ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

Дорогая Ирена! Вот мой опус и закончен. Сейчас кажется, что вещь готова — и пусть! Я на той стадии сейчас, когда в написанном видишь само совершенство — и пусть! Пусть двадцать четыре часа будет праздник! Я знаю: не позже чем завтра восторг мой лопнет как мыльный пузырь и после пьяной радости настанет жуткое похмелье — мой труд покажется мне чистой ахинеей, состряпанной каким-то кретином. Зато сегодня солнце триумфа в зените, и печет голову, и ничто не отбрасывает тени. И пусть! Завтра мне разонравится решительно все. Мне одинаково будет запретить и самоуверенность, с какой я вещаю с кафедры прозы, и — может, еще больше того — робость, с какой я предлагаю успокоительные капли, не умея вырвать ни одного больного зуба. Однако возможно, что больше всего меня не устроят те страницы, где мне — как целителю душ — следовало бы врачевать, а я — как ведьма в докторском белом халате — делала вивисекцию. Завтра я буду ящерицей, которая потеряла свой хвост. Вместе с законченной вещью от меня отделилась какая-то часть моего существа, и, хотя я прекрасно знаю, что некоторое время спустя у меня отрастет новый хвост, отделение — процесс болезненный. Сегодня я этого еще не чувствую, так как муку снимает наркоз удовлетворения.

Вы — мое первое частое сито, милая Ирена! Когда я благополучно пройду через него, то начну гадать, будут ли меня печатать ответственные редакторы (рискуя хоть и не головой, но, может быть, служебными неприятностями), а после папечатания стану опасаться, не будут. Перевод на русский язык. «Советский писатель», 1986. Ли рвать и метать рассерженные моим детищем моралистки и слать в открытую и анонимно жалобы в Союз писателей и, не дай бог, еще выше, обвиняя меня в том, что в условиях демографического кризиса я не борюсь против разводов и, оборони бог, может быть, даже «проповедую сексуальную распущенность», не припишут ли мне венцы творения «симпатий к женскому авангардизму», не помчится ли Ваша бывшая директриса в ОНО жаловаться, что «изображено все субъективно, и так оно вовсе не было, потому что было совсем иначе» и т. д. Я конечно буду злиться — ведь ставится под угрозу право литератора, мое право писать то, что я считаю, и так, как я считаю нужным, а не просто фотографировать жизнь. И тем не менее буду с тревогой ждать первых рецензий (хотя я и клялась Вам, что критики не боюсь!).


 

