Я пытался добиться, чтобы ему позволили перескочить хотя бы через два класса. Однако — о! — сколько хлопот появилось у начальства. Все, дескать, неясно, ни с кем не согласовано, надо всякие бумаги писать. Мало того, по воспитанию — тройка, по истории— слабая четверка. Некоторые учителя встали на дыбы, а историка на заседании заявила: социально не зрелый, задает такие вопросы, что... Кое-кто добавил: не проявляет общественной активности.
Паулюс замолчал. На крутом повороте притормозил, всем телом наклонился к Кристине. В гору ползли медленно, двигатель едва тащил.
— И ничего? — напомнила Кристина.
— Ничего. Не знаю, почему иногда так боятся таланта и здравого смысла.
Почти такими же словами не раз жаловалась Индре. Ее класс вечно не ладил с историк, которой дети задавали такие заковыристые вопросы, на которые в учебнике ответа не найдешь. Историка разражалась криком: «Что это значит? Чем это пахнет?» И все стращала: дескать, не будет молчать, сообщит кому следует, даже родителям выйдет боком...
Дорога снова спускалась с горки. В прогалине между деревьями блеснул тихий Неман, закраснел глинистый обрыв за ним. Вскоре должна была открыться широкая панорама Лепоряй.
— Говори, Паулюс.
Пожалуй, впервые за всю эту поездку Паулюс глянул на Кристину открыто и пристально.
— Я радовался, что у меня такой друг, на свое имя выписывал ему книги из республиканской библиотеки. А как его заинтересовали математики-философы Рассел, Пуанкаре! Он вечно засыпал меня вопросами, на которые я не сразу мог ответить, нередко мы с ним горячо спорили. И я верил — его ждет необыкновенное будущее. Но вот последнее лето школьных каникул Ангела. Иногда я встречал его на улице, иногда он приходил ко мне. Как-то я обмолвился ему, что уезжаю в Карпаты. «Учитель, вы и правда будете подниматься в горы?»— почему-то испугался он. «Не я буду, если...»—убежденно ответил я. «А я вот к морю не поеду, не хочется. И мама остается дома».— «Но ведь тебе надо отдохнуть».— «Еще столько книг не прочитано...» Двух недель не пробыл в горах, возвращаюсь в Вангай — Ангела нет, похоронили. Поехал на велосипеде в Лепоряй, пошел купаться на Неман... Родители похоронили Ангела в Лепоряй, рядом с могилами своей семьи, а полгода спустя и сами перебрались туда жить.
Автомобиль медленно ехал по липовой аллее. Ветви старых деревьев переплелись так густо, что солнце не проникало сквозь них, и казалось, что они едут по темному тоннелю. Кристина глядела на улицу, но не видела ни пестревших по ее сторонам цветников, ни домов, поблескивавших чуть поодаль застекленными верандами утопающих в зелени вилл, украшенных остроконечными башенками и маленькими резными балкончиками, белоснежных корпусов санатория. Не видела
и идущих по широким тротуарам людей, одетых еще совсем по-летнему.
— Приехали,— Паулюс остановил машину на площадке под старыми каштанами.
Какое-то время они сидели и молча глядели перед собой на оживленную улицу. Часы на башне красного кирпича костела показывали без четверти два.
— Как страшно, Паулюс.
— Мне страшно становилось и раньше, когда Ангел заводил разговор о смысле жизни, о бренности. Хотел понять, что такое человек, всему искал объяснения.
— Паулюс!— Кристина схватила руку Паулюса, лежавшую на руле.— Но ведь это несчастный случай!
Паулюс медленно покачал головой.
— Я ничего не знаю, Криста... Мы приехали.
Он вылез. Вышла и Кристина, постояла, опершись рукой о корпус машины.
— Ровно в четыре — здесь, ладно?
С букетом темно-красных астр в руках Паулюс огляделся, словно искал знакомого, и свернул направо. Спина мешковатого пиджака помята, брюки пузырятся на коленках. Ступал он как-то грузно.
