Сам вождь и его доверенные люди, которым он никогда не доверял полностью, были отвратительными созданиями. Одни жирные и неповоротливые, другие – тощие, с рябыми лицами. Они все были каким-то антиподом красоты… Короче говоря – уроды. Господин Фюрер amp; Со являли собой сборище болезненных, хилых людишек, не ведавших, что такое утренняя зарядка… В своих грезах Гитлер воображал, как мальчишки спускают подштанники и салютуют ему-нет, не вскинутыми руками, но своими молодыми, полными жизни, эрегированными фаллосами. Ах, эти длинные ряды чудесных столбиков, все как один поднятых под углом в сорок пять градусов!
Гитлер не умел маневрировать; он врезался в сугробы, как снегоуборочный комбайн. Он постоянно падал и обижался на весь белый свет. Лежал в сугробе и матерился. Потом пытался встать, направляя лыжи точно вниз по склону, и, разумеется, опять валился… Сколько ни бились инструкторы, они так и не сумели ничего с этим поделать… Здесь уместно было бы упомянуть и мисс Браун. Она великолепно каталась на лыжах и без устали носилась по горам, вздымая вихри снежинок и прыгая на трамплинах. Да, фройлен была горячей штучкой. И абсолютно бесстрашной – даже, пожалуй, чересчур. Это едва не стоило ей жизни. Целый день Ева состязалась в скорости с олимпийскими чемпионами – Гюнтером, Хайнцом и Клаусом, а потом догнала Адольфа на «лягушатнике». Она резко остановилась, обдав его потоком снега, и расхохоталась как сумасшедшая… Иногда она толкала его бедром, повергая на землю, и напевала: «Дольфи – тупица, Дольфи – тупица!» Ева пыталась заставить его разозлиться и мобилизовать силы. Боже, благослови ее доброе, наивное сердечко! Увы, его ответ был неизменным…
– Я тебя убью! – рычал Адольф. Ева плакала. Тогда он принимался целовать ее в нос и шептать на ушко разные ласковые словечки… И все заканчивалось как всегда у двух влюбленных. Боль и обида забывались; роман продолжался…
Однажды Гитлер нарисовал акварель, которая изображала человека, отпиливающего собственный член. Ну да, он был помешан на сексе… Само собой, потом он выбросил картинку… «Если хером (этой испещренной венами человеческой сарделькой) нельзя отдавать честь, если им нельзя есть (как ложкой) или сражаться (как мечом), так что от него толку, а?» – размышлял, лаская и теребя собственный член и одновременно мечтая о том, как было бы здорово, если б это делала чужая рука… Еще Гитлер рисовал заснеженные пейзажи. Такие картинки он хранил и иногда дарил друзьям.
Как-то он изобразил человека, сосущего мороженое – это возбудило его.
Лыжный инструктор пытался научить его тормозить, но герр Гитлер никогда не умел сбрасывать скорость. Он втыкал свои лыжные палки в землю с такой силой, будто намеревался пробурить новую нефтяную скважину. Никому не выдавая своих истинных чувств, он упорно утверждал, что просто без ума от лыж. Политика и спорт – сложно совместимая комбинация, однако Гитлер настаивал на своем. Он пёр вперед с уверенностью и неотвратимостью танка… ну, или того же помянутого снегоуборочного комбайна. И то сказать: зачем приобретать новые навыки, если они могут завести тебя в беду и выставить полным идиотом?
Как-то во время обеденного перерыва, Гитлер нарисовал на снегу свастику собственной мочой. Затем изобразил еще перевернутое сердце. А потом – спустил свои лыжные штаны и окропил обе картинки летящими штрихами жидкого дерьма. «Хорошо все-таки на природе», – подумалось ему. Ездить без специальных мазей было просто пыткой. Никому и ни при каких условиях не дозволялось снимать его лыжные экзерсисы. Единственные достойные внимания фотографии изображают вождя, стоящего с лыжами у бедра, или же на плече – при выходе из шале. Всегда только анфас и никогда – со спины. У Гитлера был плоский, отвислый зад, который он тоже с удовольствием обменял бы на что-нибудь более упругое и привлекательное. Он чесал жопу, как вшивая обезьяна; потом нюхал свои пальцы и заваливался спать. Однажды Гитлеру приснился странный сон: будто его накрыло снежной лавиной, и над головой оказалось добрых десять футов снега… И тут на помощь ему явился сенбернар… (Гитлер обожал собак, особенно такс). Так вот, этот здоровенный пес вдруг заговорил на чистейшем немецком и сказал: «ауффидерзейн», а потом вдруг взял да и насрал ему прямо на лицо. И вот что самое удивительное: именно это говно не позволило Адольфу замерзнуть. Можно сказать, спасло ему жизнь. Своеобразный намек… Что ж, это был всего лишь сон, но, право же: какой чудесный!.. Тут может возникнуть закономерный вопрос: не многовато ли во всем этом дерьма? Да, вопрос интересный… Дело было в три часа ночи. «Может быть, – подумал Гитлер, – косметическая маска из говна избавит его и его министров от жуткого цвета лица? Ведь во всех этих отходах содержится неимоверное множество полезных органических веществ».
