Многообразие событий исторического момента, в котором универсальный историк хочет видеть выражение некоего единого содержания, de facto представляет собой моменты совершенно различных временных кривых, чьи закономерности обусловлены своими особыми предметными историями. Это совершенно очевидно на примерах интерференции различных "историй" - искусств, права, хозяйства, политики и т.д.: "За приведенным к единообразию потоком времени скрываются по-разному оформленные времена различных регионов. Исторический период поэтому должен быть представлен как наслоение событий, каждое из которых возникает в тот или иной момент своего собственного времени".
Предполагает ли это заключение первичную неоднородность истории? И если да, то складывается ли связность всеобщей истории только ретроспективно, в единстве видения и изложения историографа? Правомочна ли еще сегодня универсальная история с философской точки зрения, несмотря на радикальное сомнение в "историческом разуме", которое Кракауэр выводит из плюрализма хронологических и морфологических временных потоков и кладет в основу антиномии общего и особенного в истории, - эти вопросы мы здесь обсуждать не будем. Но для сферы литературы можно, во всяком случае, сказать: взгляды Кракауэра на "сосуществование одновременного и разновременного", не имея цели привести историческое признание к апории, скорее выявляют необходимость и возможность раскрыть историческое измерение литературных явлений при помощи синхронных срезов. Эти взгляды показывают, что хронологическая фикция момента якобы накладывающего отпечаток на все одновременные явления, столь же мало соответствует историчности литературы, как и морфологическая фикция однородного литературного ряда, в котором последовательность явлений якобы подчиняется лишь имманентным закономерностям. Чисто диахронический подход, как бы убедительно он ни объяснял, скажем, изменения в рамках история жанров имманентной логикой инновации и автоматизация, проблемы и разрешения, достигает масштабов собственно исторического подхода, только когда отступает от традиции морфологизма и сопоставляет произведение, значительное с точки зрения истории воздействия, с исторически "отработанными", стертыми образцами жанра, учитывая при этом отношение этого произведения к его литературному окружению, на фоне которого ему, как и произведениям других жанров, нужно было "выстоять". Историчность литературы становится очевидной именно в точках пересечения синхронии и диахронии. В таком случае должна быть возможность описать литературный горизонт определенного исторического момента как синхронную систему, в соотнесении с которой данная литература может быть вместе с тем воспринята диахронически, через отношения разновременности, а произведения поняты как актуальные или неактуальные как модные, устаревшие или "написанные на века", как опередившие иди упустившие свое время. Если с продуктивно-эстетической точки зрения литература, существующая одновременно, распадается на гетерогенное многообразие разновременного - на произведения, отмеченные различными моментами жанрового, по-разному оформленного времени (как видимое в его мнимой одновременности звездное небо распадается для астронома на точки самой разной временной отдаленности}, то с точки зрения рецептивной эстетики это многообразие литературных явлений вновь соединяется в единстве общего горизонта литературных ожиданий (воспоминания, предвосхищений) публики, воспринимающей и соотносящей эти произведения между собой, как явления своей современности.
Всякая синхронная система обязательно включает в себя в качестве неотъемлемых структурных элементов свое прошлое и свое будущее, поэтому в синхронном срезе потока литературной продукции сделанном в определенный исторический момент времени, обязательно содержатся как предыдущие, так и последующие срезы диахронического ряда. Кроме того, как и в истории языка, здесь можно выявить постоянные и переменные факторы, которые могут быть локализованы в качестве функций системы. Дело в том, что в литературе тоже есть своего рода грамматика и синтаксис с их относительно жесткими связями. Это структура уже традиционных и еще не канонизированных жанров, способов высказывания, разновидностей стиля, риторических фигур. Им противостоит более гибкая область - литературные сюжеты, архетипы, символы и метафоры. Исходя из этого можно попробовать разработать для истории литературы нечто аналогичное тому, что Ханс Блуменберг постулировал и обосновал своей исторической логикой вопроса и ответа для истории философии, использовав в качестве материала примеры переломных эпох, и особенно соотношение христианской теологии и философии, - то есть "формальную систему объяснения мира (...), в структуре которой находят свое место перераспределения, образующие процессуальный характер истории, включая и радикальные эпохальные переломы". Если субстанциальное представление о самопорождающейся литературной традиции преодолевается только в функциональном объяснении отношений производства и рецепции литературы (понимаемых как процесс), то и за преображенными литературными формами и содержаниями можно видеть структурные изменения в литературной системе миропонимания, которые позволяют зафиксировать смену горизонта ожидания в процессе эстетического опыта. Исходя из этих посылок можно было бы прийти к начаткам такого изложения истории литературы, которая не должна была бы ни стремиться к более чем известным вершинам традиционных шедевров, ни теряться в низинах исторически более не артикулируемой полноты всех текстов. Проблема отбора материала, значимого для новой истории литературы, может быть решена нетрадиционным способом, т.е. с помощью синхронного рассмотрения: изменение горизонта в историческом процессе литературной эволюции можно не только отслеживать, распутывая различные факты и связи в их диахронии, но и устанавливать, анализируя изменения элементов синхронной литературной системы, сопоставляя их с данными анализа последующих синхронных срезов. В принципе описывать литературу через историческую смену таких систем было бы возможно, перебирая любые пересечения синхрония и диахронии. Между тем историческое измерение литературы, ее утраченная (как в традиционной, так и в позитивистской истории литературы) событийная непрерывность, может быть восстановлена только в том случае, если историк литературы обнаружит и высветит такие срезы литературы и такие произведения, в которых процессуальный характер литературной эволюции артикулируется в его исторических моментах и эпохальных цезурах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17
