тут и его жена, которой надоело обжорство и она занялась морализаторством; и голый Трухильо – ему нравилось после ванны появляться обнаженным перед своей свитой, которая начинала восторженно восклицать: «Какое тело! Какая фигура! Какая белоснежная кожа! Какая мускулатура! Конечно, женщины не могут устоять! Наш Главный – герой: он провел всю ночь с двумя женщинами в постели, и они выдохлись, а ему хоть бы что!» А это был кровожадный человек, способный истребить, обезглавить двенадцать тысяч гаитянцев, и ничто в его душе не всколыхнулось. Он пытался использовать в своих целях испанских иммигрантов, и от пяти тысяч, приехавших в Санто-Доминго в 1940 году, через семь лет осталось всего сто человек: остальные в ужасе покинули страну, потрясенные тем, что творил этот зверь, кроме таких иуд, как «бесчестный Альмоина». Он поносил самого себя, надеясь спастись, и Трухильо позволял ему верить в спасительность этой страусиной политики, пока однажды не решил разделаться с ним.
– Он решил разделаться с ним, переехал его машиной, а потом расстрелял. Вот так, сеньорита. И в этом случае я на его стороне. Я бы сделал то же самое, но случай с Галиндесом – совсем другое дело. Однако я не кончил перечислять всех, кто был причастен к похищению Галиндеса и погиб из-за этого. Эспайлат, Артуро Эспайлат, по прозвищу Лезвие, который и придумал всю эту историю с похищением, после убийства Трухильо утратил всю политическую власть, бежал из страны, а потом покончил с собой в Канаде. Кто-то, узнав об убийстве Трухильо 30 мая, сказал: «Как жаль! Умер лучший из всего семейства Трухильо!» Я бы так не сказал, но те, кто пришел после него, особого великодушия не проявили. Убийство Трухильо замыкало порочный круг перечисленных мною смертей, начало которому положило убийство Галиндеса. Добавим к их числу мелкие фишки – рабочие и служащие, видевшие, как взлетал самолет Мёрфи в Соединенных Штатах или как он приземлился в Монтекристо. Задумайтесь над этим списком, и вы поймете, что некоторые из этих преступлений были ужасны. Я ничего не могу вам рассказать о смерти Галиндеса, но о смерти Мёрфи – вполне. Хотите?
Глаза его сузились и превратились в узкие щелочки, а во всем облике – сарказм и агрессивность. В произнесенном монологе так много точных фактов, что полковник начинает выглядеть едва ли не главным действующим лицом и уж, во всяком случае, – прямым свидетелем этой бойни. Впрочем, он говорит об этом достаточно отстраненно и признает справедливым только конец Альмоины. Он считает галисийца вконец запутавшимся в собственных интригах человеком, который вполне заслужил быть убитым два раза подряд. Для тебя Альмоина – фигура трагическая; служащий почтового ведомства в Галисии, вступивший в социалистическую партию сын врача из Луго, еще в молодости проигравший войну, поздно получивший высшее образование специалист по Эразму Роттердамскому, близко знавший Санчеса Альборноса – они познакомились в Бордо. Высокий, смуглый человек – таким описывали тебе немногие знавшие его. Ты представляешь себе высокую фигуру, распластанную под колесами машины, и смуглое лицо, изрешеченное пулями, выпущенными рукой, привыкшей держать оружие, – доставшей его, в конечном счете, рукой Трухильо. Но ты отгоняешь от себя это видение – распростертое тело на грязном асфальте – и начинаешь внимательно слушать рассказ полковника Аресеса о последних минутах жизни Мёрфи. Он описывает тебе одинокого, всеми брошенного человека, который, сидя в тюремной камере, никак не мог понять, почему из баловня судьбы, живущего в роскошном отеле «Харагуа», из пилота, которому доверяли самые деликатные поручения, он превратился в затравленного зверя, над которым издеваются тюремщики. Его поместили в одиночную камеру в секторе, где сидели воры; от него не отходили два офицера – Сото Эчеварриа и Харт Доттин. Прочитав в их глазах смертный приговор, Мёрфи предпринял попытку бежать, а когда его схватили, начал визжать.