Гитлер обожал шоколад. Все, к черту здоровое питание. Хватит. Ну и ночка. Плитка шоколада всегда лежала возле кровати… Он закрыл глаза и подумал: «Надеюсь, кто-нибудь запомнит меня таким».
КРОВОЖАДНЫЙ
День моего рождения знаменует собой много неприятностей для многих людей.
Моя матушка – красивая леди с огромным шрамом через всю спину. Шрам остался от хирургической операции, которая едва не угробила ее… Одинокая флейта высвистывает печальные ноты…
Я – маленький мальчик – сплю на полу в кухне, обогреваемой раскрытой духовкой. Тем временем в спальне матушка трахается с одним из своих многочисленных мужиков. За неделю в нашем доме их бывает не меньше десятка. Иногда – двадцать-тридцать, если у матушки нет месячных. Растянутая на веревке простыня работает ширмой, но ей не под силу заглушить смех и крики из «спальни». Я же практикуюсь в борьбе и боксе, сражаясь со своей подушкой. Эта возня несколько заглушает звуки секса. Я открываю свой дневник и пишу в нем: «Жестокость правит миром безраздельно».
Вот мне исполняется пятнадцать. В этом возрасте я уже могу принести некоторую пользу. Вооружившись обрезком свинцовой трубы, я огреваю ею по голове одного из матушкиных приятелей и отрабатываю этот прием до тех пор, пока он не затихает. Пусть даже этот мужик ощутимо крупнее меня – не имеет значения. На следующую ночь я тем же манером ухайдакиваю второго. Когда они лежат поверх матушки мордой вниз, пристукнуть их не составляет никакого труда. Матушка негодует на то, что я убиваю её клиентов, но я все равно продолжаю это делать. С помощью мыльной воды и нескольких губок я убираю с пола кровь и разбрызганные мозги. В районе трех часов ночи я закатываю мужика в мусорные мешки и, кряхтя, волоку на городскую свалку. Отправляясь в гости к мамуле, эти мужики не сообщают своим близким адреса. Поэтому у нас никогда не бывает проблем с полицией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Гитлер не умел маневрировать; он врезался в сугробы, как снегоуборочный комбайн. Он постоянно падал и обижался на весь белый свет. Лежал в сугробе и матерился. Потом пытался встать, направляя лыжи точно вниз по склону, и, разумеется, опять валился… Сколько ни бились инструкторы, они так и не сумели ничего с этим поделать… Здесь уместно было бы упомянуть и мисс Браун. Она великолепно каталась на лыжах и без устали носилась по горам, вздымая вихри снежинок и прыгая на трамплинах. Да, фройлен была горячей штучкой. И абсолютно бесстрашной – даже, пожалуй, чересчур. Это едва не стоило ей жизни. Целый день Ева состязалась в скорости с олимпийскими чемпионами – Гюнтером, Хайнцом и Клаусом, а потом догнала Адольфа на «лягушатнике». Она резко остановилась, обдав его потоком снега, и расхохоталась как сумасшедшая… Иногда она толкала его бедром, повергая на землю, и напевала: «Дольфи – тупица, Дольфи – тупица!» Ева пыталась заставить его разозлиться и мобилизовать силы. Боже, благослови ее доброе, наивное сердечко! Увы, его ответ был неизменным…
– Я тебя убью! – рычал Адольф. Ева плакала. Тогда он принимался целовать ее в нос и шептать на ушко разные ласковые словечки… И все заканчивалось как всегда у двух влюбленных. Боль и обида забывались; роман продолжался…
Однажды Гитлер нарисовал акварель, которая изображала человека, отпиливающего собственный член. Ну да, он был помешан на сексе… Само собой, потом он выбросил картинку… «Если хером (этой испещренной венами человеческой сарделькой) нельзя отдавать честь, если им нельзя есть (как ложкой) или сражаться (как мечом), так что от него толку, а?» – размышлял, лаская и теребя собственный член и одновременно мечтая о том, как было бы здорово, если б это делала чужая рука… Еще Гитлер рисовал заснеженные пейзажи. Такие картинки он хранил и иногда дарил друзьям.
