Вернувшись с уловом, охотники были немало удивлены, увидев, что из ловушек выбираются наружу голубые и розовые, синие и красные москиты. Они в жизни не видали таких диковинных насекомых.
Шесть тысяч расцвеченных москитов были пущены в поле вблизи деревень, где кругом в широком радиусе их ждали развешанные липучки. Они должны были регистрировать, как широко москиты воспользуются свободой, предоставленной им, и далеко ли и куда именно они полетят.
На третий день произошло непредвиденное событие. Рано утром над городом собралась гроза, грянул гром и засверкали ослепительные молнии. Петрищева бросилась на Сапунскую Горку, когда первые капли влаги с тихим шелестом упали на траву. Она ускорила шаги и почти бегом пустилась по поселку. Дождь грозил испортить весь опыт: смыть с развешанной бумаги приставших москитов и следы краски, указывающие места вылета их.
Взволнованная исследовательница достигла места назначения, но ни одной липучки там не нашла. Нетрудно было догадаться, чьи заботливые руки ей помогли. По тому, как бумага была свернута трубочкой и спрятана в условленное место, она узнала работу юных природоведов – верных ее помощников.
Прошел дождь, стало ясно, и те же заботливые руки развесили бумагу по местам.
Пять дней спустя большая часть москитов угодила на бумагу в пунктах, расположенных в ста двадцати метрах от того, где их отпустили. Только трое пролетели тысячу с лишним метров.
Второй опыт поставили иначе. Из трех поселков одновременно выпустили четырнадцать тысяч опыленных краской москитов. Тут были голубые, зеленые и алые – каждому населенному пункту соответствовала своя определенная расцветка, своего рода паспорт, удостоверяющий место, откуда пущен был москит. Три дня спустя девяносто два процента выпущенных пленников оказались на липучках в двенадцати метрах от места своего освобождения, семь – в радиусе двадцати пяти метров, и только один процент – чуть подальше. Враг явно тяготел к человеческому жилищу, держался возле него, хотя и мог одолевать далекие расстояния.
Трудно давался Петрищевой каждый шаг, мучительно решалась задача. Она знала, что папатачи – печальный спутник человека – размножается где-то вблизи человека. Москит оказался домоседом, не склонным искать счастья далеко от своего очага. Спрашивается: как ей использовать эти важные факты из биологии противника против него? Нельзя ли тут что-нибудь придумать? Приходят же другим прекрасные идеи, остроумные решения, удивительные выходы из тупика. Почему ей ничего не удается? Смешно требовать от себя невозможного, но как много бы она отдала за удачную мысль или хотя бы за добрый совет!
Исследовательница потеряла покой, она много размышляла, хуже работала и страшно бранила себя: «Так мне и надо, я слишком легкомысленно ко всему подхожу, решаю с налета, без должной оценки и критики».
Она отказывалась находить для себя оправдание, гнала мысль о недавних удачах и сурово осуждала себя: «Все успехи сплошь и рядом были случайны или вымучены страшным трудом… Ни проникновенности, ни остроумия нет у меня…»
Ничто не могло рассеять ее тяжелого чувства: ни внимание сотрудников, ни сочувствие друзей из поселка.
– Полина Андреевна, – пытались ее утешить соседки, – приходите к нам вечером москитов ловить. У нас их видимо-невидимо. Можно будет и на чердак сходить…
– Что там у вас! – ревниво останавливала ее другая. – Посмотрели бы у меня, их не счесть, не перечесть, ну чисто москитное нашествие…
Она обещает зайти к одной и другой, обязательно побывает у обеих.
– Полина Андреевна, – приносят ей школьники радостную весть, – мы в пещере за городом, куда пастухи загоняют овец, москитов нашли…
– Это дикие, – горячо утверждает один. – Они в норах обитают.
Москиты дикой природы всегда были дороги ей. Она за ними исходила всю Среднюю Азию, облазила норы хищных зверей. В другой раз Петрищева, не задумываясь, поспешила бы туда, но теперь ей не до того, даже весть о самих москитах безразлична.
Сомнения и тревоги грозили всему, что было создано столькими трудами. Надо было что-нибудь предпринять, и Петрищева занялась… изучением долголетия москита. Планы экспедиции потерпели крушение, ей не удалось ничего сделать, она хотя бы решит, как велик век папатачи на земле.
