И когда он меня окрестил совершенно бесперспективной особой, я поняла, что мои дни в этой конуре сочтены. Ужасно хотелось хлопнуть дверью и демонстративно уйти. Но нет, не могла собраться с духом. Откладывала со дня на день, ведь другого кольца для продажи у меня не было. Картина, я думаю, в общем ясная: Вульф не испытывал ко мне симпатии, считал меня дурой и потому, естественно, не был склонен доверять свои тайны именно мне. Вероятно, по чистой случайности я застала его в минуту душевного смятения.
А вышло это так. Был душный вечер в начале лета, почти что ночь. На всем этаже застряли мы только двое, я и Вульф, потея над очередной моей переводческой стряпней, которая — по его мнению — пестрела ляпами. По правде говоря, потел он, а я, хоть и стоя за его письменным столом по стойке смирно, безответственно глядела тайком в открытое окно, за которым бушевала невиданная гроза. То ближе, го дальше грохотали тяжелые небесные пушки. После одного совсем близкого раската Вульф поднял голову от листа, отрешившись от текста, тоже повернулся к окну и прислушался к канонаде. И вдруг проговорил: «Какой ужасный гром!» Могу поклясться, что это были первые слова за вечер, не относящиеся к делу. Он сидел и смотрел в проем окна. Смотрел несколько минут. Никогда прежде я видела, чтобы он сидел сложа руки. Обычно, знаете, Ирена, вокруг него бывало как на поле боя которое длинными пулеметными очередями взвод классных машинисток. Да, и когда он со мной заговорил... Но, может быть, он просто думал вслух? Так или иначе, слова были произнесены. На них следовало отвечать, и, подлаживаясь к теме, я выразила удивление, что на дворе только сверкает и гремит, а дождя нету. Он переспросил: неужели нет? Я подошла к окну. Дождя действительно не было. В теплом воздухе — прямо-таки южная ночь — плавали одни запахи. О, что это была за ночь! От всевозможных горьких и сладких ароматов прямо-таки шальная. Я только охала и ахала от восторга — и как божественно, да как пахнет... И вдруг слышу — Вульф за моей спиной говорит «нет». Что нет? Как это нет? Пусть подойдет и сам убедится. Он ответил еще непонятней: это не играет роли. Ссутулившись над письменным столом, какой-то горбатый в свете лампы, с очень усталыми и — как я неожиданно для себя открыла — очень умными глазами, он бросил на меня такой взгляд... То ли сверлящий, то ли тоскливый, то ли смущенный... Или, быть может, сверлящий, тоскливый и смущенный в одно и то же время? Трудно обозначить его одним словом. Он смотрел так, как глядит из-за прутьев клетки лев. Я даже вздрогнула. Этот высокомерный барин (в конторе — «царь зверей»), относившийся ко мне как к овце с плохо скрываемым презрением, напоминал сейчас развалину. Потом он сказал, что никому этого — выделил голосом — не говорил, и очень грустно добавил: «Знаете, у меня нет обоняния». В первую секунду я чуть было не засмеялась: слова эти так не вязались с глубокой грустью, с какой они были произнесены. Есть глухие, есть немые, есть слепые — но человек без обоняния! В какой-то мере это казалось даже, ей-богу, комичным. А он, не почувствовав моего настроения и помолчав немного, объяснил, что он «глух к запахам от рождения» и совершенно не знает, что такое запах, и даже не может себе представить.
Лет десять спустя я рассказала об этом случае некоторым своим коллегам. Реакция? Весьма неоднородная. Поэтесса романтического склада Л. проговорила со вздохом: неужели Вульф не почувствовал бы даже ее французские духи «Фиджи»? Зато мы почувствовали как нельзя лучше, уж вылила на себя духов — не пожалела! «Детектив» К. воскликнул — вот он, пожалуйста, сюжет, однако вдаваться в подробности не стал из опасения, как бы мы — он чистосердечно признался — сюжет не украли. Наконец третий из этой компании, прозаик С, ссылаясь на прочитанную недавно научно-популярную брошюру, довел до нашего сведения интересный факт: если человеку завязать глаза и зажать нос, в первые секунды он не сможет определить, надкусил ли он яблоко или луковицу. С. спросил меня, не рассказывал ли мне «этот тип», как... Но я его перебила, выразив сожаление, что ничего больше не знаю.
Конечно, Вы теперь ждете развязки и морали. Если это можно назвать развязкой, то события развивались следующим образом. Буквально через несколько дней Вульф сухо заявил, что я не оправдала надежд, что я не прогрессирую, что низкое качество моей работы... и т. д. Короче говоря, мне указали на дверь, милостиво разрешив отработать день до конца, чтобы получить за него гонорар. Любезным разрешением я не воспользовалась. Бросила лист бумаги на полуслове, не поставив даже запятой между главным предложением и придаточным, надела пальто, надвинула шапку и сбежала по лестнице вниз, не дожидаясь лифта. Зашла в «Старую Ригу» и прямо-таки с волчьим аппетитом уплела три «наполеона». Когда я рассчитывалась, официантка, наклонясь, тихонько заметила, что шапка у меня надета задом наперед. Наверно, так оно и было. Я чувствовала себя совершенно хмельной, как бывает от большого несчастья или большого счастья.
Это о прошлом.
Недавно в обувной мастерской мне завернули сандалии в мятую и уже пожелтевшую «Ригас Балсс». Взгляд мой нечаянно упал на фамилию «Вульф». Дома Б прочла короткий некролог, подписанный группой товарищей. Это был тот самый Вульф, как мне с грустью подумалось — мой Вульф. Там говорилось, что он давно уж на пенсии, умер скоропостижно и что «вечную память о нем сохранит каждый, кто...» и т. д. Газета была трех-четырехмесячной давности. Вы, видимо, ждете интригующего повествования о том, как отсутствие обоняния стало причиной его гибели. Но удовлетворить Ваше любопытство я не могу. Больше того, в глубине души я сильно сомневаюсь, чтобы отсутствие обоняния могло привести к смерти. И хотя в некрологе черным по белому значится «скоропостижно», что не исключает отравления газом, в том числе, например, угарным, с таким же успехом это может быть и несчастный случай на транспорте, сердечный удар, инсульт, разрыв слепой кишки и тому подобное. В этом событии нет сюжета. По крайней мере — в отличие от коллеги К.—я его не усматриваю. Зато есть жизненный парадокс: несущественное для человека отсутствие обоняния делало Вульфа несчастным, что для человека уже существенно, так ведь? Я тоже принадлежу к тем, кто «сохранит о нем вечную память» — никогда не забуду, как он сидел ссутулясь и его круглая спина бросала на стену черную тень, горб... его взгляд, напряжение, с каким он мучительно и тщетно пытался уловить запах. И странное сочетание «глухой к запахам» — разве оно не выражало очень метко его блуждание ощупью в потемках? Может быть, именно глухота к запахам делала его львом в клетке, не давая вырваться на волю, почувствовать свободу, смелость, хоть на самую малость, ну хоть настолько, чтобы вместо «почему» иногда употребить «отчего», хоть иногда позволить себе ну хоть какой-то синоним, за который голову-то уж не снимут!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47