мы с Учителем о чем только не говорили. Ему довелось попутешествовать, это уж наверняка, однако он мне так и не рассказал о своих занятиях. Динвуди любил приложиться к бутылке, и иногда, когда у него развязывался язык и горящий торф наполнял комнату красноватым мерцанием, он пускался в рассуждения, предмет которых вполне мог привести его на виселицу – как еретика. Я впитывал его речи, как растение в засуху впитывает влагу. И должен признаться, что движимый восторженной – даже безумной – любовью к знанию, я не единожды брал с собой одну из книг Учителя и, сидя среди холмов, читал, хотя должен был бы приглядывать за овцами.
По какой-то странной иронии… Ирония. Учитель часто пользовался этим словом. Оно происходит от греческого „эиронеиа“ и означает „неожиданное противопоставление“. К иронии нередко прибегал Сократ. Так вот, по какой-то странной иронии Учитель, человек выдающихся познаний, предпочел укрыться в нашей долине, а меня то же знание заставляло видеть в окружающих холмах тюремные стены, застившие собой огромный, неведомый мне мир. Что уж там говорить… Весь свой век пасти овец – такая жизнь начинала казаться мне загубленной.
Отчим лишь подогревал мое нарастающее беспокойство. Такого невежду, каким был он, вам никогда не встретить! Но этого мало. Его отличала невиданная свирепость, особенно после виски. Меня часто били. Причина могла быть самая ничтожная – если она вообще находилась. Впрочем, присутствие брата нередко избавляло меня от неприятностей. Ангуса, который был крупнее и сильнее меня, отчим не трогал.
Однажды, спустя несколько месяцев после замужества матери, мне выпала особенно жестокая взбучка, и я, ослепленный бешенством, отлупил отчима лопатой.
Тот, хныкая и потирая многочисленные ушибы, сбежал в трактир, и больше я его тем вечером не видел. На следующий день я сообщил матери, что отправляюсь на юг Англии – возможно, в Лондон, – чтобы найти свою дорогу в жизни. Она плакала и осыпала меня укоризнами, но я не сомневался, что в душе мать обрадовалась избавлению от младшего и столь беспокойного сына. В хозяйстве от меня толку особого не было, а тут еще эти странные мысли, всякая чушь… И ересь, о которой она даже не догадывалась.
Накануне своего ухода я отправился к жившему милях в полутора от нас Учителю. Высоко в небе кружились облака. Они образовали узкую скважину, из глубины которой светила полная луна. Холмы отливали неземным светом, среди теней мне мерещились колдуны.
Учитель – для меня он всегда оставался таковым – был пьян и не слышал, как я вошел. В комнате, залитой красными светом от горящего торфа, было тепло.
Динвуди сидел, развалившись, на стуле и пристально смотрел в огонь. На полу лежала Библия, рядом стояла почти пустая бутылка. Не взглянув на меня, он заговорил:
– Что, уходишь? В город королевы, в эту великую навозную кучу?
– Утром…
Теперь он развернулся в мою сторону. Его щеки и глаза тоже были красными – то ли от виски, то ли от огня.
– О жизни за пределами Туидсмьюра ты не знаешь ничего, Джеймс…
– Как это так? Гляньте, сколькому вы меня научили!
Тот покачал головой.
– Образование – славный щит и смертельное оружие, но одними знаниями ты не обойдешься. Ты так неопытен, а отправляешься один в город, грехов в котором больше, чем в Ниневии.
– Я бывал в Ланарке…
Учитель коротко рассмеялся.
– Ланарк – не Ниневия! – Помолчав, он добавил, словно про себя: – Свидимся ли еще?..
– Кому об этом знать, сэр, кроме Всевышнего?
– Кого – кого? Ах да! Азы ты оставил далеко позади.
Такого сообразительного паренька мне встречать еще не доводилось. Однако тебе понадобится кое-что еще.
Учитель встал и неуверенной походкой направился к стоящему в углу черному сундуку. Меня не единожды разбирало любопытство, что же там внутри, но спросить я не отважился ни разу. И вот теперь Учитель поворачивал ключ в висячем замке и поднимал крышку.