– Как свинья на бойне, сеньорита. От этих криков кровь застывала в жилах или, наоборот, зажигалась, как у мясника на бойне, – одно из двух, сеньорита. Его били дубиной по голове, а потом сержант и полицейский «завязали ему бантик», другими словами, – обвязали шею веревкой и тянули изо всех сил в разные стороны. А потом они сунули труп в «джип» и отвезли его на побережье, туда, где обычно проводились подобные операции, недалеко от муниципальной бойни. Они пропороли ему ножом живот, чтобы тело не всплыло на поверхность и чтобы акулы устроили себе пир тут же: они любят внутренности и сжирают их в первую очередь, а уж потом руки и ноги. Вы, наверное, видели в кино, как они набрасываются на человека. Но те, кто снимает фильмы, всего не знают. И если вам хочется еще что-нибудь узнать, сеньорита, то я разошелся, а когда доминиканец разговорился, остановить его непросто. Вы мне пришлись по душе, и, кроме того, я уважаю науку: человеческий род стольким ей обязан. Хотите что-нибудь выпить? Кока-колы и немножечко рома? Вот это дело, это я уважаю.
Он стукнул кулаком по интеркому и проорал в него приказ: две кока-колы с ромом, рома побольше. «У меня все в глотке пересохло, сеньорита». Широкозадая мулатка протиснулась в комнату, неся поднос с двумя высокими стаканами. Она даже не взглянула в твою сторону – просто вошла и тут же вышла с обреченным выражением на лице.
– Я тогда был молодым офицером, и со многими из тех, кого сегодня упомянул, мы вместе развлекались и веселились. Например, с Октавио де ла Маса или с тем же Сото Эчеварриа. Очень дисциплинированный был офицер: участвовал в убийстве Мёрфи и Октавио. Всю эту кашу заварили секретные службы, и Балагер правильно сделал, что между 60-м и 68-м годом, когда американцам уже надоело в этом копаться, уничтожил все доказательства: иначе нить в конце концов привела бы к Балагеру и Сото Эчеварриа. Но вернемся назад, сеньорита, потому что научная работа требует порядка и последовательности. Вы слышали об Альберто Сайане де Видаурре? Это был утонченный интеллектуал, работавший вместе с уважаемым Оскаром Роблесом Толедано, консулом Доминиканской Республики в Нью-Йорке в 1955 году. Сайан де Видаурре узнал, что баск пишет диссертацию, направленную против Трухильо; тогда он – никто не знает, как, – заучивает наизусть целые куски этой диссертации. Какие же люди крутились вокруг этого баска, если в доминиканское консульство передавали части его диссертации? Наш консул был большим сторонником Трухильо, чем сам Трухильо, и на пишущей машинке составляет донесение – или приказывает сделать это Минерве Бернардино, сестре Феликса Бернардино, который всем внушал ужас, – и это донесение поступило прямо к Трухильо, который переменился в лице, и мы все – вместе с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121
– Он решил разделаться с ним, переехал его машиной, а потом расстрелял. Вот так, сеньорита. И в этом случае я на его стороне. Я бы сделал то же самое, но случай с Галиндесом – совсем другое дело. Однако я не кончил перечислять всех, кто был причастен к похищению Галиндеса и погиб из-за этого. Эспайлат, Артуро Эспайлат, по прозвищу Лезвие, который и придумал всю эту историю с похищением, после убийства Трухильо утратил всю политическую власть, бежал из страны, а потом покончил с собой в Канаде. Кто-то, узнав об убийстве Трухильо 30 мая, сказал: «Как жаль! Умер лучший из всего семейства Трухильо!» Я бы так не сказал, но те, кто пришел после него, особого великодушия не проявили. Убийство Трухильо замыкало порочный круг перечисленных мною смертей, начало которому положило убийство Галиндеса. Добавим к их числу мелкие фишки – рабочие и служащие, видевшие, как взлетал самолет Мёрфи в Соединенных Штатах или как он приземлился в Монтекристо. Задумайтесь над этим списком, и вы поймете, что некоторые из этих преступлений были ужасны. Я ничего не могу вам рассказать о смерти Галиндеса, но о смерти Мёрфи – вполне. Хотите?
