Может быть, это были следы морфина, все еще остающиеся в моей нервной системе. Я попробовал принять предыдущей ночью полтаблетки, чтобы уменьшить последующую депрессию, но это с очевидностью не возымело никакого эффекта. Я не должен был столько пить, я выпил, наверное, три мартини, но никто не сочувствовал мне, когда я покидал ресторан, кроме разве молодого человека в бейсболке с ухмыляющейся рожей. Он сидел у двери, когда меня выталкивали наружу, и я подумал о том, что он – мой союзник, единственный человек здесь, который на моей стороне.
Мне понадобилась помощь, чтобы взобраться по ступенькам к квартире Джессики; помню, как ввалился физиономией вперед в комнату для гостей. Смеясь, словно все произошедшее было шуткой, имеющей оправдание; уколом, который наконец-то достиг противника. Я слышал, как закрылась дверь, Джессике не сказали «спокойной ночи», а потом обрушилась тишина, словно она стояла и ждала за дверью.
Я почти сразу же вернулся в карибский город, на этот раз я шел по улице, где мягкий свет фонарей лежал на асфальте, словно упавшие цветы. Я шел, пока не дошел до верхнего коттеджа. Я послушал у двери и услышал, как моя мама говорит, не получая ответа, должно быть, она говорила по телефону, и фоном для ее голоса был слабый звук телевизора. Я вошел.
Спросил:
– Саймон здесь?
– Секундочку, – сказала она в телефон и положила трубку. – Он здесь, смотрит телевизор.
Должно быть, я засомневался или нахмурился, потому что она сказала:
– Что?
Я сказал:
– Надеюсь, он не смотрит телевизор слишком много.
– Ты тоже смотрел телевизор, дорогой, и погляди, что из тебя вышло.
– Я хочу сказать, он не должен просто смотреть телевизор, больше ничего не делая.
– Ты должен сейчас пойти и повидаться с ним. Он будет удивлен, – сказала она.
– Но он знал, что я вернусь?
– О да. Только не знал когда.
Я постучал, легонько и неуверенно, и вошел. Саймон сидел на полу со своими воинами и солдатиками, маленькими пластмассовыми человечками, ростом с палец.
– Привет, – шепотом сказал я, как будто было уже совсем поздно и мы пришли домой с вечеринки. Я поцеловал его в макушку. Не хотел дышать на него алкоголем.
– Папа, – сказал он.
– Послушай, я хочу кое о чем с тобой поговорить. Могу я выключить телевизор? – Я уселся на пол рядом с ним и обнял его хрупкие плечи. – Что ты об этом думаешь? – сказал я. – Если мы с тобой поменяемся местами?
– Как это? – сказал он.
– Посмотри на меня, – сказал я. Затем, когда он так и сделал, когда он затих, я сказал: – Господи, у тебя такие красивые глаза, что я едва могу это выдержать. Но слушай. Что, если я останусь здесь, а ты отправишься туда, откуда я пришел?
Дверь открылась.
– Саймон, ты будешь эти сандвичи?
– Да, пожалуйста, бабушка.
– Но не думаю, что у нас есть кока-кола, – сказала она.
– Ты даешь ему кока-колу? – спросил я.
– Я давала кока-колу и тебе.
– Но ведь он из-за нее плохо спит ночью.
Саймон положил свою маленькую руку мне на запястье:
– Все в порядке, папа. Я пью ее каждый день.
– В самом деле?
– Да, в самом деле.
Мама вышла. Он смотрел, как закрылась дверь, не отрываясь, словно во сне. Он бодрствовал, но он спал.
Я сказал:
– Саймон.
– Да?
– Как тебе моя идея?
– Я не могу этого сделать, папа.
– Почему нет?
– Потому что я теперь живу здесь.
– С бабушкой?
– Со многими людьми, – весело сказал он.
– Саймон, – сказал я. – Мне так жаль. Так ужасно жаль.