Конец, к сожалению, получился немножко грустный. Может, повествование следовало продолжить и заключить рождением Ариадны, что вознаградило Вас за страдания? С той минуты, когда Вы произвели на свет ребенка, в Вашей писательской биографии тоже начался новый этап — Вы стали на пятьдесят процентов зорче к окружающему миру, однако по крайней мере на семьдесят пять процентов убавилось для Вас шансов использовать эту зоркость в художественной практике. За два с лишним года Вы не написали почти ничего... За это время старые девы, моя дорогая, вон как Вас обогнали. Пока Вы стирали пеленки, они читали Аристотеля и Канта, пока Вы кормили грудью ребенка, они объездили Индию и Кубу, пока Вы учили дочку первым словам, они выучили импортные языки. Какое будущее Вас ожидает, не знаю. Будет ли ребенок для Вас — художника — точкой опоры или же Вы как художник в ребенке увязнете? Это настолько индивидуально, что я не берусь ничего предсказывать. Ваши последние рассказы были так ярки и самобытны, что написать такое без таланта невозможно, однако столь же невозможно для таланта ничего не писать два года, ведь писать для таланта все равно что дышать. Противоречие это, не скрою, меня сильно смутило, когда я хотела сделать в книге необходимый акцент. Может быть, Вы не талант, а лишь видимость таланта — спрашивала я себя. А если ошибка кроется в моем представлении о таланте? — сказала я себе. Если я когда-нибудь и боялась ошибиться, то именно сейчас, боюсь роковым образом ввести Вас в заблуждение и сбить с пути, который, как мне кажется, Вы выбрали — быть счастливой матерью и не делить это счастье ни с кем и ни с чем. Хватит ли Вам этого на всю жизнь — не знаю. Не придет ли день мучительных сожалений — тоже не знаю. Ведь ребенок — Ваш, но и не только Ваш — он одновременно и часть общества. И точно так же Ваш литературный дар — не только Ваше личное достояние, это и общественное богатство, что налагает на Вас обязанности. Ну вот, опять берусь поучать... Между прочим, не исключено, что, неосознанно боясь своим указующим перстом попасть Вам в глаз, я и решилась поставить точку в «Предательстве» раньше. Притом мне почему-то казалось, что сама жизнь поставила точку в сюжете несколько раньше — словами, которые Вы произнесли в больнице и которые я, как видите, выбрала к этому опусу эпиграфом. Не в моих силах более метко охарактеризовать чувство облегчения и в то же время утраты, с каким Вы расстались с прежней жизнью, чтобы начать новую.
Р. 5. 2. Не знаю, лучшее ли я выбрала мотор, ведь я колебалась — держитесь! — между восьмью, прежде чем предпочла то, какое Вы видите на первой странице. Если этот эпиграф кажется Вам длинным, помогите мне, пожалуйста, выбрать из семи остальных более подходящий. При них я отметила свои соображения, раздумья, сомнения, возражения...
1. «Раз она корова, давать молоко ее прямая обязанность. Так нет же, нахально мычит — давай ей травы!»
Я побоялась, что Вы сочтете это грабежом среди бела дня: я взяла Ваши строки, к тому же неопубликованные, которые редакция выбросила из Вашего рассказа, поскольку:
а) те, кто не увидел параллели женщиной, думал, что речь идет о животноводстве,
б) те, кто увидел параллель с женщиной, счел это нахальствам.
2. «Человек человеку — рай и ад».
У всех на слуху, да? Затаскано, да? Правильно; «Женщина — рай и ад».
3. «Брак — это денежно-вещевая лотерея, в которой женщина вытянула счастливый билет, но очень редко она выигрывает «Жигули»» чаще всего — рубль».
М-да, однако повесть эта ведь не только о браке...
4. «Доброта — это дефицит, и там, где ее дают, у меня нет блата».
Сперва это речение казалось мне весьма обещающим и актуальным, так как здесь наконец названы поименно две животрепещущие проблемы: во-первых — дефицит и во-вторых — блат. Однако потом от этой фразы повеяло такой искренней и неприличной грустью, щипавшей глаза как дым, что под конец я стала опасаться, не вызовет ли такой эпиграф общего возмущения как слишком пессимистический.
5. «Со счастьем обстоит так же, как с лаковыми туфлями. Пока они новые, они всегда чуть-чуть жмут, а когда перестанут жать, они уже не новые». Ах, дежурное слово «счастье» объясняли на все лады, наверное, уж тысячи раз. Определения эти все равно что выстрелы по «бегущему кабану» — дают зачетные очки, но не дают мяса!
6. «Гораздо важнее истины: убил ли реальный Сальери реального Моцарта, истина, что сальери по-прежнему убивают моцартов». Не просятся ли здесь уточнения: где, когда, при каких обстоятельствах и каким оружием, чтобы не получилось искажения фактов, сохрани бог, и так далее? Но, может быть, я отбросила этот вариант потому, что не сумела сказать более метко, чем до меня сказал, а именно:
У тебя два глаза, И у нас два глава, — Так как же ты смеешь Видеть больше, чем мы?!
На костер!
7. «Есть ли у женщины душа?»
У эпиграфа, выраженного в форме конкретного вопроса, один большой недостаток — он слишком сбивает на конкретный ответ, и возможные в данном случае ответы могут сцепиться:
а) тот, кто под словом «душа» понимает лишь религиозный термин, скажет: «Ясно, что нет»;
б) тот, кто под словом «душа» понимает не только религиозный термин, скажет: «Понятное дело, есть — а к чему в наши дни такое подогревание средневековой риторики?»
Кстати сказать, и Вам советую словом «душа», как и словом «дух» — если только речь не о духе бодрости! — особенно не баловаться: всегда найдется нос, который станет принюхиваться: не попахивает ли тут идеализмом?
Ах да, вот что! Позавчера удалось наконец выдвинуть застрявший ящик. Я уж примирилась с тем, что вовек его не открою, если не поможет какой-нибудь умелец! И знаете, в чем было дело? Застрял блокнот, между прочим, с заметками о наших с Вами беседах. Обнаружилось кое-что забытое. Например, факт, что мои «зоологические новеллы» так окрестили, по сути, Вы, то ли в смущении, то ли с возмущением воскликнув: «Эти новеллы... да они какие-то просто зоологические!» В блокноте имелась не одна запись, которая пригодилась бы для «Предательства». Но сейчас у меня нет уверенности, что их следует, как говорится, работать в текст. Не до тех же пор разбавлять, пока сюжетные куски станут плавать клецками! Поборю искушение впихнуть все! И хотя, очень возможно, критика выпорет меня за недостаточную ясность, пусть останется между строк какая-то жилплощадь и для маленькой тайны. А эти заметки мы употребим для собственного увеселения. Идет?
Ирена (о себе): Я иногда себя чувствую как завтрашнее яйцо... и скорлупа уже лопается. Ах ты, чертов цыпленок! Смотрел бы лучше, где изгородь повыше, а он — где червь жирнее.
Ирена (о Гунтаре): Он из тех мужчин, которые признают то, что выгодно. Сегодня он говорит: Эйнштейн — о!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47