Кристина долго еще стояла в растерянности, не выпуская из виду Паулюса, потом направилась в противоположную сторону, но куда идти — не знала. Давно не была в Лепоряй, все забыла. В скверике опустилась на скамью, достала из сумочки записную книжку, бегала взглядом по исписанным листкам. Гедре, Гедре... Кажется, на Вороньей улице? Где же эта Воронья улица? В тот раз Кристина не запомнила, поскольку сидела рядом с Виргинией и не глядела по сторонам. Думала о том, как повезло сестре... Они без конца пили ароматный чай и проболтали полночи. Виргиния подняла руку, пошевелила пальцами, привлекая внимание к золотому перстеньку с бриллиантовым глазком, и сказала: «Недавно муж подарил. Тысяча семьсот». Кристина от души удивилась (почти годовое мое жалованье!), но и обрадовалась, что сестра счастлива. «О, когда женщина счастлива!»— Виргиния озорно подмигнула, потом в просторной гост ой открыла лакированный платяной шкаф, показала, что уже сшила и что собирается шить. «Пока хорошую портниху найдешь, намучаешься». Криста не завидовала сестре: ни тому, что у нее просторная квартира, с ванной, сверкающей голу
бой финской плиткой, ни ее нарядам, ни драгоценностям. «Хорошо тебе, Вирга»,— сказала и была рада, что Виргиния так мало расспрашивает о ее жизни. А когда утром Виргиния привезла ее в Лепоряй к Гедре, они увидели, что сестра измучена, замотана: всего три года замужем, а заботы обручем сжимают ее голову. Вспомнили мать, поговорили о ее скверном здоровье, посетовали, что никто не вечен... Надо бы как-нибудь слететься всем к озеру, сказала Гедре.
...Гедре... Гедре... Да, точно на Вороньей улице... Воронья, семнадцать...
От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.
— Привет, Зенонас!
Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.
— Вот так новость, вот так новость,— зачмокал сальными губами, отошел от порога.— Заходи, Кристина, заходи.
На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на доске изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.
— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме?— вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.
— После смерти матери заезжала.
— А! Ну-ну,— Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом.— Да что тогда... Тогда, можно сказать, только начали строиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Паулюс замолчал. На крутом повороте притормозил, всем телом наклонился к Кристине. В гору ползли медленно, двигатель едва тащил.
— И ничего? — напомнила Кристина.
— Ничего. Не знаю, почему иногда так боятся таланта и здравого смысла.
Почти такими же словами не раз жаловалась Индре. Ее класс вечно не ладил с историк, которой дети задавали такие заковыристые вопросы, на которые в учебнике ответа не найдешь. Историка разражалась криком: «Что это значит? Чем это пахнет?» И все стращала: дескать, не будет молчать, сообщит кому следует, даже родителям выйдет боком...
Дорога снова спускалась с горки. В прогалине между деревьями блеснул тихий Неман, закраснел глинистый обрыв за ним. Вскоре должна была открыться широкая панорама Лепоряй.
— Говори, Паулюс.
Пожалуй, впервые за всю эту поездку Паулюс глянул на Кристину открыто и пристально.
— Я радовался, что у меня такой друг, на свое имя выписывал ему книги из республиканской библиотеки. А как его заинтересовали математики-философы Рассел, Пуанкаре! Он вечно засыпал меня вопросами, на которые я не сразу мог ответить, нередко мы с ним горячо спорили. И я верил — его ждет необыкновенное будущее. Но вот последнее лето школьных каникул Ангела. Иногда я встречал его на улице, иногда он приходил ко мне. Как-то я обмолвился ему, что уезжаю в Карпаты. «Учитель, вы и правда будете подниматься в горы?»— почему-то испугался он. «Не я буду, если...»—убежденно ответил я. «А я вот к морю не поеду, не хочется. И мама остается дома».— «Но ведь тебе надо отдохнуть».— «Еще столько книг не прочитано...» Двух недель не пробыл в горах, возвращаюсь в Вангай — Ангела нет, похоронили. Поехал на велосипеде в Лепоряй, пошел купаться на Неман... Родители похоронили Ангела в Лепоряй, рядом с могилами своей семьи, а полгода спустя и сами перебрались туда жить.
Автомобиль медленно ехал по липовой аллее. Ветви старых деревьев переплелись так густо, что солнце не проникало сквозь них, и казалось, что они едут по темному тоннелю. Кристина глядела на улицу, но не видела ни пестревших по ее сторонам цветников, ни домов, поблескивавших чуть поодаль застекленными верандами утопающих в зелени вилл, украшенных остроконечными башенками и маленькими резными балкончиками, белоснежных корпусов санатория. Не видела
и идущих по широким тротуарам людей, одетых еще совсем по-летнему.
