Однажды он решил, что уже можно вернуться, увидеться со своим учителем и показать ему, что он сделал со своей жизнью. Он не был уверен, что найдет учителя в его старом доме, но по крайней мере там могли подсказать, где его искать. Учитель сам открыл ему дверь. «Какая случайность, что я встретил вас здесь», – сказал ученик. «Случайность? – удивился учитель. – Это мой дом. Где же ты думал меня найти?» – «Но ведь вы постоянно в дороге, разве нет? Я последовал вашему уроку. Посмотрите на мои израненные ноги. Посмотрите, какой я оборванный и исхудавший. У меня никого не осталось, кого я знаю. Я даже не знаю, кто я». – «Разве я виноват, что ты понял меня буквально? Да, я паломник, но я совершаю паломничества, не выходя из комнаты, хотя и не противлюсь, чтобы другие сходили на окраину деревни. Поговорим в следующий раз, я устал, сегодня я выходил из своей комнаты уже раз сорок».
Да, Грог умел менять тему. Я не спросил у него ни имени жены, ни имени сына, ни о деталях работы, чтобы все эти подробности разбили остатки былой лжи. Как бы в компенсацию за мое молчание Грог признался, что это он сам был амбулаторным пациентом Дома «Спиноза». Его мучило недомогание, которое называется синдромом Маркони: болезнь, когда человек видит перед глазами обширные литературные тексты, не написав при этом ни единой строчки.
– По субботам мы собираемся в подвале корпуса Будапешт и пересказываем свои несуществующие романы. Нас семь человек, иногда восемь, мы безостановочно говорим, перебивая друг друга. Никто из нас не умеет излагать свои мысли на бумаге, никто в жизни не написал ни единого слова. Мы – как несбывшиеся надежды, призраки несостоявшихся авторов, говорящие машины, которые работают без остановки. Мы говорим и говорим в этом полуразрушенном подвале, пока наш координатор не разгоняет нас. Это психолог, бывшая жертва синдрома Маркони, к счастью, он вылечился; он не пишет, но также и не мечтает больше писать. Мы уходим всей группой, рассказывая по пути о своих будущих книгах, хотя на самом деле никто из нас не способен написать на листе бумаги даже названия своих предполагаемых творений. В следующую среду мы снова встретимся в кондитерской «Грусть». К этому времени я узнаю, кого именно навещает Конде: Омеро Брокку или кого-то другого.
Я поклялся себе никогда больше не напоминать Грогу о том, что узнал о его жизни. Пусть он лучше продолжает жить в качестве воображаемого персонажа, призрака, последнего героя моей юности.
Встреча с Русником
Волоча ноги, на кафедру пришел Трехо. Он сказал мне, что его дни в качестве университетского детектива и частного преподавателя сочтены.
– Конде узнал, что я занимаюсь расследованием, и рассказал обо мне декану. Он пригрозил начальству скандалом, если меня не уволят.
– Вас уже официально уведомили об увольнении?
– Нет, но через неделю будет заседание суда, где мы все, замешанные в этом деле, должны дать свидетельские показания. Вы тоже.
– Я?!
– Вы, Новарио, Конде и я. Если мы не представим никаких доказательств против Конде, меня исключат из преподавателей, а вы…
Я сделал ему знак, предлагая продолжить наш разговор в глубине помещения. В первом зале сидела только одна студентка, бледная блондинка в очках, которая держала книгу в трех-четырех сантиметрах от глаз. Она довольно часто приходила на кафедру, и изредка я приглашал ее провести со мной вечер. Она всегда отвечала согласием, не разрушая моих скромных ожиданий. Я не хотел, чтобы она услышала новость о моем предстоящем отлучении от академического мира.
Мы с Трехо прошли в Берлогу, и я рассказал ему о новостях из дома отдыха «Спиноза».
– А вы сами верите в то, что Омеро Брокка жив и что Конде скрывает его в психушке?
– Не знаю. Надо будет туда съездить.
– Завтра?
– Завтра, – решительно проговорил я. – Нам нельзя приходить в суд с пустыми руками.
Поездка в компании с Трехо заставила меня позабыть о нашей конечной цели. Трехо по-детски удивлялся самым банальным аспектам нашего путешествия: униформе охранников, продавцам-лоточникам, инструкциям, приклеенным к стенам вагонов.
– Я уже несколько лет не выезжал из города, – объяснил он. – Ненавижу путешествовать. Поэтому я и расстался с женой. Она не могла понять, почему мы никогда не путешествуем. А я говорил: езжай на пляж, в горы, куда хочешь, однажды она уехала и не вернулась. Время от времени она присылает мне открытки из разных далеких мест.
Мысленно я согласился с его супругой в том, что жизнь без отпуска – это ужасно, но я не мог признать, что его бывшая жена права во всем остальном, это было бы непростительное предательство.
– Женщины обожают гостиницы, – высказал я свое мнение. – Их не интересуют ни море, ни горы, ни Эйфелева башня. Истинные причины, почему их тянет путешествовать, – это кусочки мыла в гостиничной упаковке, всегда застеленные кровати, полотенца, всегда висящие на своем месте, и крошечные флакончики с шампунем. И кошмарная еда в самолетах, и почтовые открытки, которые они рассылают десятками. Вот почему они путешествуют.
Мне хотелось как-то отблагодарить Трехо за доверие, и я решил поделиться с ним некоторыми из секретов, которые я раскрыл в ходе собственного «расследования». Но потом я подумал, что это будет невежливо: хвастаться своими достижениями, – тем самым я как бы указывал Трехо на его ошибки и упущения. Детектив, впрочем, не обращал на меня внимания, потому что открыл для себя продавцов-разносчиков. «Это же целый мир, целый мир продавцов в поездах», – повторял он через каждые пять минут. Едва один продавец уходил, сразу же появлялся другой. Они переходили из вагона в вагон в такой продуманной последовательности, что все это напоминало спектакль, направляемый умелой рукой. Трехо не пропустил ни одного коробейника, не изучив его товары. Он купил складные щипчики, влагостойкий карманный фонарик и набор инструментов. Уже на подъезде к нужной нам станции он приобрел какую-то сложную тренажерную систему, состоящую из пружинок и роликов.
Дом «Спиноза» выглядел таким же заброшенным и пустынным, как и в прошлый раз. За исключением трех пациентов, которые нас поприветствовали из окна, не наблюдалось вообще никаких признаков жизни. Мы прошли прямо в корпус Лондон, в комнату, заставленную пишущими машинками. Многие были сломанными – с волочащимися по полу или привязанными к ножкам стульев лентами. Какой-то мужчина что-то писал на одной из машинок, стуча по клавишам со скоростью машинистки. Я спросил его, нет ли тут кого-нибудь из медсестер.
Мужчина не посмотрел на меня. Седые волосы падали ему на лицо. Он поднял руку и сделал пальцем отрицательный жест. Я подошел, чтобы посмотреть, что он пишет.
«Два человека смотрят на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43