Ложная тревога еще дважды поднимала людей, и все повторялось сначала: толпа вслепую неслась на перрон, появлялись жандармы, совершалось избиение, затем все успокаивалось. Молодой полицейский теперь работал в другом конце перрона.
Утомление людей возрастало. Солнце почти не грело, и в летних одеждах становилось холодновато. Уж на что Станецкий был закаленным, но и ему на миг стало зябко. Он встал и застегнул плащ.
— Становится прохладно,— сказал он.— А вы, кажется, правы.
— Насчет чего?
— Да, чем дольше мы едем, тем дальше Львов. Во Львове вам надо быть начеку. Опасный город.
— Знаю.
— А сколько вам лет на самом деле? Яцек покраснел.
— Ну, по крайней мере, меньше, чем вы сказали?
— Немного.
— Девятнадцать?
— Почти.
Наступила пауза. И вдруг Станецкий сказал:
— А знаете, Яцек, я вам завидую.
— Мне?— удивился тот.— Почему?
— Потому что вам девятнадцать лет.
— Мне?— Яцек никак не мог поверить.— Вы хотели бы, чтобы вам было девятнадцать лет?
— Этого я не говорил. Я только сказал, что завидую вам.
— А разве это не одно и то же?
— Разумеется, нет. Я могу завидовать чему-нибудь и при этом не испытывать никаких желаний. Мне, в мои годы, нельзя желать невозможного. Это привилегия молодости.
— Вы так думаете? По-вашему, значит, я хочу невозможного?
Станецкий пожал плечами.
— Не знаю, но скорее всего да.
— Я вовсе не мечтаю о подвигах.
— А это и не требуется. Недосягаемое не всегда обитает на небесах, чаще всего оно рядом. Чтобы пережить разочарование или поражение, мечтателем быть не обязательно.
Яцек задумался.
— Верно. Но можно не смириться.
— С чем?
— С поражением можно не смириться.
— О, да, конечно, можно и не смириться. Я знал одного человека, который из всех шансов упускал только один, а именно — возможность умереть. И тем не менее погиб он в автокатастрофе.
— Это не одно и то же,— возразил Яцек. Станецкому весь этот разговор надоел.
— Да, вы правы, это не одно и то же,— согласился он.
И смолк, заметив, как девушка, спутница седой пожилой женщины, встала и поспешно направилась прямо к ним. «Этого еще не хватало»,— с досадой подумал Станецкий. Как только она подошла ближе, похоже, решительность покинула ее.
— Алинка!— закричала женщина, сидящая возле забора.
Девушка сразу же взяла себя в руки.
— Извините, пожалуйста, но вы, кажется, тоже ждете львовский поезд?
Яцек поднялся с камня и внимательно посмотрел на девушку.
— Тут все ждут львовский поезд,— отрезал Станецкий.
Сбитая с толку, девушка замолчала, не зная, что сказать. Яцек поспешил ей на помощь.
— Вы едете во Львов?
— Да.
— Вместе с матерью?
— Нет, нет,— быстро ответила она.— Это моя знакомая, мы познакомились в дороге, и вот о ней-то я и хотела поговорить, поэтому и обратилась к вам... она больна, плохо себя чувствует, извините, что прошу вас, совершенно незнакомых людей, но я боюсь, что при посадке начнется давка, и сама я не справлюсь...
— Вы собирались ехать скорым поездом,— отозвался Станецкий.
От неожиданности девушка опять растерялась.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, я видел вас на вокзале в Кракове.
— Ну, да! Мы поехали на скором, а в Дембице нас высадили. Какой-то немец, охранник, так сильно толкнул пани Доманскую, что она упала и расшиблась. А у нее больное сердце.
— Весьма сожалею,— все тем же стальным, злым тоном сказал Станецкий,— но мы не врачи.
Яцек покраснел.
— Но ведь девушка просит совсем не об этом.
— А что ей нужно?
— Она просит просто помочь. Станецкий повернулся лицом к девушке.
— Ах, так? В таком случае опять сожалею, но, по-моему, самый лучший способ помочь другому — рассчитывать только на самого себя.
Минуту стояла тишина. Наконец девушка заговорила, ее голос слегка дрожал.
— Благодарю вас за урок, но я вряд ли отношусь к понятливым ученикам.
— Здесь наши мнения совпадают,— сказал Станец-кий,— поскольку в учениках я не нуждаюсь.
Когда она отошла, он уселся на чемодан и полез за сигаретой. Яцек стоял рядом, с поникшей головой и побледневший. Вдруг он с негодованием взорвался:
— Как вы могли?
— Что?
— Так поступить с девушкой!
— А как?
— Отвратительно!
— Неужели? Не преувеличивайте, Яцек. Если я не ошибаюсь, вам необходимо попасть во Львов?
— Ну и что из этого?
— Наивный вопрос. В вашей ситуации в филантропию не играют, это занятие для других людей.
— А вы?
— Что я?