— Приехали,— Паулюс остановил машину на площадке под старыми каштанами.
Какое-то время они сидели и молча глядели перед собой на оживленную улицу. Часы на башне красного кирпича костела показывали без четверти два.
— Как страшно, Паулюс.
— Мне страшно становилось и раньше, когда Ангел заводил разговор о смысле жизни, о бренности. Хотел понять, что такое человек, всему искал объяснения.
— Паулюс!— Кристина схватила руку Паулюса, лежавшую на руле.— Но ведь это несчастный случай!
Паулюс медленно покачал головой.
— Я ничего не знаю, Криста... Мы приехали.
Он вылез. Вышла и Кристина, постояла, опершись рукой о корпус машины.
— Ровно в четыре — здесь, ладно?
С букетом темно-красных астр в руках Паулюс огляделся, словно искал знакомого, и свернул направо. Спина мешковатого пиджака помята, брюки пузырятся на коленках. Ступал он как-то грузно.
Кристина долго еще стояла в растерянности, не выпуская из виду Паулюса, потом направилась в противоположную сторону, но куда идти — не знала. Давно не была в Лепоряй, все забыла. В скверике опустилась на скамью, достала из сумочки записную книжку, бегала взглядом по исписанным листкам. Гедре, Гедре... Кажется, на Вороньей улице? Где же эта Воронья улица? В тот раз Кристина не запомнила, поскольку сидела рядом с Виргинией и не глядела по сторонам. Думала о том, как повезло сестре... Они без конца пили ароматный чай и проболтали полночи. Виргиния подняла руку, пошевелила пальцами, привлекая внимание к золотому перстеньку с бриллиантовым глазком, и сказала: «Недавно муж подарил. Тысяча семьсот». Кристина от души удивилась (почти годовое мое жалованье!), но и обрадовалась, что сестра счастлива. «О, когда женщина счастлива!»— Виргиния озорно подмигнула, потом в просторной гост ой открыла лакированный платяной шкаф, показала, что уже сшила и что собирается шить. «Пока хорошую портниху найдешь, намучаешься». Криста не завидовала сестре: ни тому, что у нее просторная квартира, с ванной, сверкающей голу
бой финской плиткой, ни ее нарядам, ни драгоценностям. «Хорошо тебе, Вирга»,— сказала и была рада, что Виргиния так мало расспрашивает о ее жизни. А когда утром Виргиния привезла ее в Лепоряй к Гедре, они увидели, что сестра измучена, замотана: всего три года замужем, а заботы обручем сжимают ее голову. Вспомнили мать, поговорили о ее скверном здоровье, посетовали, что никто не вечен... Надо бы как-нибудь слететься всем к озеру, сказала Гедре.
...Гедре... Гедре... Да, точно на Вороньей улице... Воронья, семнадцать...
От улицы вела выложенная плиткой дорожка, по обеим сторонам которой сочно зеленела аккуратно подстриженная живая изгородь. Такая же изгородь, повыше, окружала и весь двор, садик, исчезая за домом. Кристина подергала ручку двери террасы, мерцающей ромбами и квадратами из фиолетового, розового, желтого стекла, подождала. Никто не вышел, не откликнулся. Дверь крылечка со стороны двора была приоткрыта. Постучалась, и на пороге неожиданно вырос сутулый мужчина в пятнистом берете. В одной руке он крепко держал кусок очищенной колбасы, в другой — ломоть хлеба и початый помидор. Рот был набит.
— Привет, Зенонас!
Мужчина попятился, потом ухмыльнулся, помолол челюстями и, пожимая плечами, сглотнул кусок.
— Вот так новость, вот так новость,— зачмокал сальными губами, отошел от порога.— Заходи, Кристина, заходи.
На кухне был беспорядок, на столе — немытые тарелки, ножи, вилки, на доске изогнулся свежеразрезанный круг копченой колбасы. Зенонас положил на угол стола все, чем закусывал, вытер кончики пальцев о штаны и протянул мозолистую ладонь.
— Привет, Кристина. Давненько не была. Погоди, а может, первый раз в этом доме?— вонзились в нее маленькие глазки-пуговки.
— После смерти матери заезжала.
— А! Ну-ну,— Зенонас засмеялся глухо, утробным смехом.— Да что тогда... Тогда, можно сказать, только начали строиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67