Лев Николаевич не разглядел погон, но когда военный пес потянул его за тапку вниз, он сразу и послушно сел на небольшой бархан. Пес устроился возле шезлонга. По пути он по-кошачьи мазнулся башкой о руку с чашкой, но человечек в трусах не обратил на пса никакого внимания. Все это время он так въедливо вглядывался в Фомина, будто собирался сделать то, чего не сделал пес: подбежать на кривых ногах и укусить в живот.
– Ну-ш? Приштупим? – вдруг сказал он. Это прозвучало неожиданно, потому что он заговорил не сплюнув, и Фомин решил, что человек, наверно, все проглотил.
– К чему? – на всякий случай спросил он.
– К шамому шущешчвенному. Ошчальное проще, ошчальное пушчяки.– Человечек сморщил нос и вдобавок махнул рукой, словно пустяки были невесть откуда налетевшей вонью.– Главное – не бешпокойчешь. Вы не бешпокоичешь?
– Нет,– сказал Фомин.
– И хорошо. Очень хорошо. Жначич, вы шпошобны вошпринимачь шпокойно?
– Да,– сказал Фомин.
– Уважаемый Лев Николаевич, вы – в раю! – объявил человек.
В паузе, отведенной на уяснение такой и вправду неожиданной информации, Фомин вежливо оглядел речку, пляж и потолок, расписанный под небеса, и вежливо кивнул.
– Неч,– кратко сказал человек.– Эчо мой кабинеч. А вот вше проишхочящее… чьфу!
Последние слова он простонал, нагнувшись и выколупывая из песка консервную банку. Мыкнув еще раз, он швырнул банку в кусты, и секунду спустя из кустов появился Славик. На нем, кроме трусов, были белые перчатки, и в перчатках, на блюдечке, он нес стакан с побрякивающей в нем верхней челюстью. Пока человечек монтировал протез, Фомин ждал, что Славик поздоровается. Но Славик не поздоровался.
– А что врачи говорят, товарищ полковник? – спросил он. В ответ маленький полковник грюкнул стакан на блюдце, и Славик заторопился в кусты, нелепо извиваясь меж ветвей длинной спиной.
– Вот она, жадность человеческая,– отметил полковник вслед.– Ну куда, ну зачем одному человеку столько прыщей…
В голосе его слышалась такая неподдельная гадливость, что Лев Николаевич мог предположить, что полковник страдает от чего-то большего, чем отсутствие зубов. Впрочем, можно было предположить, что он проверяет дикцию.
Что-то предположить помешал пес. Поднявшись за поднявшимся хозяином, он подошел к Фомину и ткнул носом в бок, заставив подняться тоже. Как всякий не принадлежащий себе человек, Лев Николаевич охотно встал. Он по-своему был даже рад телодвижениям, ожидая от них какого-то смысла, которого пока не было во всем остальном. Очевидным было только то, что стоячий полковник оказался еще мельче, чем выглядел сидя, и когда по пути к реке он приобнял Фомина, предварительно подняв ему пижамный воротник, чтоб не касаться шеи незащищенной рукой, он сделался похожим не на бульдога, а на пожилого шимпанзе, мирно висящего на дереве.
– Стоматит,– доверчиво пояснил он.– Без зюбов пьехо, а с зюбами… А с зубами больно. С зубами,– он поправил протез языком.– А это – да, это мой кабинет. Одна, знаете, отрада – вот так,– он вздохнул, встав на мокром песке,– посидеть вот так, поглядеть, повспоминать… Детство, так сказать, вспомнить.– Он кивнул на утопленника, который на этот раз лежал ничком.– Как там… "Вы, щенки! За мной ступайте! Будет вам по калачу…" А? А то ведь, знаете, кругом – такое говно. Хотя оно и это тоже, честно говоря, говно порядочное,– заключил он, с сердцем харкнув в воду.– Стекляшка, видите? Сверху вода, а дальше стекло, имитация. Причем – говенная. Чувствуете, хлоркой несет?
