Я составляю в воображении своеобразный музейный каталог, где каждой вещи отведено свое место. Кстати, я говорю не только об идеях. Но и о предметах как таковых. У меня дома – целый стеллаж для «вещественных доказательств». Мой метод сочетает умозаключения с интуицией. Подключив только разум, вы ничего не добьетесь. Только вообразив, что реальность по большей части есть вымысел, можно отыскать истину.
Гаспар Трехо тогда нашел вора: им оказался профессор, тронувшийся рассудком. Он украл машинки не из-за денег, а потому что ему было нужно спать в окружении пишущих машинок с заправленными в них листами бумаги. Он уверял, что жившие у него дома призраки, которые раньше мешали ему спать по ночам, теперь пишут свои послания на машинках и дают ему спать спокойно. Он воровал машинки по частям, буквально по клавишам, а более тяжелые детали выносил в картонных коробках при соучастии своих студентов. В общем, Трехо блестяще справился с поручением, после чего полностью потерял интерес к науке и занялся исключительно «криминальными» расследованиями.
– Простые в общем-то случаи. Мелкие кражи, конфликты между студенческими группировками. Уверяю вас, я занимаюсь своей методой. Я не веду следствие. Я исследователь, а не доносчик.
Мне пришлось открыть и дверь Склепа. Трехо осмотрелся, но не стал ничего трогать. Я спросил его, почему он расследует смерть коменданта, ведь полиция считает, что это было самоубийство.
– Я ни в коем случае не подвергаю сомнению слова полиции, но представьте, меня всегда очень интересуют такие события, скажем так, не особенно привлекательные. Последнее мое «дело» – поиски пропавших документов. А в этот раз мы имеем труп. Я чувствую себя настоящим детективом. – Он чихнул, потом достал из кармана маленькую жестяную баночку с китайской мазью и смазал себе нос. – Вы знали Виейру?
– Пару раз видел.
– А на неделе, когда он умер, вы его видели? Говорили с ним?
Я отрицательно покачал головой. Но у меня было чувство, что Трехо видит меня насквозь.
– Здание очень большое, и мне еще надо переговорить со многими людьми, в общем, мне нужно идти. Но потом мы еще поговорим.
Трехо чихнул на прощание и удалился по коридору, а я застрял где-то на полпути между доверием и паранойей.
Вернулся Конде, сложил бумаги в портфель и вручил мне какую-то карточку с эмблемой университета.
– Эстебан, возьмите приглашение на презентацию. Она пройдет в этом здании – в концертном зале. Я хотел провести ее в том же месте, где проходил этот псевдоконгресс, – как говорится, «почувствуйте разницу». Но у меня не получилось. На презентации будет пресса и даже государственное телевидение.
Пряча улыбку, Конде решительным шагом вышел в коридор. Я никогда раньше не видел его в таком благодушном настроении. Я даже задался вопросом: а читал ли он это письмо, которое носил в портфеле? Он был спокоен и весел, в то время как его заклятая противница угрожала покончить с ним раз и навсегда. Может быть, эти двое – в тайне ото всех, – подписали договор о мире?
Дом отдыха «Спиноза»
Из бара напротив пиццерии «Кайман» я наблюдал, как ломают здание, где мы с друзьями провели столько вечеров. Грог, который всегда отличался сентиментальностью, сказал, что нам всем надо взять по кусочку строительного мусора, как если бы это была Берлинская стена. Чтобы отвлечь Грога и Диего от грустных мыслей, я рассказал им обо всем, что случилось у нас в институте за последние несколько дней.
– Убийство коменданта – это предупреждение для тех, кто собрался продолжить поиски: мол, лучше не надо, – высказался Грог, прервав свое обычное молчание. Я доверял его мнению: какое-то время он зарабатывал на жизнь переводами детективных романов. Он всегда любил поговорить о жанре детектива, а его любимым автором на все времена была Агата Кристи. Он говорил, что перечитывал «Десять негритят» восемь раз; по его мнению, в хорошем детективном романе обязательно должны присутствовать вереница смертей, тюремное заключение и клаустрофобия.
– Но какая связь между бумагами Брокки и комендантом? – спросил Диего.
– Может быть, он что-то видел… или, скажем, нашел бумаги и хотел извлечь из них выгоду. Было бы очень неплохо выяснить, не была ли эта ваша придурочная… как ее там зовут?
– Гранадос…
– Гранадос, или этот профессор с юга, или сам Конде… так вот, может быть, кто-то из них был знаком с комендантом?
– Никто из них не говорил, что знаком с комендантом, – сказал я.
Когда я рассказал им о Трехо, Грог презрительно отмахнулся.
– Должно быть, какой-нибудь чудик, о котором и упоминать-то не стоит.
Впервые за все время нашего знакомства непогрешимый оракул Грог – мнение которого мы всегда спрашивали, прежде чем сделать хотя бы шаг, – очень крупно ошибся.
На следующий день я попытался взяться за свою диссертацию, хотя голова у меня была забита совсем другим. К тому времени я прочел все труды Энчо Такчи, включая и те, которые публиковались в Италии. То есть я уже завершил подготовительную работу и собрал почти все необходимые материалы; у меня больше не было поводов и причин, чтобы откладывать диссертацию дальше. Я нашел три единственные статьи, посвященные работам Такчи. Не хватало лишь некоторых биографических данных, но я их искал.
В одной из этих трех статей, «Патология несчастья», опубликованной в 1948 году в журнале по истории медицины, была ссылка на книгу Такчи «Римские свиньи», о которой я раньше не слышал. Автор статьи писал: «Такчи изучал воздействие на организм электрошока, применявшегося на римских свинобойнях. Одним из изобретателей этого метода был некий Серлетти, работник бойни. Свиней размещали на металлической платформе, где их поражал сильный электрический разряд. Иногда одно из животных выживало. У всех выживших наблюдалась одна общая черта: свиньи меняли свое поведение и становились послушными и покорными».
Я точно знал, что в университете этой книги не было: ни на факультете психологии, ни на медицинском. В некоторых больницах имелись библиотеки, но они в основном были закрыты, или разворованы, или заброшены в небрежении. Чем больше я думал об этой книге, тем более важной она мне казалась. Добыть ее – это стало уже вопросом самолюбия. Я писал диссертацию по литературе, а не по психиатрии, но меня неудержимо влекло к этой расплывчатой зоне, которая уже давно не интересует ни одного психиатра (учение Такчи было подвергнуто остракизму пятьдесят лет назад). Мне надо было писать о Такчи как о писателе, а не как о враче, а для этого мне нужно было найти какую-нибудь его работу, которая могла бы считаться литературным произведением. Я думал, что история Серлетти должна мне подойти.
Я искал какие-нибудь указания во всех книгах, которые я собрал или сделал фотокопии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43