Предполагает ли это заключение первичную неоднородность истории? И если да, то складывается ли связность всеобщей истории только ретроспективно, в единстве видения и изложения историографа? Правомочна ли еще сегодня универсальная история с философской точки зрения, несмотря на радикальное сомнение в "историческом разуме", которое Кракауэр выводит из плюрализма хронологических и морфологических временных потоков и кладет в основу антиномии общего и особенного в истории, - эти вопросы мы здесь обсуждать не будем. Но для сферы литературы можно, во всяком случае, сказать: взгляды Кракауэра на "сосуществование одновременного и разновременного", не имея цели привести историческое признание к апории, скорее выявляют необходимость и возможность раскрыть историческое измерение литературных явлений при помощи синхронных срезов. Эти взгляды показывают, что хронологическая фикция момента якобы накладывающего отпечаток на все одновременные явления, столь же мало соответствует историчности литературы, как и морфологическая фикция однородного литературного ряда, в котором последовательность явлений якобы подчиняется лишь имманентным закономерностям. Чисто диахронический подход, как бы убедительно он ни объяснял, скажем, изменения в рамках история жанров имманентной логикой инновации и автоматизация, проблемы и разрешения, достигает масштабов собственно исторического подхода, только когда отступает от традиции морфологизма и сопоставляет произведение, значительное с точки зрения истории воздействия, с исторически "отработанными", стертыми образцами жанра, учитывая при этом отношение этого произведения к его литературному окружению, на фоне которого ему, как и произведениям других жанров, нужно было "выстоять". Историчность литературы становится очевидной именно в точках пересечения синхронии и диахронии. В таком случае должна быть возможность описать литературный горизонт определенного исторического момента как синхронную систему, в соотнесении с которой данная литература может быть вместе с тем воспринята диахронически, через отношения разновременности, а произведения поняты как актуальные или неактуальные как модные, устаревшие или "написанные на века", как опередившие иди упустившие свое время. Если с продуктивно-эстетической точки зрения литература, существующая одновременно, распадается на гетерогенное многообразие разновременного - на произведения, отмеченные различными моментами жанрового, по-разному оформленного времени (как видимое в его мнимой одновременности звездное небо распадается для астронома на точки самой разной временной отдаленности}, то с точки зрения рецептивной эстетики это многообразие литературных явлений вновь соединяется в единстве общего горизонта литературных ожиданий (воспоминания, предвосхищений) публики, воспринимающей и соотносящей эти произведения между собой, как явления своей современности.
Всякая синхронная система обязательно включает в себя в качестве неотъемлемых структурных элементов свое прошлое и свое будущее, поэтому в синхронном срезе потока литературной продукции сделанном в определенный исторический момент времени, обязательно содержатся как предыдущие, так и последующие срезы диахронического ряда. Кроме того, как и в истории языка, здесь можно выявить постоянные и переменные факторы, которые могут быть локализованы в качестве функций системы. Дело в том, что в литературе тоже есть своего рода грамматика и синтаксис с их относительно жесткими связями. Это структура уже традиционных и еще не канонизированных жанров, способов высказывания, разновидностей стиля, риторических фигур. Им противостоит более гибкая область - литературные сюжеты, архетипы, символы и метафоры. Исходя из этого можно попробовать разработать для истории литературы нечто аналогичное тому, что Ханс Блуменберг постулировал и обосновал своей исторической логикой вопроса и ответа для истории философии, использовав в качестве материала примеры переломных эпох, и особенно соотношение христианской теологии и философии, - то есть "формальную систему объяснения мира (...), в структуре которой находят свое место перераспределения, образующие процессуальный характер истории, включая и радикальные эпохальные переломы". Если субстанциальное представление о самопорождающейся литературной традиции преодолевается только в функциональном объяснении отношений производства и рецепции литературы (понимаемых как процесс), то и за преображенными литературными формами и содержаниями можно видеть структурные изменения в литературной системе миропонимания, которые позволяют зафиксировать смену горизонта ожидания в процессе эстетического опыта. Исходя из этих посылок можно было бы прийти к начаткам такого изложения истории литературы, которая не должна была бы ни стремиться к более чем известным вершинам традиционных шедевров, ни теряться в низинах исторически более не артикулируемой полноты всех текстов. Проблема отбора материала, значимого для новой истории литературы, может быть решена нетрадиционным способом, т.е. с помощью синхронного рассмотрения: изменение горизонта в историческом процессе литературной эволюции можно не только отслеживать, распутывая различные факты и связи в их диахронии, но и устанавливать, анализируя изменения элементов синхронной литературной системы, сопоставляя их с данными анализа последующих синхронных срезов. В принципе описывать литературу через историческую смену таких систем было бы возможно, перебирая любые пересечения синхрония и диахронии. Между тем историческое измерение литературы, ее утраченная (как в традиционной, так и в позитивистской истории литературы) событийная непрерывность, может быть восстановлена только в том случае, если историк литературы обнаружит и высветит такие срезы литературы и такие произведения, в которых процессуальный характер литературной эволюции артикулируется в его исторических моментах и эпохальных цезурах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17