Точно опыт мог иметь серьезные последствия, исследовательница обставляет его вниманием и любовью. Все в нем продумано до конца. В обширный двор, снабженный всем необходимым для жизни москита – плодами для самцов, мышами для самок и органическим веществом для личинок, – она выпускает несколько тысяч окрашенных москитов. Они недавно лишь вылупились в лаборатории, и дни их жизни аккуратно учтены. Ничто насекомых не стесняет, они живут беззаботно в естественной среде. Один раз в неделю во дворе вешаются контрольные липучки. Сборы с них подтверждают, что питомцы не ушли из-под гостеприимного крова и что естественный конец их еще не наступил… С шестой недели улов стал снижаться, живых москитов становилось все меньше) а на десятой был пойман последний.
– Век москита, – заключила Петрищева, – колеблется от сорока до семидесяти дней.
Она видела рождение и смерть поколения, весь цикл развития прошел в естественной среде у нее на глазах. Переносчик оказался домоседом, отшельником, с миром, ограниченным стенами двора и даже пределами сарая. Тесная отчизна, что и говорить. Тем более непонятно, почему ей не удалось открыть места размножения москита.
«Мы сумели проследить, – говорит исследовательница себе, – всю жизнь папатачи в его естественной среде. Однако, занятые изучением долголетия, мы не уделили внимания его размножению. Что, если в такую же благодатную обстановку выпустить самок, созревших для откладывания яиц? Верные своей склонности подольше оставаться в гостеприимном дворе, они, несомненно, отложат тут яйца».
Идея крепко захватила Петрищеву. Она ожила, и все завертелось. Исследовательница всполошила поселок. Юные помощники, знакомые и друзья оказались вдруг занятыми по горло. У каждого появилось срочное дело, неизменно серьезное и важное. В лаборатории начались горячие дни: отбирались половозрелые самки, обследовались помещения, куда предполагалось пустить насекомых, все готовились к решающей схватке. Как всегда, когда нужна была помощь населения, весь поселок был к ее услугам.
– У меня квартира – лучше не надо, пустите москитов ко мне.
– У нас нет детей, – уверяла другая, – никто москитов не тронет, нигде им не будет так хорошо, как у меня.
Тринадцать тысяч самок различных окрасок были пущены в жилища, главным образом в спальни домов. Кордон из липучек в семистах местах перехватывал самок после откладки яиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Шесть тысяч расцвеченных москитов были пущены в поле вблизи деревень, где кругом в широком радиусе их ждали развешанные липучки. Они должны были регистрировать, как широко москиты воспользуются свободой, предоставленной им, и далеко ли и куда именно они полетят.
На третий день произошло непредвиденное событие. Рано утром над городом собралась гроза, грянул гром и засверкали ослепительные молнии. Петрищева бросилась на Сапунскую Горку, когда первые капли влаги с тихим шелестом упали на траву. Она ускорила шаги и почти бегом пустилась по поселку. Дождь грозил испортить весь опыт: смыть с развешанной бумаги приставших москитов и следы краски, указывающие места вылета их.
Взволнованная исследовательница достигла места назначения, но ни одной липучки там не нашла. Нетрудно было догадаться, чьи заботливые руки ей помогли. По тому, как бумага была свернута трубочкой и спрятана в условленное место, она узнала работу юных природоведов – верных ее помощников.
Прошел дождь, стало ясно, и те же заботливые руки развесили бумагу по местам.
Пять дней спустя большая часть москитов угодила на бумагу в пунктах, расположенных в ста двадцати метрах от того, где их отпустили. Только трое пролетели тысячу с лишним метров.
Второй опыт поставили иначе. Из трех поселков одновременно выпустили четырнадцать тысяч опыленных краской москитов. Тут были голубые, зеленые и алые – каждому населенному пункту соответствовала своя определенная расцветка, своего рода паспорт, удостоверяющий место, откуда пущен был москит. Три дня спустя девяносто два процента выпущенных пленников оказались на липучках в двенадцати метрах от места своего освобождения, семь – в радиусе двадцати пяти метров, и только один процент – чуть подальше. Враг явно тяготел к человеческому жилищу, держался возле него, хотя и мог одолевать далекие расстояния.