– Нет, – посопев, сказал Фомин.
– Ну-у… это-то как раз хорошо. Хорошо, что не чувствуете. Это нам несомненно пригодится,– заметил полковник.– Но хлоркой все-таки несет. А вот что касается рляя… Р-р. Р-рая… Гм… Послушайте, Лев Николаевич, я слыхал, вы как будто не православный? Как же так, голубчик вы мой? Такой, право, славный, и не православный, а? Хе-хе… И тем не менее, заметьте, попали в рляй. Р-рай. Вы ведь в восемьдесят седьмом, кажется, умерли?
– Я? – глупо спросил Фомин.
– Ну, конечно, вы. Вы, голубчик, вы. Я – раньше, я в восемьдесят пятом,– грустно улыбнулся полковник.– Стало быть, не помните? Ну, это не беда. Если не вспомните – не стесняйтесь, говорите. Будем вспоминать вместе. Тут, знаете, многие еще толком не разобрались. Трудно, трудно, понимаю. Да я и сам, если признаться… А попробуйте вот так: вскрытие, морг – это обычно помнят. Голова пришитая… Судебный морг. Вспомнили? Такие, знаете, отвратительные столы…
– А… а когда? – опять спросил Фомин. Это получилось еще глупей, но полковник, понимающе помолчав, грустно погладил пижаму у него на плече.
– А по-моему, батенька, весной. Да-да, весной. И вот так,– он указал на притихшего утопленника.– Причем на мелководье. Что удивительно. Такое несчастье… На мелководье, а вытащили на третий день. Не народ – говно. Ну? Не вспомнили, дорогой?
На утопленнике тоже были пижамные штаны, и Лев Николаевич растерянно потрогал свои.
– Да, а как же…– сказал он.– А мне говорили, что я… болен?
– Может быть,– согласился полковник.– Почему бы нет? Может быть, поэтому вы ничего и не помните. А так-то – что из того? У вас психоз, у меня стоматит, и, собственно, что? Ну, а может быть, не так уж вы и больны. Ведь нельзя же, согласитесь, с бухты-барахты брякнуть – "Здрасьте, вы утонули!" Мы же должны были вас подготовить, постепенно, исподволь, так сказать. Тем более, говорите – больны… Согласны?
– А… КГБ?
– Голупфик! – покривился полковник. Было видно, что он щупает десну языком.– Ну – КГБ! И что – КГБ? И какой, к христам, КГБ? Это в рля… в раю-то? Одно название! В том-то и беда…
– А это… рай? – спросил Фомин.
Полковник не ответил. Он развернулся и побрел прочь. Лев Николаевич посмотрел на пса, но тот, не подавая никаких команд, тоже перешел к шезлонгу и пристроился там, чтоб при желании хозяин мог его почесать. Тогда Фомин быстро надел тапку и стал смотреть, как устраивается полковник.
– Послушайте, уважаемый Лев Николаевич,– с некоторой ползучестью выговорил тот.– А как, по-вашему, выглядит рай? У вас, очевидно, есть буклет-путеводитель? Или собственный проект, так сказать, особый план? Что-нибудь вроде – "По газонам – ходить"? "Свалка мусора разрешена"? Аскариды и дикий мед? А? А ну – встать! Встать как положено! Руки по швам! – вдруг прорычал он.– Спинозы, понимаешь! Джорданы Бруны, едрена мать… И ведь что интересно-то – ведь что ни дристун, то знаток! Каждый в точности знает, что такое рай и где тут чего лежит… Папу-маму не выговорит, а тут – вишь ты! Прямо не рай, а родные подштанники, понимаешь…
Полковник в раздражении схватил чашку, всухую стукнул по зубам и, матюкнувшись, запустил в кусты. Однако на сей раз из кустов не появился никто, и, поковырявшись глазами в переплетении веток, полковник перевел прицельный взгляд на утопленника.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22