– В помощь твоей сообразительности…
И Динвуди извлек черные кожаные ножны, из которых вытащил длинный, узкий, обоюдоострый кинжал. Я был изумлен! Он протянул мне оружие чуть ли не с благоговением.
– Моряки называют его „Береги яйца“. О том, где он бывал и что видел, тебе знать незачем. Закатай-ка рукав.
Я подчинился. Он пристегнул ножны к тыльной части моего предплечья.
– Такие рукояти встречаются не часто. Она вырезана из слонового бивня.
Меня куда больше интересовал сам клинок. Я потрогал его края и охнул от боли. Такие острые лезвия мне еще не попадались.
– Вложи его обратно в ножны. А теперь быстро вытащи – и постарайся не полоснуть по коже, как только что.
Я вытащил. Внутри ножен имелся выступ, который удерживал кинжал, но, чтобы вытащить его, достаточно было потянуть за рукоять.
– Еще.
Я повторил движение несколько раз. Теперь я выхватывал нож в мгновение ока.
– А теперь опусти рукав и повтори все сначала.
Я так и сделал. Учитель кивнул.
– Теперь еще раз, быстрее.
Я упражнялся до тех пор, пока не отточил движение до совершенства. Учитель был доволен.
– Он – твой друг. Больше никому не доверяй. Пользуйся им только при необходимости. Но если необходимость возникла, пускай его в ход неожиданно, со всей яростью и отвагой.
Я начал было благодарить Учителя, однако тот, не дав мне закончить, нетерпеливо махнул рукой.
– А вот еще один хороший друг.
Учитель достал из-под кровати жердь – где-то мне по плечо, с острым железным наконечником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73
Нет, я не какой-нибудь безграмотный пастух. Благодаря собственному усердию и неоценимой помощи, оказанной мне учителем из приходской школы, я научился читать и писать. Этот Динвуди был странным человеком. Одни видели в нем, чужаке, бывшего пирата, другие судачили, что он бежал от гнева английской королевы – после того, как участвовал в неудавшемся заговоре. Находились и такие, кому в его печальном длинном лице мерещился отпечаток былых невзгод. Проповеди его пронизывало уныние, но этим отличались, как мне кажется, проповеди всех тогдашних пастырей.
Он был образованным человеком, а в уединении нашей долины находил какое-то удовлетворение.
Именно через него я познакомился с „Началами“ Евклида, а также сочинениями других греческих и римских ученых мужей. Отец в своем завещании выделил деньги на наше образование, так что я, мой брат Ангус и четыре дочери местного кузнеца научились читать, писать и считать. Нередко я задерживался после уроков, и мы с Учителем о чем только не говорили. Ему довелось попутешествовать, это уж наверняка, однако он мне так и не рассказал о своих занятиях. Динвуди любил приложиться к бутылке, и иногда, когда у него развязывался язык и горящий торф наполнял комнату красноватым мерцанием, он пускался в рассуждения, предмет которых вполне мог привести его на виселицу – как еретика. Я впитывал его речи, как растение в засуху впитывает влагу. И должен признаться, что движимый восторженной – даже безумной – любовью к знанию, я не единожды брал с собой одну из книг Учителя и, сидя среди холмов, читал, хотя должен был бы приглядывать за овцами.
По какой-то странной иронии… Ирония. Учитель часто пользовался этим словом. Оно происходит от греческого „эиронеиа“ и означает „неожиданное противопоставление“. К иронии нередко прибегал Сократ. Так вот, по какой-то странной иронии Учитель, человек выдающихся познаний, предпочел укрыться в нашей долине, а меня то же знание заставляло видеть в окружающих холмах тюремные стены, застившие собой огромный, неведомый мне мир. Что уж там говорить… Весь свой век пасти овец – такая жизнь начинала казаться мне загубленной.
Отчим лишь подогревал мое нарастающее беспокойство. Такого невежду, каким был он, вам никогда не встретить! Но этого мало. Его отличала невиданная свирепость, особенно после виски. Меня часто били. Причина могла быть самая ничтожная – если она вообще находилась. Впрочем, присутствие брата нередко избавляло меня от неприятностей. Ангуса, который был крупнее и сильнее меня, отчим не трогал.
