…»
В ответ на это последовало множество «да»; нечто подобное действительно наблюдалось.
Не распознанная врачами болезнь была клещевым возвратным тифом.
Так, завязывая переписку с врачами и учеными, студентами, лаборантами и учителями, с малознакомыми и незнакомыми людьми, со всеми, кому близки интересы науки паразитологии, кто в силу своей профессии соприкасается с природой, ученый просит присылать ему клещей, направлять их как можно больше.
Не так легко увлечь людей на работу, которая их мало волнует, подчас на труд, богатый испытаниями и опасностями.
– Я не подготовлен к вашим задачам, – скажет ему иной учитель или врач. – Как можно заниматься паразитологией, не будучи связанным с ней?
Этот довод не нов. Павловский успел уже привыкнуть к нему.
– Вы не первый, мой друг, в таком положении, – убеждает он собеседника. – Известные вам Кювье, Линней и Ламарк, Сент-Илер, Дарвин и наш Павлов готовились к духовному званию и, так же как вы с паразитологией, мало были связаны с биологией. Я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь из них счел свою карьеру неудачной. Наоборот, Кювье не без гордости как-то сказал Наполеону: «Ваше величество, все завоевания Александра Великого были утрачены после его смерти, а творения Аристотеля (заметьте, тоже биолога) читаются нами поныне…»
Павловский не склонен преуменьшать стоящих на пути трудностей.
– Мы часто идем навстречу опасности, лезем в самое пекло, уподобляясь подчас птичке трохилус, которая пробирается в пасть крокодила, чтобы поживиться пищей, застрявшей у хищника в зубах. Нам приходится воевать с предрассудками, вступать в сражения с людьми, которым желаем всяческого благополучия. Мы не пионеры на этом пути, паразитологам приходилось всегда очень туго. Когда ученый Китазато сообщил своим современникам, что чуму переносят блохи, пьющие кровь больных крыс, он был бессилен против осакских купцов, считавших крыс гениями-хранителями их богатств – закромов с рисом…
Павловский добивался своего, ему уступали.
Когорта помощников множилась и ширилась. Посылки шли в Ленинград сплошным потоком, прибывали отовсюду, со всех концов страны. Павловский выявлял переносчиков и регистрировал новые районы распространения возвратного тифа.
Из какого же источника черпают клещи заразное начало? Где резервуар спирохет?
Совершенно очевидно, что клещевой возвратный тиф – болезнь животных, обитающих в норах в тесном соседстве с членистоногими. Укушенные звери становятся источником, из которого клещи вместе с кровью заглатывают болезнетворное начало. Так, на Западном Памире в крови крыс сплошь и рядом обнаруживаются спирохеты возвратного тифа. Такую роль в других местах играют дикобразы, ежи и летучие мыши. Экспериментальным путем, в лаборатории, круг животных, подверженных возвратному тифу и способных быть резервуаром, выявился шире. В него вошли собака, барсук и шакал. Были основания допустить, что звери служат источником болезнетворной спирохеты, но факты неожиданно подсказали иное.
Поправку внесла лаборатория, она отвергла предположения на этот счет. Началось с того, что Павловский занялся изучением клеща, его развития и превращений. Работу кроме него проводили два помощника – военный врач в Средней Азии и ассистентка в Ленинграде. Летом 1933 года самка, напившись крови животного, отложила яйца, из которых в свет явилась партия личинок. Крошечные, с полмиллиметра, прожорливые и бойкие, они были совершенно бесцветны. Глаз с трудом различал их, и казалось, что этих крошек не сохранить. С ними было немало хлопот. Пришлось в колбу просунуть смятую бумагу, куда они забивались, как в темную щель. Кормить их было трудно, почти невозможно. Не без опасения, что они разбегутся, пробирку опрокидывали на брюшко морской свинки. Хищники присасывались к выбритой коже, наливались кровью и приобретали алый цвет. Теперь их было легче уже различать. Зато воспитывать эту ораву становилось труднее; тетрадь наблюдений пестрела признаниями не очень веселого свойства: «Клещ потерялся, при проверке не обнаружен…», «Свинка, на которой кормили клещей, – читаем мы дальше, – пала в ночь с понедельника на вторник…»
Недели через три после первого кровососания из личинок выводились бесполые существа, так называемые нифмы. Такие же прожорливые, немного большие по размеру, с дополнительной парой ног, они вылезали из шкуры, линяли, как змеи. После каждой порции крови, полученной от свинки, маленькие хищники меняли свой облик, сбрасывали тесные покровы, но сохраняли заразу, впитанную с кровью еще в стадии личинок. До шести раз повторялось это превращение, шесть раз клещи сбрасывали шкурку, если в свое время получали кровь. Жизненный цикл зависел от возможности своевременно найти жертву. Нет крови – и перемена отодвигалась. Клещ выживал и после шести лет абсолютного голода. В живучем кровососе обитала не менее живучая спирохета. Ни превращения, ни голод хозяина не ослабляли ее. Она оставалась спутником клеща в течение всей его жизни и в ряде случаев переходила к его потомству.