Как-то он изобразил человека, сосущего мороженое – это возбудило его.
Лыжный инструктор пытался научить его тормозить, но герр Гитлер никогда не умел сбрасывать скорость. Он втыкал свои лыжные палки в землю с такой силой, будто намеревался пробурить новую нефтяную скважину. Никому не выдавая своих истинных чувств, он упорно утверждал, что просто без ума от лыж. Политика и спорт – сложно совместимая комбинация, однако Гитлер настаивал на своем. Он пёр вперед с уверенностью и неотвратимостью танка… ну, или того же помянутого снегоуборочного комбайна. И то сказать: зачем приобретать новые навыки, если они могут завести тебя в беду и выставить полным идиотом?
Как-то во время обеденного перерыва, Гитлер нарисовал на снегу свастику собственной мочой. Затем изобразил еще перевернутое сердце. А потом – спустил свои лыжные штаны и окропил обе картинки летящими штрихами жидкого дерьма. «Хорошо все-таки на природе», – подумалось ему. Ездить без специальных мазей было просто пыткой. Никому и ни при каких условиях не дозволялось снимать его лыжные экзерсисы. Единственные достойные внимания фотографии изображают вождя, стоящего с лыжами у бедра, или же на плече – при выходе из шале. Всегда только анфас и никогда – со спины. У Гитлера был плоский, отвислый зад, который он тоже с удовольствием обменял бы на что-нибудь более упругое и привлекательное. Он чесал жопу, как вшивая обезьяна; потом нюхал свои пальцы и заваливался спать. Однажды Гитлеру приснился странный сон: будто его накрыло снежной лавиной, и над головой оказалось добрых десять футов снега… И тут на помощь ему явился сенбернар… (Гитлер обожал собак, особенно такс). Так вот, этот здоровенный пес вдруг заговорил на чистейшем немецком и сказал: «ауффидерзейн», а потом вдруг взял да и насрал ему прямо на лицо. И вот что самое удивительное: именно это говно не позволило Адольфу замерзнуть. Можно сказать, спасло ему жизнь. Своеобразный намек… Что ж, это был всего лишь сон, но, право же: какой чудесный!.. Тут может возникнуть закономерный вопрос: не многовато ли во всем этом дерьма? Да, вопрос интересный… Дело было в три часа ночи. «Может быть, – подумал Гитлер, – косметическая маска из говна избавит его и его министров от жуткого цвета лица? Ведь во всех этих отходах содержится неимоверное множество полезных органических веществ».
Гитлер обожал шоколад. Все, к черту здоровое питание. Хватит. Ну и ночка. Плитка шоколада всегда лежала возле кровати… Он закрыл глаза и подумал: «Надеюсь, кто-нибудь запомнит меня таким».
КРОВОЖАДНЫЙ
День моего рождения знаменует собой много неприятностей для многих людей.
Моя матушка – красивая леди с огромным шрамом через всю спину. Шрам остался от хирургической операции, которая едва не угробила ее… Одинокая флейта высвистывает печальные ноты…
Я – маленький мальчик – сплю на полу в кухне, обогреваемой раскрытой духовкой. Тем временем в спальне матушка трахается с одним из своих многочисленных мужиков. За неделю в нашем доме их бывает не меньше десятка. Иногда – двадцать-тридцать, если у матушки нет месячных. Растянутая на веревке простыня работает ширмой, но ей не под силу заглушить смех и крики из «спальни». Я же практикуюсь в борьбе и боксе, сражаясь со своей подушкой. Эта возня несколько заглушает звуки секса. Я открываю свой дневник и пишу в нем: «Жестокость правит миром безраздельно».
Вот мне исполняется пятнадцать. В этом возрасте я уже могу принести некоторую пользу. Вооружившись обрезком свинцовой трубы, я огреваю ею по голове одного из матушкиных приятелей и отрабатываю этот прием до тех пор, пока он не затихает. Пусть даже этот мужик ощутимо крупнее меня – не имеет значения. На следующую ночь я тем же манером ухайдакиваю второго. Когда они лежат поверх матушки мордой вниз, пристукнуть их не составляет никакого труда. Матушка негодует на то, что я убиваю её клиентов, но я все равно продолжаю это делать. С помощью мыльной воды и нескольких губок я убираю с пола кровь и разбрызганные мозги. В районе трех часов ночи я закатываю мужика в мусорные мешки и, кряхтя, волоку на городскую свалку. Отправляясь в гости к мамуле, эти мужики не сообщают своим близким адреса. Поэтому у нас никогда не бывает проблем с полицией.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84