В разработках по истории французской классической литературы и по социологии романа Гольдман постулировал последовательность "видений мира", обладающих классовой спецификой, которые, начиная с XIX века, деградируют под влиянием позднего капитализма и, наконец, овеществляются. Эти видения мира должны - и в этом сказывается непреодоленный классицизм Гольдмана - удовлетворять идеалу "законченного выражения". Этот идеал он обнаруживает лишь у больших писателей. Таким образом, здесь, как и у Лукача, литературное производство сведено к второстепенной функции гармоничного воспроизведения экономического процесса, такая гармонизация "объективной значимости" и "созвучного выражения", предустановленных социальных структур и воссоздающих их художественных явлений предполагает, несомненно, классический идеал единства формы и содержания, сущности и явления, но с той лишь разницей, что вместо идеи здесь выступает материальная сторона, иначе говоря, субстанцией становятся экономический фактор.
В результате социальное существование литературы и искусства сводится к второстепенной функции, в том числе - и с точки зрения его восприятия, т.е. к возможности очередного узнавания уже знакомой (или мнимо знакомой) действительности. Сведение искусства к отражению ограничивает и его воздействие узнаванием уже знакомого - в чем сказывается отрицаемое наследие платоновского мимесиса. Но тем самым именно для марксистской эстетики закрывается возможность уловить революционный характер искусства - его способность вести человека через устоявшиеся представления и предрассудки своего исторического времени и ситуации к новому восприятию мира, к предвосхищению новой действительности. Марксистская эстетика только тогда сможет избежать противоречий теории отражения и вновь увидеть специфическую историчность литературы, если она вслед за К.Козиком признает, "что каждое художественное произведение имеет двойственный характер: оно выражает действительность, но оно и творит действительность, которая существует не "рядом", не "до", а именно и только в произведении".
Первые попытки вновь возвратить искусству и литературе диалектический характер исторической практики намечаются в литературных теориях Вернера Краусса, Роже Гароди, Карела Козина. В. Краусс, реабилитировавший изучение литературных форм и своих работах по история литературы эпохи Просвещения (так как в них он видел высокий потенциал общественного воздействия), определяет одну из функций литературы, а именно формирование общества, так: "Литература стремится быть услышанной. Поэтому в произведении создается то общество, к которому она обращается: закон произведения стиль, знание стиля позволяет расшифровать адресат произведения". Р. Гароди выступает против всякого "замкнутого в себе реализма", чтобы, исходя из современности человека, открытой будущему, - из этого соотношения "труда и мифа", - заново определить характер художественного произведении как "реализм без берегов". "Действительность, коль скоро она включает в себя человека, есть уже не только то, что она собой являет, но и то, чего в ней не хватает, все то, чем она еще должна стать". К. Козик решает дилемму Марксова фрагмента об античном искусстве - как и почему произведение искусства может пережить условия, в которых оно возникло, - с помощью определения художественного в его специфике. Оно исторически опосредует сущность и воздействие произведения искусства и приводит их к диалектическому единству: "Произведение живет, пока воздействует. В воздействии произведения заключено то, что происходит и с потребителем произведения, и с самим произведением. То, что с произведением происходит, есть выражение того, чем оно является (...) Произведение является произведением и живет как таковое потому, что требует интерпретации и воздействует во множестве значений".
Понимание того обстоятельства, что историческая сущность произведения заключена не только в его изобразительной или экспрессивной функции, но и равным образом - в его воздействии, имело два закономерных следствия для нового обоснования истории литературы. Следствие первое: если жизнь произведения - "не в его автономном существовании, а во взаимодействии произведения и человечества", то эта продолжающаяся работа понимания и активного воспроизводства прошлого не может ограничиваться отдельным произведением. Напротив, в это взаимодействие произведения и человечества должно быть включено и отношение произведения к произведению. В свою очередь, исторический контекст и взаимосвязь произведений следует видеть во взаимодействии производства и рецепции. Другими словами, литература и искусство только тогда предстают в качестве исторического процесса, когда ряд произведений рассматривается во взаимосвязи не только авторов, но и потребляющих произведения субъектов, т.е. во взаимодействии писателя и публики, И второе следствие: если "человеческая действительность - не только производство нового, но и критическое м диалектичное воспроизводство прошлого", то собственно эстетическая функция искусства и заключена в воздействии художественной формы, которое не сводится к мимесису, а понимается диалектично как средство, формирующее и изменяющее восприятие, как средство "культивирования" чувств. Сформулированная в таких терминах проблема историчности художественных форм - запоздалое открытие марксистского литературоведения. Правда, сорока годами раньше эта проблема уже была осознана формальной школой, и именно в тот момент, когда она подвергалась травле и была в конце концов обречена властями на молчание и рассеяние.