Глаза его сузились и превратились в узкие щелочки, а во всем облике – сарказм и агрессивность. В произнесенном монологе так много точных фактов, что полковник начинает выглядеть едва ли не главным действующим лицом и уж, во всяком случае, – прямым свидетелем этой бойни. Впрочем, он говорит об этом достаточно отстраненно и признает справедливым только конец Альмоины. Он считает галисийца вконец запутавшимся в собственных интригах человеком, который вполне заслужил быть убитым два раза подряд. Для тебя Альмоина – фигура трагическая; служащий почтового ведомства в Галисии, вступивший в социалистическую партию сын врача из Луго, еще в молодости проигравший войну, поздно получивший высшее образование специалист по Эразму Роттердамскому, близко знавший Санчеса Альборноса – они познакомились в Бордо. Высокий, смуглый человек – таким описывали тебе немногие знавшие его. Ты представляешь себе высокую фигуру, распластанную под колесами машины, и смуглое лицо, изрешеченное пулями, выпущенными рукой, привыкшей держать оружие, – доставшей его, в конечном счете, рукой Трухильо. Но ты отгоняешь от себя это видение – распростертое тело на грязном асфальте – и начинаешь внимательно слушать рассказ полковника Аресеса о последних минутах жизни Мёрфи. Он описывает тебе одинокого, всеми брошенного человека, который, сидя в тюремной камере, никак не мог понять, почему из баловня судьбы, живущего в роскошном отеле «Харагуа», из пилота, которому доверяли самые деликатные поручения, он превратился в затравленного зверя, над которым издеваются тюремщики. Его поместили в одиночную камеру в секторе, где сидели воры; от него не отходили два офицера – Сото Эчеварриа и Харт Доттин. Прочитав в их глазах смертный приговор, Мёрфи предпринял попытку бежать, а когда его схватили, начал визжать.
– Как свинья на бойне, сеньорита. От этих криков кровь застывала в жилах или, наоборот, зажигалась, как у мясника на бойне, – одно из двух, сеньорита. Его били дубиной по голове, а потом сержант и полицейский «завязали ему бантик», другими словами, – обвязали шею веревкой и тянули изо всех сил в разные стороны. А потом они сунули труп в «джип» и отвезли его на побережье, туда, где обычно проводились подобные операции, недалеко от муниципальной бойни. Они пропороли ему ножом живот, чтобы тело не всплыло на поверхность и чтобы акулы устроили себе пир тут же: они любят внутренности и сжирают их в первую очередь, а уж потом руки и ноги. Вы, наверное, видели в кино, как они набрасываются на человека. Но те, кто снимает фильмы, всего не знают. И если вам хочется еще что-нибудь узнать, сеньорита, то я разошелся, а когда доминиканец разговорился, остановить его непросто. Вы мне пришлись по душе, и, кроме того, я уважаю науку: человеческий род стольким ей обязан. Хотите что-нибудь выпить? Кока-колы и немножечко рома? Вот это дело, это я уважаю.
Он стукнул кулаком по интеркому и проорал в него приказ: две кока-колы с ромом, рома побольше. «У меня все в глотке пересохло, сеньорита». Широкозадая мулатка протиснулась в комнату, неся поднос с двумя высокими стаканами. Она даже не взглянула в твою сторону – просто вошла и тут же вышла с обреченным выражением на лице.
– Я тогда был молодым офицером, и со многими из тех, кого сегодня упомянул, мы вместе развлекались и веселились. Например, с Октавио де ла Маса или с тем же Сото Эчеварриа. Очень дисциплинированный был офицер: участвовал в убийстве Мёрфи и Октавио. Всю эту кашу заварили секретные службы, и Балагер правильно сделал, что между 60-м и 68-м годом, когда американцам уже надоело в этом копаться, уничтожил все доказательства: иначе нить в конце концов привела бы к Балагеру и Сото Эчеварриа. Но вернемся назад, сеньорита, потому что научная работа требует порядка и последовательности. Вы слышали об Альберто Сайане де Видаурре? Это был утонченный интеллектуал, работавший вместе с уважаемым Оскаром Роблесом Толедано, консулом Доминиканской Республики в Нью-Йорке в 1955 году. Сайан де Видаурре узнал, что баск пишет диссертацию, направленную против Трухильо; тогда он – никто не знает, как, – заучивает наизусть целые куски этой диссертации. Какие же люди крутились вокруг этого баска, если в доминиканское консульство передавали части его диссертации? Наш консул был большим сторонником Трухильо, чем сам Трухильо, и на пишущей машинке составляет донесение – или приказывает сделать это Минерве Бернардино, сестре Феликса Бернардино, который всем внушал ужас, – и это донесение поступило прямо к Трухильо, который переменился в лице, и мы все – вместе с ним.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121