Если классическое, по Гадамеру, само должно постоянно преодолевать историческую дистанцию, то это приводит к гипостазированию традиции, иначе говоря, мешает увидеть, что классическое искусство в свое время не было классическим, а, напротив, открывало некогда новые способы видения, предопределяло новый опыт. Видимость того, что в произведении искусства выговаривается вечная истина, возникает только в историческом отдалении, при узнавании уже известного.
Воздействие даже великих литературных произведений прошлого не может быть отождествлено ни с самоопосредующимся событием, ни с самопроизвольной эманацией. Традиция искусства придает отношениям прошлого и настоящего диалогичность, поэтому произведения прошлого обретают язык и отвечают нам только тогда, когда современный наблюдатель находит вопрос, возвращающий произведение из изоляции. Там, где, как в "Истине и методе" Гадамера, понимание (аналогично "событию бытия" у Хайдеггера) трактуется как "включение в событие наследия" в котором прошлое и настоящее постоянно опосредуют друг друга, - там "продуктивный момент понимания" неизбежно оказывается исключенным.
Такая продуктивная функция прогрессирующего понимания, которая непременно включает критику традиции и забвения, и должна лечь в основу рецептивно-эстетического проекта истории литературы. Историчность литературы будет рассмотрена в нем в трех аспектах: в диахронии - во взаимосвязи рецепции литературных произведений (Х); в синхронии - как в системе референций современной литературы, так и в смене самих этих систем (XI); и, наконец, в соотношении имманентного литературного процесса и общего процесса истории (XII).
Х
Рецептивно-эстетическая теория позволяет не только осознать смысл и форму литературного произведения в историческом разворачивании его понимания. Она предполагает также анализ отдельного произведения в соответствующем литературном ряду, необходимый для определения его исторического места и значения в контексте литературного опыта. В переходе от истории рецепции произведений к событийной истории литературы последняя раскрывается как процесс, где пассивная рецепция читателя и критика переходят в активную, в новые произведения автора или, иными словами, где последующее произведение способно решать формальные и этические проблемы, поставленные предыдущими, или выдвигать новые.
Как же вернуть отдельное произведете (детерминированное в позитивистской истории литературы самой хронологией и сведенное этим к поверхностному "факту") в его историческую последовательность, а тем самым вновь понять его как "событие"? Теоретики формального метода, как уже говорилось, стремились решить ату задачу с помощью теории литературной эволюции, согласно которой новое произведение возникает на фоне предшествующих или конкурирующих с ним произведений, получает, далее, признание как успешная форма, достигает "вершины" литературной эпохи, а затем начинает воспроизводиться, а тем самым постепенно автоматизируется, и, наконец, с утверждением новой литературной формы, прежняя, как уже стертый жанр, прозябает в литературном быту. Бели анализировать и описывать эпоху по такой схеме (до сих пор она едва ли была взята исследователями на вооружение), можно ожидать работы, во многих отношениях превосходящей традиционную историю литературы. Она связала бы никак не связанные в этик историях, замкнутые в себе литературные ряды (которые лишь обрамляются наметками общей истории): ряды произведений одного автора, одной литературной школы или стилистического направления, ряды произведений, различных по жанру, -- и раскрыла бы "эволюционное отношение функции и формального элемента". Выделяемые при этом произведения, соотносящиеся между собой или сменяющие друг друга, предстали бы как моменты процесса, для которого представление о конечной цели в качестве конституирующей перспективы излишне, так как нужды в телеологических конструкциях для диалектического процесса самопорождения новых форм нет.
Рассмотренная таким образом собственная динамика литературной эволюции решила бы дилемму критериев отбора: учету здесь подлежит произведение, понятое как новая форма в литературном ряду, а не самовоспроизводство "сниженных" форм, художественных приемов и жанров, отодвигаемых на периферию, до той поры пока они вновь не станут "ощутимыми" благодаря новому моменту эволюции. Наконец, формальный проект истории литературы, понятой как "эволюция" и, вопреки общепринятому смыслу этого понятия, исключающей любой разворот, который приравнивал бы историческое значение произведения к его художественному характеру или "эволюционное значение" к характеристике литературного явления, предполагает (как и тезис о том, что художественное произведение воспринимается на сроке других произведений) инновацию в качестве решающего признака. Формальная теория "литературной эволюции", бесспорно, является одним из наиболее значительных подходов к обновлению истории литературы. Понимание того, что исторические изменения и в области литературы разыгрываются внутри системы, попытка функционального определения литературного развития и, не в последнюю очередь, теория автоматизация - это достижения, которые необходимо сохранить, несмотря на то, что односторонняя канонизация изменения у формалистов требует поправки.
Критика уже в достаточной мере показала слабые стороны опоязовской теории эволюция; чтобы объяснить развитие литературы, простой противоположности или эстетической вариации недостаточно; вопрос о направлении движения литературных форм остается у опоязовцев без ответа; инновация сама по себе еще не образует художественного качества, и, наконец, простое отрицание прямой связи между литературной эволюцией и существенным изменением не отменяет проблемы. На этот последний вопрос дает ответ мой XII тезис; остальные же вопросы требуют дополнить дескриптивную теорию литературы формалистов рецептивной эстетикой, выйдя, таким образом, в плоскость исследования исторического опыта, включающего, наряду с прочим, историческую позицию современного наблюдателя и, соответственно, историка литературы.