IV
Первые шаги формалистов - членов Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ), которые выступили со своей программой уже в 1916 г., отмечены предельной концентрацией на художественном характере литературы. Теория формального метода вновь сделала литературу самостоятельным предметом изучения. Она освободила литературное произведение от всех исторических взаимосвязей и определила (как и новая структурная лингвистика) его специфическую роль чисто функционально, как сумму использованных в нем приемов. Тем самым этот подход снял традиционное противопоставление поэзии и литературы. Художественный характер литературы определялся формалистами только через оппозицию поэтического и практического языка. Язык в его практической функции (в качестве не-литературного ряда) репрезентирует здесь все прочие исторические и общественные детерминанты литературного произведения. В качестве художественного оно определяется как раз в своей специфике, а не в функциональном отношении к нелитературному ряду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
В результате социальное существование литературы и искусства сводится к второстепенной функции, в том числе - и с точки зрения его восприятия, т.е. к возможности очередного узнавания уже знакомой (или мнимо знакомой) действительности. Сведение искусства к отражению ограничивает и его воздействие узнаванием уже знакомого - в чем сказывается отрицаемое наследие платоновского мимесиса. Но тем самым именно для марксистской эстетики закрывается возможность уловить революционный характер искусства - его способность вести человека через устоявшиеся представления и предрассудки своего исторического времени и ситуации к новому восприятию мира, к предвосхищению новой действительности. Марксистская эстетика только тогда сможет избежать противоречий теории отражения и вновь увидеть специфическую историчность литературы, если она вслед за К.Козиком признает, "что каждое художественное произведение имеет двойственный характер: оно выражает действительность, но оно и творит действительность, которая существует не "рядом", не "до", а именно и только в произведении".
Первые попытки вновь возвратить искусству и литературе диалектический характер исторической практики намечаются в литературных теориях Вернера Краусса, Роже Гароди, Карела Козина. В. Краусс, реабилитировавший изучение литературных форм и своих работах по история литературы эпохи Просвещения (так как в них он видел высокий потенциал общественного воздействия), определяет одну из функций литературы, а именно формирование общества, так: "Литература стремится быть услышанной. Поэтому в произведении создается то общество, к которому она обращается: закон произведения стиль, знание стиля позволяет расшифровать адресат произведения". Р. Гароди выступает против всякого "замкнутого в себе реализма", чтобы, исходя из современности человека, открытой будущему, - из этого соотношения "труда и мифа", - заново определить характер художественного произведении как "реализм без берегов". "Действительность, коль скоро она включает в себя человека, есть уже не только то, что она собой являет, но и то, чего в ней не хватает, все то, чем она еще должна стать". К. Козик решает дилемму Марксова фрагмента об античном искусстве - как и почему произведение искусства может пережить условия, в которых оно возникло, - с помощью определения художественного в его специфике. Оно исторически опосредует сущность и воздействие произведения искусства и приводит их к диалектическому единству: "Произведение живет, пока воздействует. В воздействии произведения заключено то, что происходит и с потребителем произведения, и с самим произведением. То, что с произведением происходит, есть выражение того, чем оно является (...) Произведение является произведением и живет как таковое потому, что требует интерпретации и воздействует во множестве значений".
Понимание того обстоятельства, что историческая сущность произведения заключена не только в его изобразительной или экспрессивной функции, но и равным образом - в его воздействии, имело два закономерных следствия для нового обоснования истории литературы. Следствие первое: если жизнь произведения - "не в его автономном существовании, а во взаимодействии произведения и человечества", то эта продолжающаяся работа понимания и активного воспроизводства прошлого не может ограничиваться отдельным произведением. Напротив, в это взаимодействие произведения и человечества должно быть включено и отношение произведения к произведению. В свою очередь, исторический контекст и взаимосвязь произведений следует видеть во взаимодействии производства и рецепции. Другими словами, литература и искусство только тогда предстают в качестве исторического процесса, когда ряд произведений рассматривается во взаимосвязи не только авторов, но и потребляющих произведения субъектов, т.е. во взаимодействии писателя и публики, И второе следствие: если "человеческая действительность - не только производство нового, но и критическое м диалектичное воспроизводство прошлого", то собственно эстетическая функция искусства и заключена в воздействии художественной формы, которое не сводится к мимесису, а понимается диалектично как средство, формирующее и изменяющее восприятие, как средство "культивирования" чувств. Сформулированная в таких терминах проблема историчности художественных форм - запоздалое открытие марксистского литературоведения. Правда, сорока годами раньше эта проблема уже была осознана формальной школой, и именно в тот момент, когда она подвергалась травле и была в конце концов обречена властями на молчание и рассеяние.
IV
Первые шаги формалистов - членов Общества по изучению поэтического языка (ОПОЯЗ), которые выступили со своей программой уже в 1916 г., отмечены предельной концентрацией на художественном характере литературы. Теория формального метода вновь сделала литературу самостоятельным предметом изучения. Она освободила литературное произведение от всех исторических взаимосвязей и определила (как и новая структурная лингвистика) его специфическую роль чисто функционально, как сумму использованных в нем приемов. Тем самым этот подход снял традиционное противопоставление поэзии и литературы. Художественный характер литературы определялся формалистами только через оппозицию поэтического и практического языка. Язык в его практической функции (в качестве не-литературного ряда) репрезентирует здесь все прочие исторические и общественные детерминанты литературного произведения. В качестве художественного оно определяется как раз в своей специфике, а не в функциональном отношении к нелитературному ряду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17