Однажды, спустя несколько месяцев после замужества матери, мне выпала особенно жестокая взбучка, и я, ослепленный бешенством, отлупил отчима лопатой.
Тот, хныкая и потирая многочисленные ушибы, сбежал в трактир, и больше я его тем вечером не видел. На следующий день я сообщил матери, что отправляюсь на юг Англии – возможно, в Лондон, – чтобы найти свою дорогу в жизни. Она плакала и осыпала меня укоризнами, но я не сомневался, что в душе мать обрадовалась избавлению от младшего и столь беспокойного сына. В хозяйстве от меня толку особого не было, а тут еще эти странные мысли, всякая чушь… И ересь, о которой она даже не догадывалась.
Накануне своего ухода я отправился к жившему милях в полутора от нас Учителю. Высоко в небе кружились облака. Они образовали узкую скважину, из глубины которой светила полная луна. Холмы отливали неземным светом, среди теней мне мерещились колдуны.
Учитель – для меня он всегда оставался таковым – был пьян и не слышал, как я вошел. В комнате, залитой красными светом от горящего торфа, было тепло.
Динвуди сидел, развалившись, на стуле и пристально смотрел в огонь. На полу лежала Библия, рядом стояла почти пустая бутылка. Не взглянув на меня, он заговорил:
– Что, уходишь? В город королевы, в эту великую навозную кучу?
– Утром…
Теперь он развернулся в мою сторону. Его щеки и глаза тоже были красными – то ли от виски, то ли от огня.
– О жизни за пределами Туидсмьюра ты не знаешь ничего, Джеймс…
– Как это так? Гляньте, сколькому вы меня научили!
Тот покачал головой.
– Образование – славный щит и смертельное оружие, но одними знаниями ты не обойдешься. Ты так неопытен, а отправляешься один в город, грехов в котором больше, чем в Ниневии.
– Я бывал в Ланарке…
Учитель коротко рассмеялся.
– Ланарк – не Ниневия! – Помолчав, он добавил, словно про себя: – Свидимся ли еще?..
– Кому об этом знать, сэр, кроме Всевышнего?
– Кого – кого? Ах да! Азы ты оставил далеко позади.
Такого сообразительного паренька мне встречать еще не доводилось. Однако тебе понадобится кое-что еще.
Учитель встал и неуверенной походкой направился к стоящему в углу черному сундуку. Меня не единожды разбирало любопытство, что же там внутри, но спросить я не отважился ни разу. И вот теперь Учитель поворачивал ключ в висячем замке и поднимал крышку.
– В помощь твоей сообразительности…
И Динвуди извлек черные кожаные ножны, из которых вытащил длинный, узкий, обоюдоострый кинжал. Я был изумлен! Он протянул мне оружие чуть ли не с благоговением.
– Моряки называют его „Береги яйца“. О том, где он бывал и что видел, тебе знать незачем. Закатай-ка рукав.
Я подчинился. Он пристегнул ножны к тыльной части моего предплечья.
– Такие рукояти встречаются не часто. Она вырезана из слонового бивня.
Меня куда больше интересовал сам клинок. Я потрогал его края и охнул от боли. Такие острые лезвия мне еще не попадались.
– Вложи его обратно в ножны. А теперь быстро вытащи – и постарайся не полоснуть по коже, как только что.
Я вытащил. Внутри ножен имелся выступ, который удерживал кинжал, но, чтобы вытащить его, достаточно было потянуть за рукоять.
– Еще.
Я повторил движение несколько раз. Теперь я выхватывал нож в мгновение ока.
– А теперь опусти рукав и повтори все сначала.
Я так и сделал. Учитель кивнул.
– Теперь еще раз, быстрее.
Я упражнялся до тех пор, пока не отточил движение до совершенства. Учитель был доволен.
– Он – твой друг. Больше никому не доверяй. Пользуйся им только при необходимости. Но если необходимость возникла, пускай его в ход неожиданно, со всей яростью и отвагой.
Я начал было благодарить Учителя, однако тот, не дав мне закончить, нетерпеливо махнул рукой.
– А вот еще один хороший друг.
Учитель достал из-под кровати жердь – где-то мне по плечо, с острым железным наконечником.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73