Описание литературной эволюции как непрерывной борьбы нового со старым либо как смены периодов канонизации и автоматизации форм сводит историчность литературы к одномерной актуальности ее изменений, ограничивая их восприятием все богатство исторического понимания. Между тем изменения литературного ряда становятся исторической последовательностью только тогда, когда противоположность старой и новой форм дает возможность понять, чем она специфически опосредуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Воздействие даже великих литературных произведений прошлого не может быть отождествлено ни с самоопосредующимся событием, ни с самопроизвольной эманацией. Традиция искусства придает отношениям прошлого и настоящего диалогичность, поэтому произведения прошлого обретают язык и отвечают нам только тогда, когда современный наблюдатель находит вопрос, возвращающий произведение из изоляции. Там, где, как в "Истине и методе" Гадамера, понимание (аналогично "событию бытия" у Хайдеггера) трактуется как "включение в событие наследия" в котором прошлое и настоящее постоянно опосредуют друг друга, - там "продуктивный момент понимания" неизбежно оказывается исключенным.
Такая продуктивная функция прогрессирующего понимания, которая непременно включает критику традиции и забвения, и должна лечь в основу рецептивно-эстетического проекта истории литературы. Историчность литературы будет рассмотрена в нем в трех аспектах: в диахронии - во взаимосвязи рецепции литературных произведений (Х); в синхронии - как в системе референций современной литературы, так и в смене самих этих систем (XI); и, наконец, в соотношении имманентного литературного процесса и общего процесса истории (XII).
Х
Рецептивно-эстетическая теория позволяет не только осознать смысл и форму литературного произведения в историческом разворачивании его понимания. Она предполагает также анализ отдельного произведения в соответствующем литературном ряду, необходимый для определения его исторического места и значения в контексте литературного опыта. В переходе от истории рецепции произведений к событийной истории литературы последняя раскрывается как процесс, где пассивная рецепция читателя и критика переходят в активную, в новые произведения автора или, иными словами, где последующее произведение способно решать формальные и этические проблемы, поставленные предыдущими, или выдвигать новые.
Как же вернуть отдельное произведете (детерминированное в позитивистской истории литературы самой хронологией и сведенное этим к поверхностному "факту") в его историческую последовательность, а тем самым вновь понять его как "событие"? Теоретики формального метода, как уже говорилось, стремились решить ату задачу с помощью теории литературной эволюции, согласно которой новое произведение возникает на фоне предшествующих или конкурирующих с ним произведений, получает, далее, признание как успешная форма, достигает "вершины" литературной эпохи, а затем начинает воспроизводиться, а тем самым постепенно автоматизируется, и, наконец, с утверждением новой литературной формы, прежняя, как уже стертый жанр, прозябает в литературном быту. Бели анализировать и описывать эпоху по такой схеме (до сих пор она едва ли была взята исследователями на вооружение), можно ожидать работы, во многих отношениях превосходящей традиционную историю литературы. Она связала бы никак не связанные в этик историях, замкнутые в себе литературные ряды (которые лишь обрамляются наметками общей истории): ряды произведений одного автора, одной литературной школы или стилистического направления, ряды произведений, различных по жанру, -- и раскрыла бы "эволюционное отношение функции и формального элемента". Выделяемые при этом произведения, соотносящиеся между собой или сменяющие друг друга, предстали бы как моменты процесса, для которого представление о конечной цели в качестве конституирующей перспективы излишне, так как нужды в телеологических конструкциях для диалектического процесса самопорождения новых форм нет.
Рассмотренная таким образом собственная динамика литературной эволюции решила бы дилемму критериев отбора: учету здесь подлежит произведение, понятое как новая форма в литературном ряду, а не самовоспроизводство "сниженных" форм, художественных приемов и жанров, отодвигаемых на периферию, до той поры пока они вновь не станут "ощутимыми" благодаря новому моменту эволюции. Наконец, формальный проект истории литературы, понятой как "эволюция" и, вопреки общепринятому смыслу этого понятия, исключающей любой разворот, который приравнивал бы историческое значение произведения к его художественному характеру или "эволюционное значение" к характеристике литературного явления, предполагает (как и тезис о том, что художественное произведение воспринимается на сроке других произведений) инновацию в качестве решающего признака. Формальная теория "литературной эволюции", бесспорно, является одним из наиболее значительных подходов к обновлению истории литературы. Понимание того, что исторические изменения и в области литературы разыгрываются внутри системы, попытка функционального определения литературного развития и, не в последнюю очередь, теория автоматизация - это достижения, которые необходимо сохранить, несмотря на то, что односторонняя канонизация изменения у формалистов требует поправки.
Критика уже в достаточной мере показала слабые стороны опоязовской теории эволюция; чтобы объяснить развитие литературы, простой противоположности или эстетической вариации недостаточно; вопрос о направлении движения литературных форм остается у опоязовцев без ответа; инновация сама по себе еще не образует художественного качества, и, наконец, простое отрицание прямой связи между литературной эволюцией и существенным изменением не отменяет проблемы. На этот последний вопрос дает ответ мой XII тезис; остальные же вопросы требуют дополнить дескриптивную теорию литературы формалистов рецептивной эстетикой, выйдя, таким образом, в плоскость исследования исторического опыта, включающего, наряду с прочим, историческую позицию современного наблюдателя и, соответственно, историка литературы.
Описание литературной эволюции как непрерывной борьбы нового со старым либо как смены периодов канонизации и автоматизации форм сводит историчность литературы к одномерной актуальности ее изменений, ограничивая их восприятием все богатство исторического понимания. Между тем изменения литературного ряда становятся исторической последовательностью только тогда, когда противоположность старой и новой форм дает возможность понять, чем она специфически опосредуется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17