– А я тогда тоже пойду, ага? А то мне еще спецовку получать да чего. А?
Фомин кивнул, принял у Славика ключ и, войдя в кабинет, запер за собой дверь.
Обманув бывшего племянника, сидеть он не стал.
Оставшись один, он подошел к окну и прилег было на подоконник, как приваливался много лет подряд, прежде чем отправиться в ежевечерний путь. Но за окном не было фонарей. А от лежащих отдельно рук несло вонью. И тогда Лев Николаевич Фомин вдруг понял, куда спешил. Он поставил стул на стол и обрезал сетевой шнур у калькулятора.
Взобравшись под потолок, он захлестнул шнур на крюк светильника и с грохотом провалился в темноту…
Тот свет, который увидел он, вновь открыв глаза, был вовсе не похож на обещанный в загробной брошюрке. Свет был плоский и лежал у самых глаз.
Лоб упирал в стол. В окне стоял фонарь. Но Фомин теперь знал, что это не значит ничего.
Повисев головой над фонарным отражением и послушав тишину, он поднялся, наощупь отомкнул дверь и, как когда-то давно, крадучись вышел в невидимый коридор.
Его не удивила темнота. Он удивился, если б не было темноты. Темнота была ясна, и предстояло прояснить лишь одно из двух: либо он успел надеть петлю и Моуди просто наврал про туннельный свет, либо он, Фомин, подломив стул, ахнулся так сильно, что пролежал до ночи, не чувствуя теперь сквозь шок даже запаха.
В обоих случаях все равно следовало куда-то идти. И он шел.
Пощупав угол и стену за углом, он попробовал вспомнить, кончился ли здешний ремонт. Но потом, закрыв ненужные глаза, растопырил перед собой руки и через четырнадцать слепых шагов ткнулся в дверь.
Вахтер, вероятно, спал. Потому что, проснувшись, он по-старчески длинно всхрапнул, напугав Фомина, все еще не выбравшего одно из двух. Замеревши – сперва от страха, а затем от незнания, как отвечать на всхрап, он откликнулся только, когда вахтер проснулся совсем.
– Кто тут? – гукнул вахтер.– Слышу же, сопишь. Не сопи тогда.
– Свои,– глупо сказал Фомин. И подумав, рискнул сам: – А ты чего сопишь?
– О! А чего мне не сопеть! Раз тьма! Ты, что ль, Николаич? – с охотой зашевелился вахтер.– А чего ночью-то? Тоже, что ль, заспал, дедуля?
– Да… как сказать,– на всякий случай ответил Фомин.
– Да так и говори. Заснул и заснул. И вся недолга. Теперь-то нам вовсе, выходит, спи – не хочу. Слыхал про сокращение-то? Гавкнулось сокращение-то! Слыхал? Пугали-пугали, а выходит – шиш.
– Со… совсем?
– Ну, совсем не совсем, а года два наши. Так-то, брат!
– А-а… Два?
– Дак сам Федотов объявил: два как минимум. А то и три.
– Три!
– Ну. А ты где был-то – не слыхал? Спал, небось, опять? Погоди, не лезь, сам отопру,– привратник закряхтел, потянулся и брякнул железом на двери.– Рубильник тут, отрубленный, не задень, монтаж их всех, перемонтаж… Ладно, беги, дедуля, досыпай. А то завтра проспишь.
И оказавшись – как-то вдруг – на чистом снегу (храп-храп), Фомин и вправду побежал.
Бежалось на удивление легко и в охотку, и так же легко, даже еще счастливее, колотилось в груди, пока Лев Николаевич не заметил на себе подпрыгивающий обрывок провода. Весело фыркнув, он отшвырнул его в сугроб и наддал еще. А сверху сыпался искристый снег, округляя фонари и присыпая с шорохом мохнатые стволы пальм. И неузнанным здесь – хотя уже и не здесь – был разве что вахтер, отчего-то оставшийся темным, даже отворив дверь.
"Может, негр? – подумал легкий Лев Николаевич.– Ну, негр – значит негр".
А сверху сыпался снег.
1999г.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22