— А то, как вы относитесь ко мне. Почему вы притворяетесь? Вы же замечательный человек...
— Тише, Яцек. Если вам так хочется говорить глупости, то, прошу вас, не кричите хотя бы.
Он придвинулся ближе.
— Вовсе это не глупости, вы необыкновенный, мудрый, храбрый, добрый, а притворяетесь, будто вам все равно.
— Откуда вы знаете, что я притворяюсь?
— Знаю.
— Ну что ж, вам, вероятно, виднее.
— Нет, вам это тоже известно.
«Он действительно считает меня необыкновенным человеком»,— подумал Станецкий и бросил сигарету.
— И что же, по-вашему, заставило меня поступить с девушкой немного, так сказать, жестоко?
— Не знаю, но ведь ей так мало было нужно.
— Яцек, я уже говорил вам, что в вашей ситуации играть в филантропию нельзя. Вам вообще следует как бы раствориться, делать только самое необходимое, без чего не обойтись. Любой лишний шаг — это сто вероятностей провала. Эта старая женщина, насколько мы знаем, упала от удара немецкого охранника. А стой вы в ту минуту рядом с ней — неизвестно, чем бы для вас это кончилось.
Яцек задумался.
— Да, вы правы,— ответил он немного погодя,— но все-таки я помогу этим женщинам.
Станецкий хотел спросить: а что делать с теми живыми и мертвыми товарищами, которых он носит под плащом? Но тут же сообразил, что в такую минуту ирония зазвучит слишком резко, грубо развенчивая представление, которое сложилось о нем у молодого человека. Поэтому, поднявшись и взяв его по-дружески под руку, он сказал:
— Все мы, Яцек, если не всегда, то во всяком случае весьма часто кого-нибудь или что-нибудь изображаем. Искусство перевоплощения — неотъемлемый атрибут рабства. И прежде всего мы изображаем простачков. В ваше^ возрасте я впервые занялся конспиративной работой, и как знать, не был ли я похож на вас. Ну, Яцек, пошли к этим женщинам, узнаем, чем можно успокоить зов сердца.
«Если так будет продолжаться дальше,— думал Станецкий, направляясь к сидящим возле забора женщинам,— то я вскоре потащу за собой целый воз детей, женщин и калек. Добродетельность обходится чертовски дорого». Но тем не менее намного позже,— или по крайней мере после мытарств, начавшихся, как только долгожданный поезд наконец-то прибыл и, немного постояв и наполнившись людской массой, отправился в обратный путь, во Львов,— когда он в какой-то миг поймал сияющую улыбку Яцека, на душе у него стало очень тепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
Утомление людей возрастало. Солнце почти не грело, и в летних одеждах становилось холодновато. Уж на что Станецкий был закаленным, но и ему на миг стало зябко. Он встал и застегнул плащ.
— Становится прохладно,— сказал он.— А вы, кажется, правы.
— Насчет чего?
— Да, чем дольше мы едем, тем дальше Львов. Во Львове вам надо быть начеку. Опасный город.
— Знаю.
— А сколько вам лет на самом деле? Яцек покраснел.
— Ну, по крайней мере, меньше, чем вы сказали?
— Немного.
— Девятнадцать?
— Почти.
Наступила пауза. И вдруг Станецкий сказал:
— А знаете, Яцек, я вам завидую.
— Мне?— удивился тот.— Почему?
— Потому что вам девятнадцать лет.
— Мне?— Яцек никак не мог поверить.— Вы хотели бы, чтобы вам было девятнадцать лет?
— Этого я не говорил. Я только сказал, что завидую вам.
— А разве это не одно и то же?
— Разумеется, нет. Я могу завидовать чему-нибудь и при этом не испытывать никаких желаний. Мне, в мои годы, нельзя желать невозможного. Это привилегия молодости.
— Вы так думаете? По-вашему, значит, я хочу невозможного?
Станецкий пожал плечами.
— Не знаю, но скорее всего да.
— Я вовсе не мечтаю о подвигах.
— А это и не требуется. Недосягаемое не всегда обитает на небесах, чаще всего оно рядом. Чтобы пережить разочарование или поражение, мечтателем быть не обязательно.
Яцек задумался.
— Верно. Но можно не смириться.
— С чем?
— С поражением можно не смириться.
— О, да, конечно, можно и не смириться. Я знал одного человека, который из всех шансов упускал только один, а именно — возможность умереть. И тем не менее погиб он в автокатастрофе.
— Это не одно и то же,— возразил Яцек. Станецкому весь этот разговор надоел.
— Да, вы правы, это не одно и то же,— согласился он.
И смолк, заметив, как девушка, спутница седой пожилой женщины, встала и поспешно направилась прямо к ним. «Этого еще не хватало»,— с досадой подумал Станецкий. Как только она подошла ближе, похоже, решительность покинула ее.
— Алинка!— закричала женщина, сидящая возле забора.
Девушка сразу же взяла себя в руки.
