Но теперь ахинею стали обсуждать, недоуменно выпячивая губу и высказывая соображения.
Постепенно возник спор, который свелся к источнику цитаты (то, что сказанное – цитата, было разрешено еще сообща). Но поскольку цитату Пинельников воспроизводил приблизительно, и цитат получилось много, а с другой стороны – поскольку спорили люди со степенями, и показаться чайником не желал никто, спор кончился ничем, даже когда затравленный Пинельников цапнул за грудки директора планетария, который хоть и не пил вовсе никогда, но был тщедушным от природы, и потому долго не мог ни победить, ни вырваться.
В конце концов к крыльцу был послан Мухин. Он должен был узнать, что же все-таки было произнесено. Но Мухин вернулся восхищенным и пустым, потому что Никодим (так к исходу дня стали его называть) сказал, что каждый понял так, как должен был понять, и, следовательно, каждый прав, и никаких повторений не нужно.
– Да-да! Иначе это будет вмешательством в порядок вещей,– подхватил Анна.– Между прочим, от невмешательства до помешательства – один шаг. Между прочим, вот этот юноша,– он кивнул вслед краеведу,– считает, что вы не то архангел Гавриил, не то Иисус Христос. Ну? В порядке вещей?
– Да,– сказал Никодим.– Он понял по-своему. По-другому он бы не смог.
– То есть – сбрендил самостоятельно? Ну а повод? Ведь по вашему поводу-то! Христос-то – кто? Вы!
– Нет,– сказал Никодим Петрович.– Я не Христос.
– Правда? Ну, это вы расскажите Мухину,– хмыкнул Анна и встал.– Ему будет интересно.
Он был раздражен. Он был раздражен как человек, который черт знает как попусту расстреливает время. Но что еще хуже – он не знал, куда его девать еще. К тому же, предстояла ритуальная прогулка мимо восьми окон – глупая совершенно, потому что никаких писем восьми знакомым он, естественно, не писал, да и восьми бы их, пожалуй, уже и не набралось. Это был ложный след для Клавдия, и потому такая гимнастика выглядела дурью в квадрате.
А и вообще: в сумеречных и отчасти в ночных размышлениях на эту тему, которыми Анна все-таки занялся, было так много терминов типа "дурь" и "дурак", что пересказывать их не имеет смысла совсем. И достаточно сказать, что они завершились "чертовой матерью" в адрес Пропеллера, который загрохотал под окном как раз в тот момент, когда Анна решил размышления завершить.
– Вам телеграмма! – базлал Пропеллер. – Получите телеграмму!
То, что произошло потом, ожидалось менее всего, но – спустившись во двор и наощупь лапнув Женю за шиворот – Анна действительно получил телеграмму.
Эта была синяя, свернутая в маленький квадрат половинка тетрадной обложки, исписанная карандашом на самом дне, в углу. Анна прочел ее в подъезде, нахлопав спички в штанах Пропеллера:
"Будьте в 2 ч. на Восточной Дороге в Ж.П. Ужасные новости.
Ваш М."
– Распишитесь,– шепнул Женя, зачарованно глядя в листок.
Под Восточной Дорогой подразумевался все тот же переулок Складских Работников. Другой дороги Анна просто не знал и в крайнем случае собирался обежать Жмурову плешь кругом, но столкнулся с Мухиным, едва свернув в переулок. Отскочив и уцепившись друг за дружку, чтоб не упасть, секунду или две они молчком боролись за равновесие. Однако то, что новости – дрянь, Анна понял сразу, ощущая под рукой тонкую и по-кроличьи беспокойную лопатку краеведа.
То, что это – не краевед, он понял секундой поздней.
– Я от Арсения! Вас искал Клавдий!
Анна вильнул головой и по отблеску очков узнал в некраеведе щуплого директора планетария.
– Подробностей, извините, нет. Не знаю. Все у Арсения. Он сказал, чтоб как можно скорей. Чтоб бегом!
– Мухин?
– Что?
– Мухин сказал – чтоб бегом?
– А, да-да! Он прибежал и сказал, чтоб бе… Да, вот что! "Шум начался"! Клавдий передал, что шум начался! Он сказал, что вы поймете. Вы поняли? Извините, я прямо с постели, я ни черта не понимаю. Это что?
– Это черт знает что,– буркнул Анна.
Обещанные Мухинские подробности были, в общем-то, не нужны. Они восстанавливались на бегу. Правда, в подробностях Анны, у Клавдия, прибывшего на ипподром, не было свежей зарубки возле уха, а старый чудак Мухин, примчавшийся на Жмурову плешь, оставался в лучшем случае Арсением Петровичем, но уж никак не Арсением, раздающим приказы "чтоб бегом".
И тем не менее сам факт, что дело приняло новый, гадкий и напрочь перепуганный оборот, никаких сомнений не вызывал. Сомнения вызывал Мухин, который мог устроить бедлам и панику.
– Да! – ахнул астроном.– Вы же не знаете! Ему же было откровение!
– Это видение-то?