Ученый решил основную задачу: о резервуаре – источнике зла. Им оказался сам клещ – долго живущий, устойчивый хранитель спирохеты в своем организме.
Выяснив с Москвиным вкусы и склонности хищника, его нерасположение к запахам скипидара, керосина и дегтя, особенно к мяте, раствор которой в пропорции один к двумстам тысячам все еще отпугивает клеща, ученый решил основную задачу – о защитных средствах против переносчика клещевого возвратного тифа.
Об удивительных способностях Полины Андреевны Петрищевой
Число помощников Павловского с каждым днем возрастало. Они откликались со всех концов страны. Из далекого оазиса Кара-Калы, у иранской границы, на имя ученого прибыла посылка с клещами. Прислала ее заведующая тропической станцией Полина Андреевна Петрищева. Молодая женщина сообщала, что собрала множество комаров и москитов и нуждается в консультации ученого. Нельзя ли ей приехать, чтобы под его наблюдением закончить свой труд? Она могла добавить, что едет в Ленинград неохотно, город нисколько не прельщает ее, так как из всех уголков великого Союза считает самым привлекательным пустыню Каракумы, где собрала своих насекомых. Молодая охотница могла бы сообщить, что она, искусанная москитами, ходит с распухшим лицом, много претерпела от них и все-таки с интересом изучает этих кровососов. Они переносят лихорадку папатачи, пендинскую язву и, возможно, многое другое, и все-таки эти создания, столь ничтожные, что едва их различишь, глубоко волнуют ее.
Вслед за посылкой прибыла и сама заведующая станцией. С ней был легкий, но весьма замечательный груз: сто тысяч комаров и столько же москитов, банки с Личинками тех и других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
В ответ на это последовало множество «да»; нечто подобное действительно наблюдалось.
Не распознанная врачами болезнь была клещевым возвратным тифом.
Так, завязывая переписку с врачами и учеными, студентами, лаборантами и учителями, с малознакомыми и незнакомыми людьми, со всеми, кому близки интересы науки паразитологии, кто в силу своей профессии соприкасается с природой, ученый просит присылать ему клещей, направлять их как можно больше.
Не так легко увлечь людей на работу, которая их мало волнует, подчас на труд, богатый испытаниями и опасностями.
– Я не подготовлен к вашим задачам, – скажет ему иной учитель или врач. – Как можно заниматься паразитологией, не будучи связанным с ней?
Этот довод не нов. Павловский успел уже привыкнуть к нему.
– Вы не первый, мой друг, в таком положении, – убеждает он собеседника. – Известные вам Кювье, Линней и Ламарк, Сент-Илер, Дарвин и наш Павлов готовились к духовному званию и, так же как вы с паразитологией, мало были связаны с биологией. Я никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь из них счел свою карьеру неудачной. Наоборот, Кювье не без гордости как-то сказал Наполеону: «Ваше величество, все завоевания Александра Великого были утрачены после его смерти, а творения Аристотеля (заметьте, тоже биолога) читаются нами поныне…»
Павловский не склонен преуменьшать стоящих на пути трудностей.
– Мы часто идем навстречу опасности, лезем в самое пекло, уподобляясь подчас птичке трохилус, которая пробирается в пасть крокодила, чтобы поживиться пищей, застрявшей у хищника в зубах. Нам приходится воевать с предрассудками, вступать в сражения с людьми, которым желаем всяческого благополучия. Мы не пионеры на этом пути, паразитологам приходилось всегда очень туго. Когда ученый Китазато сообщил своим современникам, что чуму переносят блохи, пьющие кровь больных крыс, он был бессилен против осакских купцов, считавших крыс гениями-хранителями их богатств – закромов с рисом…
Павловский добивался своего, ему уступали.
Когорта помощников множилась и ширилась. Посылки шли в Ленинград сплошным потоком, прибывали отовсюду, со всех концов страны. Павловский выявлял переносчиков и регистрировал новые районы распространения возвратного тифа.
