То, что он узнал, совпадало с его собственными догадками и наблюдениями. Теперь не хватало только откровенного признания родителей. Жгучее желание во что бы то ни стало его добиться охватило Майта. Узнать правду, любой ценой узнать правду — к этой цели он стремился с железным упорством.
Попытки что-либо выведать у отца ни к чему не привели.
Когда Майт без долгих слов спросил его: «Скажи мне, чей я сын,— твой или барона, владельца мызы Р.?» — Як уставился на него, разинув рот. Мальчику пришлось повторить свой вопрос. Тогда Як, пи слова не говоря, повернулся к нему спиной. А когда Майт чуть ли не со слезами стал умолять ответить ему, сказать правду, Як сперва заявил, что Майт — его сын, а потом уклонился от разговора.
— Да что ты меня спрашиваешь? Я отец, а отцов такие дела не касаются, спроси у матери.
Майт спросил у матери. Спросил в тот же день. Он стал прямо перед ней — высокий, крепкий четырнадцатилетний парень,— посмотрел ей в глаза сверлящим взглядом и сказал:
— Мать, зачем ты лжешь, что Як мой отец? Мой отец — барон с мызы Р.
От этих неожиданных слов и жесткого, резкого тона Майта Лийзу онемела. Она покраснела, потом кровь^ отхлынула от ее щек — на мальчика смотрело пепельно-бледное лицо. Обвинение, брошенное сыном,— оно подействовало на женщину.
— Кто тебе это сказал?
— Все говорят!
— Они врут!
И ее глаза опять вспыхнули глубокой, острой ненавистью — Лийзу таила злобу против всех, кто осмеливался поносить, высмеивать, дразнить ее, женщину, которую некогда ласкал барон!
— Они врут! — закричала она.— Они врут, а ты, сопляк, веришь, да еще и меня злишь! Выпорю тебя за это... выпорю сейчас так, что жарко станет...— И Лийзу повернулась, ища хворостину.
Но мальчик налетел на нее, как ястреб, схватил за руку, впившись острыми ногтями в ее ладонь, и крикнул хрипло:
— Як сам сказал, что я не его сын!
Это гневное восклицание, в котором была и правда и ложь, вырвалось у Майта почти невольно. Но Лийзу оно ошеломило, как внезапный удар по голове. Бледность на ее лице опять сменилась краской. Жепщииа безмолвно смотрела на сына.
— Як... сказал? — повторила она, и Майт заметил, что она не может найти слов. Она стала озираться, как бы ища Яка, потом сделала несколько шагов вперед, словно уже где-то его видела.
— Мать!
Окрик этот был таким грозным, повелительным, и вместе с тем в нем звучала такая душевная мука, что Лийзу остановилась и оглянулась.
— Чего тебе?
— Значит, это все правда!
Странно! Эта женщина, которая обычно, скрывая свою тайну, лгала и отрицала, не задумываясь, которая ни перед кем не опускала глаз и умела при случае оборвать противника самым грубым и резким словом, сейчас стояла беспомощная перед своим сыном и молчала...
Поборов свою растерянность, она лишь замахнулась на Майта кулаком, да и то больше по привычке, чем сознательно. Но, когда она увидела, что мальчик продолжает стоять перед ней и смотрит на нее смело и вызывающе, рука ее бессильно опустилась.
За эту слабость она была жестоко наказана.
Майт стоял перед матерью бледный, дрожа от возбуждения. Он молчал, но в его глазах отражалось смятение чувств: боль, отчаяние, гнев, презрение. И под напором этих чувств вырвалось у него сквозь зубы такое слово, от которого у каждой матери заледенело бы сердце. Этим же грязным и гнусным словом отец обозвал мать, когда был пьян, и мать его ударила.
Лийзу не успела еще оправиться от удара — даже на нее это слово подействовало как удар,— а Майт уже скрылся за углом лачуги.
Он не показывался целый день.
Из дому он выбежал на дорогу, оттуда на луг, потом в лес. Тут он бросился ничком на росистую траву, прижался лицом к сырому мху и плакал долго, пока хватило слез.
У него теперь не было ни отца, ни матери!