— Извините, пожалуйста, но вы, кажется, тоже ждете львовский поезд?
Яцек поднялся с камня и внимательно посмотрел на девушку.
— Тут все ждут львовский поезд,— отрезал Станецкий.
Сбитая с толку, девушка замолчала, не зная, что сказать. Яцек поспешил ей на помощь.
— Вы едете во Львов?
— Да.
— Вместе с матерью?
— Нет, нет,— быстро ответила она.— Это моя знакомая, мы познакомились в дороге, и вот о ней-то я и хотела поговорить, поэтому и обратилась к вам... она больна, плохо себя чувствует, извините, что прошу вас, совершенно незнакомых людей, но я боюсь, что при посадке начнется давка, и сама я не справлюсь...
— Вы собирались ехать скорым поездом,— отозвался Станецкий.
От неожиданности девушка опять растерялась.
— Откуда вы знаете?
— Знаю, я видел вас на вокзале в Кракове.
— Ну, да! Мы поехали на скором, а в Дембице нас высадили. Какой-то немец, охранник, так сильно толкнул пани Доманскую, что она упала и расшиблась. А у нее больное сердце.
— Весьма сожалею,— все тем же стальным, злым тоном сказал Станецкий,— но мы не врачи.
Яцек покраснел.
— Но ведь девушка просит совсем не об этом.
— А что ей нужно?
— Она просит просто помочь. Станецкий повернулся лицом к девушке.
— Ах, так? В таком случае опять сожалею, но, по-моему, самый лучший способ помочь другому — рассчитывать только на самого себя.
Минуту стояла тишина. Наконец девушка заговорила, ее голос слегка дрожал.
— Благодарю вас за урок, но я вряд ли отношусь к понятливым ученикам.
— Здесь наши мнения совпадают,— сказал Станец-кий,— поскольку в учениках я не нуждаюсь.
Когда она отошла, он уселся на чемодан и полез за сигаретой. Яцек стоял рядом, с поникшей головой и побледневший. Вдруг он с негодованием взорвался:
— Как вы могли?
— Что?
— Так поступить с девушкой!
— А как?
— Отвратительно!
— Неужели? Не преувеличивайте, Яцек. Если я не ошибаюсь, вам необходимо попасть во Львов?
— Ну и что из этого?
— Наивный вопрос. В вашей ситуации в филантропию не играют, это занятие для других людей.
— А вы?
— Что я?
— А то, как вы относитесь ко мне. Почему вы притворяетесь? Вы же замечательный человек...
— Тише, Яцек. Если вам так хочется говорить глупости, то, прошу вас, не кричите хотя бы.
Он придвинулся ближе.
— Вовсе это не глупости, вы необыкновенный, мудрый, храбрый, добрый, а притворяетесь, будто вам все равно.
— Откуда вы знаете, что я притворяюсь?
— Знаю.
— Ну что ж, вам, вероятно, виднее.
— Нет, вам это тоже известно.
«Он действительно считает меня необыкновенным человеком»,— подумал Станецкий и бросил сигарету.
— И что же, по-вашему, заставило меня поступить с девушкой немного, так сказать, жестоко?
— Не знаю, но ведь ей так мало было нужно.
— Яцек, я уже говорил вам, что в вашей ситуации играть в филантропию нельзя. Вам вообще следует как бы раствориться, делать только самое необходимое, без чего не обойтись. Любой лишний шаг — это сто вероятностей провала. Эта старая женщина, насколько мы знаем, упала от удара немецкого охранника. А стой вы в ту минуту рядом с ней — неизвестно, чем бы для вас это кончилось.
Яцек задумался.
— Да, вы правы,— ответил он немного погодя,— но все-таки я помогу этим женщинам.
Станецкий хотел спросить: а что делать с теми живыми и мертвыми товарищами, которых он носит под плащом? Но тут же сообразил, что в такую минуту ирония зазвучит слишком резко, грубо развенчивая представление, которое сложилось о нем у молодого человека. Поэтому, поднявшись и взяв его по-дружески под руку, он сказал:
— Все мы, Яцек, если не всегда, то во всяком случае весьма часто кого-нибудь или что-нибудь изображаем. Искусство перевоплощения — неотъемлемый атрибут рабства. И прежде всего мы изображаем простачков. В ваше^ возрасте я впервые занялся конспиративной работой, и как знать, не был ли я похож на вас. Ну, Яцек, пошли к этим женщинам, узнаем, чем можно успокоить зов сердца.
«Если так будет продолжаться дальше,— думал Станецкий, направляясь к сидящим возле забора женщинам,— то я вскоре потащу за собой целый воз детей, женщин и калек. Добродетельность обходится чертовски дорого». Но тем не менее намного позже,— или по крайней мере после мытарств, начавшихся, как только долгожданный поезд наконец-то прибыл и, немного постояв и наполнившись людской массой, отправился в обратный путь, во Львов,— когда он в какой-то миг поймал сияющую улыбку Яцека, на душе у него стало очень тепло.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93