— Вы ее видели?
Прежде чем я успел ответить, во дворе показалось трое опоздавших. Такой возможности я не исключал и предвидел затруднения, но теперь я мог себя поздравить, они пришли, когда паршивец уже клюнул на приманку.
Он крикнул дружкам:
— Подождите, сейчас приду.
И сразу, хотя и неторопливо, ко мне:
— Вы ее видели?
— Видел.
— В зоопарке?
— Нет.
Тепло, теплей, еще теплей, почти горячо.
— Вы были на Новой Гвинее?
— Я-то не был, но несколько лет назад там был мой друг. Он знал, что я люблю птиц, и привез мне в подарок райскую птицу.
— Она сдохла?
Я на это спокойно, невозмутимо:
— Почему же? Она у меня, прекрасно себя чувствует. Райские птицы легко приспосабливаются к нашему климату. Только нужно их держать в тепле.
Я потянулся к письменному столу за пачкой «гевонтов», заранее приготовленных для такого случая, вынул сигарету и не спеша закурил. Я прекрасно понимал, что если паршивец не сможет справиться с волнением, то ему, безусловно, захочется, чтобы я этого не видел. Так я и не знаю, какое выражение было у него в этот момент. Покуривая сигарету, я продолжал:
— Видишь ли, сейчас я объясню тебе, почему я спросил, любишь ли ты птиц. Я подумал, что, если любишь, тебя наверняка заинтересует мой маленький пестрый дружок из Новой Гвинеи и он понравится тебе. Дело в том, что райские птицы легко приспосабливаются к жизни в клетке, они неприхотливы в пище, быстро привыкают к людям, и для хорошего самочувствия лишь одно им необходимо — знаешь что? Тишина. Ты даже представить себе не можешь, что с ними творится, когда кругом шум, крики, для них это ужасно вредно. Теперь тебе понятно, почему я просил вас перебраться подальше от моего окна? Я-то понимаю, что невозможно играть в футбол с кляпом во рту, мне ваши крики ничуть не мешают, я с удовольствием слежу за игрой, но для райских птиц дело обстоит иначе.
Только теперь я решился взглянуть на этого прохвоста. «Ага, паршивец,— подумал я,— пробрало тебя». Он глядел на меня завороженными глазами, и показался мне в эту минуту как бы совсем другим человеком — лицо его просветлело, словно омытое, немного косящие глаза прояснились и излучали тепло. Я ненавидел этого щенка, я с удовольствием набил бы ему морду, но не мог не признать, что сейчас он был прекрасен.
— Где она?— спросил он шепотом. Я указал рукой в глубь квартиры.
— В той комнате. Охотно показал бы ее тебе, да только она, наверное, спит. Перед вашим приходом я обычно прикрываю клетку чем-нибудь темным, чтобы она уснула. К сожалению, она часто просыпается. Но сейчас спит, наверняка спит, ее не слышно.
— А клетка большая?
— Порядочная, вот такая.
— Да, большая.
— Клетка-то большая, зато сама она малюсенькая, только хвост огромный.
Он вынул руки из карманов.
— Такой?
— Михал!— крикнул один из мальчиков, примостившихся под каштаном.— Ну, что там, будем играть?
Он отмахнулся с раздражением.
— Не дери глотку, сейчас иду. Снова развел руки.
— Такой?
— Что?
— Хвост?
Я призадумался.
— Примерно такой, может, немного побольше.
— Как веер?
— Совсем как веер. Раньше, еще до первой войны, перьями райских птиц украшали дамские шляпы. Их называли страусовые перья.
— Если она днем спит, то ночью тоже?
— Не всегда. Райские птицы не очень много спят. На Новой Гвинее, как во всех субтропических странах, ночи короткие.
— А поет?
604
— Теперь почти совсем не поет.
— А раньше пела?
— Да, раньше пела.
— Как?
— Ну, это не расскажешь, надо слышать.
— Как канарейка?
— Да нет, гораздо лучше, чем канарейка. Минуту он помолчал.
— Утром, наверное, не спит?
— Да, утром не спит.
— Правда?
— Конечно. Утром здесь тихо, и она прекрасно себя чувствует.
Я заметил, что его взгляд скользнул в сторону.
— Если захочу,— сказал он раздумчиво, как бы про себя,— я могу завтра не пойти в школу.
Я сразу насторожился.
— Можешь?
— Ну да!
— Ты в каком классе?
— В шестом.
— Это, кажется, трудный класс?
— Не очень. Скучища.
— Надоела школа?
— Ну да!
Когда-то я был отличником, но сказал:
— Я тоже не выносил школу, это часто бывает. Знаешь,' если тебе правда хочется поглядеть на райскую птицу, я с удовольствием покажу ее.
— Завтра?
— Нет, завтра, к сожалению, не смогу, я договорился с директором зоопарка отдать им райскую птицу, лучше уж расстаться с ней, чем загубить здесь.
Я встал с подоконника.
— Ну, Михал, приятно с тобой поболтать, да нужно приниматься за работу, у меня много дел, и тебя ребята ждут не дождутся.
Сказав это, я закрыл окно и отошел в другой конец комнаты. Ноги у меня были все еще как ватные, и вообще я ужасно себя чувствовал, уши горели, кончики пальцев на обеих руках задеревенели. Этот паршивец все еще торчал под моим окном, раздумывал, негодяй, но вскоре он выпрямился, сунул руки в брюки и не спеша поплелся
к своим дружкам. Я исчерпал все свои возможности, обессиленный, я мог только стоять, смотреть и ждать. Дружки окружили гаденыша, что-то наперебой говорили, размахивали руками, он же, спокойный, с сознанием своего превосходства (ох, что за гад!), стоял среди них, держа руки в карманах, а когда они умолкли, задрал голову и прямиком по колдобинам двинулся вперед, дружки последовали за ним.
Выпотрошенный душевно до предела, я подошел к окну. Какая была тишина! Они шли по двору всей компанией, обступив своего главаря, который, похоже, что-то им рассказывал, а они его слушали и так дошли до другого конца, где была глинистая площадка, там они еще долго стояли и болтали, потом вдруг разбежались, четверо в одну сторону, трое в другую, и началась игра, играли до самой темноты, я же сидел в своем кресле у окна, видел их фигуры, но крики не долетали до меня, я был ужасно измучен, вот, собственно, и все или почти все. Теперь я тоже скверно себя чувствую, я ужасно устал. Все устали. Тишина.
На следующий день он опять пришел раньше товарищей и постучал в мое окно. Ожидая этого, я заранее задернул шторы и притаился в глубине комнаты. Он стучал много раз, этот бесстыжий, нахальный юнец. Я видел его физиономию, прилипшую к стеклу, он же не мог меня видеть, но я все равно ругал себя за то, что не спрятался в передней, теперь мне нельзя было даже пошевелиться, и пришлось в таком не слишком удобном положении торчать в углу до тех пор, пока он наконец не убрался. Он пошел напрямик через двор, дружки его уже собрались на новом месте и ожидали его, а я снова просидел весь день до самой темноты в своем кресле — они, как обычно, играли, была тишина, смертельная усталость, признаюсь, дальше мне не хочется писать, но все же попытаюсь.
Один мой случайный знакомый времен войны, некто Бенек, когда в воздухе нависала опасность, говаривал так: «Нужно выйти,— говорил он,— посмотреть, есть угроза или нет, если есть, то лучше выйти ей навстречу».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93