– Да нет! Уже нет! Уже откровение! Представляете, Никодим его встретил прямо на крыльце и… Знаете, что он сказал? Он сказал, что Христом его называть нельзя! Иначе возникнет путаница.
– Вот как?– усмехнулся Анна.– А, ну да, конечно.
– Да! И того, другого… ну, которого все называют – его тоже нельзя! Потому что его еще не было! Ой!..
Глава первая
Впереди был свет.
Даже не свет, а блеф. Сукровица от фонаря.
Анна помнил этот фонарь: где-то впереди, дальше, уже за шлагбаумом, этот фонарь освещал себя и – жиденько – треть своего столба. В нем была дрянная лампочка, которой не хватало току.
Но и такой далекой малости было довольно, чтоб – шагах в двадцати – различить все: и срез переулка, и двойной силуэт в нем.
– Заметили? – без воздуха, краем горла прошелестел астроном.
– Не знаю,– дыхнул Анна.– Тише.
До угла и тех, на углу, можно было добросить спичечный коробок. Один стоял чуть ближе. Было даже заметно, как ему мешает дыхание: он стоял вкривь, задрав плечо. Он слушал, это было ясно. Неясно было другое. Неясно было, что он сделает, расслушав до конца – рванет прочь или пальнет на звук.
– Может, кто-то из ваших? – прошептал Анна.
– Нет,– в горстку шепнул астроном.– Пропеллер…
Анна не успел сказать, что этого не может быть. Он вспомнил, что это могло быть вполне. Потому что давно, когда он бегал за университет, Женя тоже бегал за университет, но – стайерские дистанции. А два года, подряд – в семьдесят шестом и седьмом – был даже чемпионом города.
Анна фыркнул. Он подумал, что имеет редкий шанс обрадоваться Пропеллеру.
– Стойте здесь,– сказал он.– Я посмотрю.
– Погодите! – прошипел астроном.– Если это Клавдий…
– Да нет. Пожалуй – Пропеллер.
– Нет! Второй! Если Клавдий…
– То это – Клавдий! То вы спрячетесь. Стойте здесь. Все.
Прихватив кирпич и держа глазами сдвоенную тень, Анна сделал несколько слышных шагов. За это время он понял, что не будет ничего громкого – ни грабежа, ни стрельбы. Неподвижность, которую сохраняли двое угловых, была слишком долгой и слишком неподвижной. Ей – неподвижности – не хватало уверенности. Это была неподвижность безоружного. Или, в худшем случае – идиота с кирпичом. Но на этот счет Анна имел свой кирпич и опыт четырех ночных лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Постепенно возник спор, который свелся к источнику цитаты (то, что сказанное – цитата, было разрешено еще сообща). Но поскольку цитату Пинельников воспроизводил приблизительно, и цитат получилось много, а с другой стороны – поскольку спорили люди со степенями, и показаться чайником не желал никто, спор кончился ничем, даже когда затравленный Пинельников цапнул за грудки директора планетария, который хоть и не пил вовсе никогда, но был тщедушным от природы, и потому долго не мог ни победить, ни вырваться.
В конце концов к крыльцу был послан Мухин. Он должен был узнать, что же все-таки было произнесено. Но Мухин вернулся восхищенным и пустым, потому что Никодим (так к исходу дня стали его называть) сказал, что каждый понял так, как должен был понять, и, следовательно, каждый прав, и никаких повторений не нужно.
– Да-да! Иначе это будет вмешательством в порядок вещей,– подхватил Анна.– Между прочим, от невмешательства до помешательства – один шаг. Между прочим, вот этот юноша,– он кивнул вслед краеведу,– считает, что вы не то архангел Гавриил, не то Иисус Христос. Ну? В порядке вещей?
– Да,– сказал Никодим.– Он понял по-своему. По-другому он бы не смог.
– То есть – сбрендил самостоятельно? Ну а повод? Ведь по вашему поводу-то! Христос-то – кто? Вы!
– Нет,– сказал Никодим Петрович.– Я не Христос.
– Правда? Ну, это вы расскажите Мухину,– хмыкнул Анна и встал.– Ему будет интересно.
Он был раздражен. Он был раздражен как человек, который черт знает как попусту расстреливает время. Но что еще хуже – он не знал, куда его девать еще. К тому же, предстояла ритуальная прогулка мимо восьми окон – глупая совершенно, потому что никаких писем восьми знакомым он, естественно, не писал, да и восьми бы их, пожалуй, уже и не набралось. Это был ложный след для Клавдия, и потому такая гимнастика выглядела дурью в квадрате.
А и вообще: в сумеречных и отчасти в ночных размышлениях на эту тему, которыми Анна все-таки занялся, было так много терминов типа "дурь" и "дурак", что пересказывать их не имеет смысла совсем. И достаточно сказать, что они завершились "чертовой матерью" в адрес Пропеллера, который загрохотал под окном как раз в тот момент, когда Анна решил размышления завершить.
– Вам телеграмма! – базлал Пропеллер. – Получите телеграмму!