Из какого же источника черпают клещи заразное начало? Где резервуар спирохет?
Совершенно очевидно, что клещевой возвратный тиф – болезнь животных, обитающих в норах в тесном соседстве с членистоногими. Укушенные звери становятся источником, из которого клещи вместе с кровью заглатывают болезнетворное начало. Так, на Западном Памире в крови крыс сплошь и рядом обнаруживаются спирохеты возвратного тифа. Такую роль в других местах играют дикобразы, ежи и летучие мыши. Экспериментальным путем, в лаборатории, круг животных, подверженных возвратному тифу и способных быть резервуаром, выявился шире. В него вошли собака, барсук и шакал. Были основания допустить, что звери служат источником болезнетворной спирохеты, но факты неожиданно подсказали иное.
Поправку внесла лаборатория, она отвергла предположения на этот счет. Началось с того, что Павловский занялся изучением клеща, его развития и превращений. Работу кроме него проводили два помощника – военный врач в Средней Азии и ассистентка в Ленинграде. Летом 1933 года самка, напившись крови животного, отложила яйца, из которых в свет явилась партия личинок. Крошечные, с полмиллиметра, прожорливые и бойкие, они были совершенно бесцветны. Глаз с трудом различал их, и казалось, что этих крошек не сохранить. С ними было немало хлопот. Пришлось в колбу просунуть смятую бумагу, куда они забивались, как в темную щель. Кормить их было трудно, почти невозможно. Не без опасения, что они разбегутся, пробирку опрокидывали на брюшко морской свинки. Хищники присасывались к выбритой коже, наливались кровью и приобретали алый цвет. Теперь их было легче уже различать. Зато воспитывать эту ораву становилось труднее; тетрадь наблюдений пестрела признаниями не очень веселого свойства: «Клещ потерялся, при проверке не обнаружен…», «Свинка, на которой кормили клещей, – читаем мы дальше, – пала в ночь с понедельника на вторник…»
Недели через три после первого кровососания из личинок выводились бесполые существа, так называемые нифмы. Такие же прожорливые, немного большие по размеру, с дополнительной парой ног, они вылезали из шкуры, линяли, как змеи. После каждой порции крови, полученной от свинки, маленькие хищники меняли свой облик, сбрасывали тесные покровы, но сохраняли заразу, впитанную с кровью еще в стадии личинок. До шести раз повторялось это превращение, шесть раз клещи сбрасывали шкурку, если в свое время получали кровь. Жизненный цикл зависел от возможности своевременно найти жертву. Нет крови – и перемена отодвигалась. Клещ выживал и после шести лет абсолютного голода. В живучем кровососе обитала не менее живучая спирохета. Ни превращения, ни голод хозяина не ослабляли ее. Она оставалась спутником клеща в течение всей его жизни и в ряде случаев переходила к его потомству.
Ученый решил основную задачу: о резервуаре – источнике зла. Им оказался сам клещ – долго живущий, устойчивый хранитель спирохеты в своем организме.
Выяснив с Москвиным вкусы и склонности хищника, его нерасположение к запахам скипидара, керосина и дегтя, особенно к мяте, раствор которой в пропорции один к двумстам тысячам все еще отпугивает клеща, ученый решил основную задачу – о защитных средствах против переносчика клещевого возвратного тифа.
Об удивительных способностях Полины Андреевны Петрищевой
Число помощников Павловского с каждым днем возрастало. Они откликались со всех концов страны. Из далекого оазиса Кара-Калы, у иранской границы, на имя ученого прибыла посылка с клещами. Прислала ее заведующая тропической станцией Полина Андреевна Петрищева. Молодая женщина сообщала, что собрала множество комаров и москитов и нуждается в консультации ученого. Нельзя ли ей приехать, чтобы под его наблюдением закончить свой труд? Она могла добавить, что едет в Ленинград неохотно, город нисколько не прельщает ее, так как из всех уголков великого Союза считает самым привлекательным пустыню Каракумы, где собрала своих насекомых. Молодая охотница могла бы сообщить, что она, искусанная москитами, ходит с распухшим лицом, много претерпела от них и все-таки с интересом изучает этих кровососов. Они переносят лихорадку папатачи, пендинскую язву и, возможно, многое другое, и все-таки эти создания, столь ничтожные, что едва их различишь, глубоко волнуют ее.
Вслед за посылкой прибыла и сама заведующая станцией. С ней был легкий, но весьма замечательный груз: сто тысяч комаров и столько же москитов, банки с Личинками тех и других.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53