2
МАЙТ УБЕГАЕТ К «ПАПАШЕ»
С этого дня Конна Лийзу возненавидела своего старшего сына. Она ненавидела его потому, что стыдилась и боялась его. У этого мальчика был такой острый, проницательный взгляд, такая разумная речь, во всем его облике отражалась такая душевная зрелость и серьезность, что мать в его присутствии всегда чувствовала себя стесненно. У нее появлялось ощущение, будто по всему телу ползают муравьи. Ей казалось, что взгляд мальчика постоянно прикован к ее лицу, ее губам, она боялась сказать лишнее слово, ей чудилось, будто тень сына всегда крадется за ней по пятам, что-то выслеживая.
Все это ее мучило, злило. До сих пор она была в доме единственной полновластной хозяйкой, а сейчас над ней тяготела чужая воля, да еще чья — ее собственного сына, четырнадцатилетнего мальчишки!
Злоба, наполнявшая душу Лийзу, переросла в настоящую ненависть, безотчетную, тайную ненависть, подобную той, какую угнетенный питает к своему угнетателю. Внешне это проявлялось в виде бесконечных придирок. Что бы Майт ни сделал — мать никогда не была довольна. Между ним и двумя младшими детьми она проводила все более резкую грань. Те всегда оказывались паиньками, Майт вечно был в чем-нибудь виноват. Их гладили по головке, Майту доставались одни пинки. Их кормили до отвала, его держали впроголодь. Тем давали в работе поблажку, его заставляли надрываться с утра до ночи. И понятно, что его с ранних лет послали в имение на отработки, а там кубьясова 1 дубинка дополняла его домашнее воспитание.
От отца он не мог ждать защиты, не мог надеяться, что тот рассудит по справедливости,— отец ведь и сам шел па поводу у матери. Майту приходилось довольствоваться тем слабым утешением, что отец ему никогда ничего плохого не сделает, что для отца и Майт, и его сестра, и брат —- все одинаковы.
Не будь у мальчика такого живого ума, он, ропща на свою судьбу, все же покорился бы ей. Жить ведь как-то надо, куда же денешься! Но Майт искал выхода. В его голове рождались всякие замыслы, возникали разные
1 К у б ь я с — надсмотрщик, помощник управляющего (опма-на) в имениях прибалтийских баронов.
планы, направленные к одной и той же цели — вырваться на свободу! Но не только его горькое домашнее житье, не только придирки матери и непосильный труд рождали это стремление. У Майта было немало причин тяготиться своей жизнью в семье, презирать свой дом, к которому каждый человек, тем более каждый ребенок, обычно чувствует привязанность. И вне дома ему также отравляли жизнь, делали ее невыносимой.
Чем старше Майт становился, тем большим издевательствам подвергали его наглые насмешники за его злополучное происхождение. Бранная кличка «барон» была словно выжжена на нем несмываемым клеймом. Стар и млад, друг и недруг — всякий словно нарочно старался оскорбить его этим прозвищем. Его настоящее имя в деревне как будто все забыли; когда хотели сказать про Майта, говорили «барон», а тот, кому и этого казалось мало, прибавлял словечко «наш», либо величал Майта коннаским бароном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92
Попытки что-либо выведать у отца ни к чему не привели.
Когда Майт без долгих слов спросил его: «Скажи мне, чей я сын,— твой или барона, владельца мызы Р.?» — Як уставился на него, разинув рот. Мальчику пришлось повторить свой вопрос. Тогда Як, пи слова не говоря, повернулся к нему спиной. А когда Майт чуть ли не со слезами стал умолять ответить ему, сказать правду, Як сперва заявил, что Майт — его сын, а потом уклонился от разговора.
— Да что ты меня спрашиваешь? Я отец, а отцов такие дела не касаются, спроси у матери.
Майт спросил у матери. Спросил в тот же день. Он стал прямо перед ней — высокий, крепкий четырнадцатилетний парень,— посмотрел ей в глаза сверлящим взглядом и сказал:
— Мать, зачем ты лжешь, что Як мой отец? Мой отец — барон с мызы Р.