То, что произошло потом, ожидалось менее всего, но – спустившись во двор и наощупь лапнув Женю за шиворот – Анна действительно получил телеграмму.
Эта была синяя, свернутая в маленький квадрат половинка тетрадной обложки, исписанная карандашом на самом дне, в углу. Анна прочел ее в подъезде, нахлопав спички в штанах Пропеллера:
"Будьте в 2 ч. на Восточной Дороге в Ж.П. Ужасные новости.
Ваш М."
– Распишитесь,– шепнул Женя, зачарованно глядя в листок.
Под Восточной Дорогой подразумевался все тот же переулок Складских Работников. Другой дороги Анна просто не знал и в крайнем случае собирался обежать Жмурову плешь кругом, но столкнулся с Мухиным, едва свернув в переулок. Отскочив и уцепившись друг за дружку, чтоб не упасть, секунду или две они молчком боролись за равновесие. Однако то, что новости – дрянь, Анна понял сразу, ощущая под рукой тонкую и по-кроличьи беспокойную лопатку краеведа.
То, что это – не краевед, он понял секундой поздней.
– Я от Арсения! Вас искал Клавдий!
Анна вильнул головой и по отблеску очков узнал в некраеведе щуплого директора планетария.
– Подробностей, извините, нет. Не знаю. Все у Арсения. Он сказал, чтоб как можно скорей. Чтоб бегом!
– Мухин?
– Что?
– Мухин сказал – чтоб бегом?
– А, да-да! Он прибежал и сказал, чтоб бе… Да, вот что! "Шум начался"! Клавдий передал, что шум начался! Он сказал, что вы поймете. Вы поняли? Извините, я прямо с постели, я ни черта не понимаю. Это что?
– Это черт знает что,– буркнул Анна.
Обещанные Мухинские подробности были, в общем-то, не нужны. Они восстанавливались на бегу. Правда, в подробностях Анны, у Клавдия, прибывшего на ипподром, не было свежей зарубки возле уха, а старый чудак Мухин, примчавшийся на Жмурову плешь, оставался в лучшем случае Арсением Петровичем, но уж никак не Арсением, раздающим приказы "чтоб бегом".
И тем не менее сам факт, что дело приняло новый, гадкий и напрочь перепуганный оборот, никаких сомнений не вызывал. Сомнения вызывал Мухин, который мог устроить бедлам и панику.
– Да! – ахнул астроном.– Вы же не знаете! Ему же было откровение!
– Это видение-то?
– Да нет! Уже нет! Уже откровение! Представляете, Никодим его встретил прямо на крыльце и… Знаете, что он сказал? Он сказал, что Христом его называть нельзя! Иначе возникнет путаница.
– Вот как?– усмехнулся Анна.– А, ну да, конечно.
– Да! И того, другого… ну, которого все называют – его тоже нельзя! Потому что его еще не было! Ой!..
Глава первая
Впереди был свет.
Даже не свет, а блеф. Сукровица от фонаря.
Анна помнил этот фонарь: где-то впереди, дальше, уже за шлагбаумом, этот фонарь освещал себя и – жиденько – треть своего столба. В нем была дрянная лампочка, которой не хватало току.
Но и такой далекой малости было довольно, чтоб – шагах в двадцати – различить все: и срез переулка, и двойной силуэт в нем.
– Заметили? – без воздуха, краем горла прошелестел астроном.
– Не знаю,– дыхнул Анна.– Тише.
До угла и тех, на углу, можно было добросить спичечный коробок. Один стоял чуть ближе. Было даже заметно, как ему мешает дыхание: он стоял вкривь, задрав плечо. Он слушал, это было ясно. Неясно было другое. Неясно было, что он сделает, расслушав до конца – рванет прочь или пальнет на звук.
– Может, кто-то из ваших? – прошептал Анна.
– Нет,– в горстку шепнул астроном.– Пропеллер…
Анна не успел сказать, что этого не может быть. Он вспомнил, что это могло быть вполне. Потому что давно, когда он бегал за университет, Женя тоже бегал за университет, но – стайерские дистанции. А два года, подряд – в семьдесят шестом и седьмом – был даже чемпионом города.
Анна фыркнул. Он подумал, что имеет редкий шанс обрадоваться Пропеллеру.
– Стойте здесь,– сказал он.– Я посмотрю.
– Погодите! – прошипел астроном.– Если это Клавдий…
– Да нет. Пожалуй – Пропеллер.
– Нет! Второй! Если Клавдий…
– То это – Клавдий! То вы спрячетесь. Стойте здесь. Все.
Прихватив кирпич и держа глазами сдвоенную тень, Анна сделал несколько слышных шагов. За это время он понял, что не будет ничего громкого – ни грабежа, ни стрельбы. Неподвижность, которую сохраняли двое угловых, была слишком долгой и слишком неподвижной. Ей – неподвижности – не хватало уверенности. Это была неподвижность безоружного. Или, в худшем случае – идиота с кирпичом. Но на этот счет Анна имел свой кирпич и опыт четырех ночных лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49