– Мама скучает по мне?
– Она скучает по тебе каждую секунду своей жизни.
– Но она не грустит?
– Она немного грустит. Именно поэтому тебе следует отправиться домой.
– Но где я проснусь?
Дверь отворилась снова; вошла мама с тарелкой маленьких сандвичей, разрезанных на четвертинки.
– Но это сандвичи с помидорами, – сказал я. – Он не любит сандвичи с помидорами.
Саймон взял тарелку.
– Я должна на секунду выйти. Ты побудешь здесь? – сказала мама.
– Конечно.
Она сомневалась.
– Ты уверен?
– Я никуда не уйду.
– Тогда я вернусь через минутку. Будь хорошим мальчиком, малыш Саймон.
– Пока, бабушка.
– Я недолго.
Мы услышали, как хлопнула входная дверь, потом звук ключа в замке.
Я сказал:
– Саймон, как ты думаешь, ты сможешь сейчас пойти спать?
– Сейчас?
– Если ты уснешь и я усну, прямо здесь, в одно и то же время, может быть, мы проснемся вместе.
– Но мне не хочется спать.
– Может, ты попробуешь? У меня не так много времени.
– Где мы проснемся?
– Может быть, где-нибудь в другом месте. Ты попробуешь?
Я вытащил из шкафа одеяло и две подушки (они пахли свежей сосной) и расстелил одеяло на полу между нами.
– Теперь клади голову, – сказал я. – Клади голову на подушку и закрой глаза.
Я прижал его к себе покрепче, его узкую спину к моей груди, я чувствовал его острые ребра, вдыхал запах его волос, его сливочной кожи.
Я сказал:
– Скажи мне что-нибудь. Что-нибудь о том, как прошел день, прежде чем я усну.
Он сказал:
– Не могу ничего придумать.
– Постарайся.
– Я сегодня сделал личного монстра.
– Да?
– Из салфеток клинекс и банок, и еще немного веревки, и маркером нарисовал лицо.
– Куда ты с ним пойдешь?
– Не знаю.
– Нет?
– Может быть, на шоу марионеток в пятницу.
Через мгновение я сказал:
– Саймон, я ведь не совсем здесь, верно?
– Я рад, когда ты здесь.
– Правда?
– Я лучше засыпаю, – сказал он.
Не знаю, когда я проснулся. В комнате было темно.
– Саймон, – прошептал я. Мои руки сомкнулись в пустоте. Его не было рядом, но там, где он лежал, осталось тепло. Я подумал, должно быть, он пошел в ванную; я просто лежал и ждал, когда он вернется. Но я чувствовал себя не слишком хорошо, должно быть, я простудился, может быть, это turista, болезнь, которую получаешь в тропиках.
Когда я проснулся снова, место подле меня было холодным, солнечный свет пробивался сквозь занавески. Turista чувствовалась еще сильнее.
– Саймон? – сказал я, но стоило мне только произнести слово, как я уже знал, что он исчез, что он не вернулся со мной. Одно мгновение я лежал, размышляя, не следует ли мне снова уснуть, и мы попытаемся снова. Я представлял себе, что это словно опускаешь корзину в колодец, все ниже и ниже, еще ниже и еще ближе, пока однажды не поймаешь.
Потом я вспомнил. Пошел в спальню Джессики и сказал голосом травмированного человека:
– Могу я с тобой немного поговорить?
– Я сплю, – сказала она. Ее комната пахла пастелью, оранжевой, розовой и желтой.
Я сказал:
– Ты сказала, чтобы я его осадил.
– Я не говорила, чтобы ты его осаживал, Роман. Ему шестьдесят пять лет.
– Можешь выйти в коридор на минутку.
Я прошел на кухню. Аккуратное, жизнерадостное местечко. Магнит на холодильнике, фотография Джессики и ее матери на каком-то солнечном патио; маленькая приставная кофейная мельничка, никаких крошек на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29