Трудно давался Петрищевой каждый шаг, мучительно решалась задача. Она знала, что папатачи – печальный спутник человека – размножается где-то вблизи человека. Москит оказался домоседом, не склонным искать счастья далеко от своего очага. Спрашивается: как ей использовать эти важные факты из биологии противника против него? Нельзя ли тут что-нибудь придумать? Приходят же другим прекрасные идеи, остроумные решения, удивительные выходы из тупика. Почему ей ничего не удается? Смешно требовать от себя невозможного, но как много бы она отдала за удачную мысль или хотя бы за добрый совет!
Исследовательница потеряла покой, она много размышляла, хуже работала и страшно бранила себя: «Так мне и надо, я слишком легкомысленно ко всему подхожу, решаю с налета, без должной оценки и критики».
Она отказывалась находить для себя оправдание, гнала мысль о недавних удачах и сурово осуждала себя: «Все успехи сплошь и рядом были случайны или вымучены страшным трудом… Ни проникновенности, ни остроумия нет у меня…»
Ничто не могло рассеять ее тяжелого чувства: ни внимание сотрудников, ни сочувствие друзей из поселка.
– Полина Андреевна, – пытались ее утешить соседки, – приходите к нам вечером москитов ловить. У нас их видимо-невидимо. Можно будет и на чердак сходить…
– Что там у вас! – ревниво останавливала ее другая. – Посмотрели бы у меня, их не счесть, не перечесть, ну чисто москитное нашествие…
Она обещает зайти к одной и другой, обязательно побывает у обеих.
– Полина Андреевна, – приносят ей школьники радостную весть, – мы в пещере за городом, куда пастухи загоняют овец, москитов нашли…
– Это дикие, – горячо утверждает один. – Они в норах обитают.
Москиты дикой природы всегда были дороги ей. Она за ними исходила всю Среднюю Азию, облазила норы хищных зверей. В другой раз Петрищева, не задумываясь, поспешила бы туда, но теперь ей не до того, даже весть о самих москитах безразлична.
Сомнения и тревоги грозили всему, что было создано столькими трудами. Надо было что-нибудь предпринять, и Петрищева занялась… изучением долголетия москита. Планы экспедиции потерпели крушение, ей не удалось ничего сделать, она хотя бы решит, как велик век папатачи на земле.
Точно опыт мог иметь серьезные последствия, исследовательница обставляет его вниманием и любовью. Все в нем продумано до конца. В обширный двор, снабженный всем необходимым для жизни москита – плодами для самцов, мышами для самок и органическим веществом для личинок, – она выпускает несколько тысяч окрашенных москитов. Они недавно лишь вылупились в лаборатории, и дни их жизни аккуратно учтены. Ничто насекомых не стесняет, они живут беззаботно в естественной среде. Один раз в неделю во дворе вешаются контрольные липучки. Сборы с них подтверждают, что питомцы не ушли из-под гостеприимного крова и что естественный конец их еще не наступил… С шестой недели улов стал снижаться, живых москитов становилось все меньше) а на десятой был пойман последний.
– Век москита, – заключила Петрищева, – колеблется от сорока до семидесяти дней.
Она видела рождение и смерть поколения, весь цикл развития прошел в естественной среде у нее на глазах. Переносчик оказался домоседом, отшельником, с миром, ограниченным стенами двора и даже пределами сарая. Тесная отчизна, что и говорить. Тем более непонятно, почему ей не удалось открыть места размножения москита.
«Мы сумели проследить, – говорит исследовательница себе, – всю жизнь папатачи в его естественной среде. Однако, занятые изучением долголетия, мы не уделили внимания его размножению. Что, если в такую же благодатную обстановку выпустить самок, созревших для откладывания яиц? Верные своей склонности подольше оставаться в гостеприимном дворе, они, несомненно, отложат тут яйца».
Идея крепко захватила Петрищеву. Она ожила, и все завертелось. Исследовательница всполошила поселок. Юные помощники, знакомые и друзья оказались вдруг занятыми по горло. У каждого появилось срочное дело, неизменно серьезное и важное. В лаборатории начались горячие дни: отбирались половозрелые самки, обследовались помещения, куда предполагалось пустить насекомых, все готовились к решающей схватке. Как всегда, когда нужна была помощь населения, весь поселок был к ее услугам.
– У меня квартира – лучше не надо, пустите москитов ко мне.
– У нас нет детей, – уверяла другая, – никто москитов не тронет, нигде им не будет так хорошо, как у меня.
Тринадцать тысяч самок различных окрасок были пущены в жилища, главным образом в спальни домов. Кордон из липучек в семистах местах перехватывал самок после откладки яиц.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53