– Само по себе неплохо.
Сильви опустила крышку унитаза и села на нее, глядя, как я чищу зубы.
– Ага. – Я сплюнул пену и прополоскал рот. – Я старый клошар, гордый и независимый.
– Клошар?
– Бродяга, бездомный.
– Но у тебя корни в Британии, да? Дом, детишки и все такое?
– Ни дома, ни детей, ни даже волнистого попугайчика, никаких порочащих связей любого толка.
– Никакой семьи?
– Ну, моя мать, но мы нечасто видимся.
– Ух ты.
Я потянулся за полотенцем, вспомнил, какое оно серое, и утерся краем рубашки. Лицо Сильви расплылось в тумане, но, кажется, она улыбалась.
– Закончил?
– Обычно я делаю грязевую маску и обертывание водорослями, но сегодня, видимо, придется обойтись.
– Есть хочешь?
– Как собака.
– Чего?
– Умираю с голоду.
Она засмеялась и вытолкала меня из ванной.
– Уговор. Дай мне одеться, и я позволю тебе угостить меня завтраком. – Она закрыла за мной дверь, – девочкам иногда необходимо уединение.
* * *
Сильви отвела меня в небольшое турецкое кафе на углу. Мы сели, ежась от холода, за маленький столик на тротуаре. Официант улыбнулся, увидев ее, и они обменялись любезностями на беглом немецком. Он скрылся внутри, вернулся с крошечными чашечками и причудливым высоким кофейником и протянул мне меню на английском. Сильви игриво отобрала меню и заказала за нас обоих. Она что-то сказала официанту, и тот, засмеявшись, смущенно посмотрел на меня и ушел готовить нам завтрак.
Я помассировал правый висок – и почему похмелье у меня всегда откладывается именно там. Возможно, врожденный изъян, который обнаружат только после вскрытия. Я представил, что умру на сцене, свалившись посреди представления, и публика примет это за очередную шутку. Говорят, Томми Купер хотел уйти именно так. Я не был с ним знаком, но для меня нет хуже кошмара. Смущенный смех и перешептывание зрителей: слишком уж он переигрывает.
Сильви разливала кофе, из носика клубился пар, и насыщенный сладкий аромат слегка развеял похмелье. Мы закурили, смешивая с запахом кофе сигаретный дым и тепло дыхания.
– А ты быстро схватываешь язык.
– Я здесь училась.
– Осторожнее, Сфинкс, ты рассказываешь о себе.
Она улыбнулась:
– Я ничего не скрываю. Но кому нужно прошлое? Дикс говорит, что прошло, то забыто, и он прав. Какой смысл оглядываться назад? Мы живем сейчас.
– А где Дикс? Все еще спит?
– А что?
– Да так. Просто из любопытства. Хотел сказать спасибо.
– Я передам.
– Спасибо. – Мы оба засмеялись. – Нет, правда, спасибо, если б не ты, я прошатался бы всю ночь по улицам.
– Не стоит благодарностей.
– Все равно я твой должник.
Она поставила локти на стол и спрятала острый подбородок в кулачки.
– Хочешь отдать долг?
Я впервые вспомнил, что у нее ко мне дело.
– Если смогу, – осторожно ответил я.
– Узнай, может, вам требуется танцовщица?
Официант принес два тягучих пирожных. Сильви рассеянно дымила, периодически откусывая; она говорила быстро, иногда с набитым ртом, и все равно была прекрасна. Мы долго сидели на улице, несмотря на холод. Сильви заказала еще кофе. Мы курили и обсуждали спешащих куда-то прохожих. Но утренние тревоги о вечернем шоу стали слишком назойливыми.
– Я, пожалуй, пойду.
– Дела встретить, людей переделать?
– Номер поправить.
Она улыбнулась:
– Он не так плох.
– И не так хорош.
– Ты справишься. Надо только найти нужный тон.
– Наверное.
Мы обменялись телефонами, и я пообещал позвонить, если что-то появится. Я подумал, что позвоню в любом случае, но вспомнил Дядю Дикса. Дядя Дикс – где только люди берут такие странные прозвища? Строит из себя веймарского сутенера. Нет, пожалуй, я не буду звонить. Я помахал ей последний раз, шагнул на мостовую и поймал такси до отеля.
* * *
Во второй половине дня я вышел из отеля и пешком отправился в театр.
Я принимал душ, когда зазвонил телефон. Я подумал, что ошиблись номером, но телефон не умолкал, и я решил, что это может быть кто-то из театра. Завернувшись в полотенце, я снял трубку, недоумевая, почему, когда звонит телефон, я непременно оказываюсь нагишом, учитывая, что большую часть дня я все-таки провожу в одежде.
– Ja? – сказал я, надеясь, что кто бы там ни звонил, он оценит мои усилия.
– Уильям? Это ты? – орал мой агент, уверенный, что только так можно разговаривать по межгороду. – Что за «Ja»? Записался в аборигены? Скоро начнешь петь «Завтра принадлежит мне» и кричать «Зиг Хайль».
Я стал вытираться.
– Времена меняются, Рич. Они давно так не делают.
– Фашист есть фашист. Короче, ты где был? – Он не дал мне времени ответить. – Ты когда-нибудь проверяешь свой чертов автоответчик?
Только тут я заметил красный огонек на телефоне.
– Звонил бы на мобильный.
– Я пытался. Он отключен.
– Ну и где пожар?
– Ты уже видел английские газеты?
– Нет.
– Ну так купи себе «Дейли Телеграф» и перезвони.
– «Телеграф» – ты проверял свои акции, Ричард?
– Найди газету. Поговорим через пять минут.
Послышались гудки. Я посмотрел на трубку, покачал головой и позвонил в приемную, чтобы принесли газету. Затем вернулся в душ. Когда в дверь постучали, я как раз обертывал бедра полотенцем. Я заплатил посыльному, закрыл дверь, сел на кровать и развернул газету.
Я сразу узнал суровое лицо Билла-младшего – снимок из полицейской картотеки, а может, фото из паспорта. Там же и снимок клуба. Снято с улицы, и, кажется, довольно давно. Новые владельцы пришли с осмотром и нашли Билла в его кресле со вскрытыми венами. У меня яйца сжались от ужаса. Я открыл мини-бар, плеснул в стакан слишком холодного «Феймос Граус» и начал читать.
Статья изобиловала картинками и не давала фактов, хотя упоминался срок Билла за вымогательство и вскользь говорилось о его отце-бизнесмене – тоном, не оставлявшим у читателя сомнений, какого рода бизнес он вел. Фотографии всех членов семьи. Больше всего места отвели его матери Глории. Билл упоминал, что рос без нее, но не сказал, что ее считали погибшей, хотя тело так и не нашли. Воистину несчастливое семейство. Возможно, он так и не оправился после исчезновения матери. Статья вела к тому, что самоубийство Билла – всего лишь звено в цепи трагедий.
Приключение в Сохо я запер в сундук и задвинул в темный угол сознания. Я представил его – сундук старого моряка. Сухое трухлявое дерево, закованное в черный металл. Ящик заперт на большой висячий замок. Отпираю, откидываю крышку и начинаю разбираться.
Билл собирался уезжать на следующий день после моего выступления. За показным равнодушием проглядывало напряжение и нервозность – но самоубийство? Тогда я не думал об этом, но, глядя на снимок в газете, уже не был уверен.
Я вспомнил, как Монтгомери колотил в дверь и Билл всучил мне конверт. Подумал о конверте, который лежит целый и невредимый в домике моей матери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63