От этих неожиданных слов и жесткого, резкого тона Майта Лийзу онемела. Она покраснела, потом кровь^ отхлынула от ее щек — на мальчика смотрело пепельно-бледное лицо. Обвинение, брошенное сыном,— оно подействовало на женщину.
— Кто тебе это сказал?
— Все говорят!
— Они врут!
И ее глаза опять вспыхнули глубокой, острой ненавистью — Лийзу таила злобу против всех, кто осмеливался поносить, высмеивать, дразнить ее, женщину, которую некогда ласкал барон!
— Они врут! — закричала она.— Они врут, а ты, сопляк, веришь, да еще и меня злишь! Выпорю тебя за это... выпорю сейчас так, что жарко станет...— И Лийзу повернулась, ища хворостину.
Но мальчик налетел на нее, как ястреб, схватил за руку, впившись острыми ногтями в ее ладонь, и крикнул хрипло:
— Як сам сказал, что я не его сын!
Это гневное восклицание, в котором была и правда и ложь, вырвалось у Майта почти невольно. Но Лийзу оно ошеломило, как внезапный удар по голове. Бледность на ее лице опять сменилась краской. Жепщииа безмолвно смотрела на сына.
— Як... сказал? — повторила она, и Майт заметил, что она не может найти слов. Она стала озираться, как бы ища Яка, потом сделала несколько шагов вперед, словно уже где-то его видела.
— Мать!
Окрик этот был таким грозным, повелительным, и вместе с тем в нем звучала такая душевная мука, что Лийзу остановилась и оглянулась.
— Чего тебе?
— Значит, это все правда!
Странно! Эта женщина, которая обычно, скрывая свою тайну, лгала и отрицала, не задумываясь, которая ни перед кем не опускала глаз и умела при случае оборвать противника самым грубым и резким словом, сейчас стояла беспомощная перед своим сыном и молчала...
Поборов свою растерянность, она лишь замахнулась на Майта кулаком, да и то больше по привычке, чем сознательно. Но, когда она увидела, что мальчик продолжает стоять перед ней и смотрит на нее смело и вызывающе, рука ее бессильно опустилась.
За эту слабость она была жестоко наказана.
Майт стоял перед матерью бледный, дрожа от возбуждения. Он молчал, но в его глазах отражалось смятение чувств: боль, отчаяние, гнев, презрение. И под напором этих чувств вырвалось у него сквозь зубы такое слово, от которого у каждой матери заледенело бы сердце. Этим же грязным и гнусным словом отец обозвал мать, когда был пьян, и мать его ударила.
Лийзу не успела еще оправиться от удара — даже на нее это слово подействовало как удар,— а Майт уже скрылся за углом лачуги.
Он не показывался целый день.
Из дому он выбежал на дорогу, оттуда на луг, потом в лес. Тут он бросился ничком на росистую траву, прижался лицом к сырому мху и плакал долго, пока хватило слез.
У него теперь не было ни отца, ни матери!
2
МАЙТ УБЕГАЕТ К «ПАПАШЕ»
С этого дня Конна Лийзу возненавидела своего старшего сына. Она ненавидела его потому, что стыдилась и боялась его. У этого мальчика был такой острый, проницательный взгляд, такая разумная речь, во всем его облике отражалась такая душевная зрелость и серьезность, что мать в его присутствии всегда чувствовала себя стесненно. У нее появлялось ощущение, будто по всему телу ползают муравьи. Ей казалось, что взгляд мальчика постоянно прикован к ее лицу, ее губам, она боялась сказать лишнее слово, ей чудилось, будто тень сына всегда крадется за ней по пятам, что-то выслеживая.
Все это ее мучило, злило. До сих пор она была в доме единственной полновластной хозяйкой, а сейчас над ней тяготела чужая воля, да еще чья — ее собственного сына, четырнадцатилетнего мальчишки!
Злоба, наполнявшая душу Лийзу, переросла в настоящую ненависть, безотчетную, тайную ненависть, подобную той, какую угнетенный питает к своему угнетателю. Внешне это проявлялось в виде бесконечных придирок. Что бы Майт ни сделал — мать никогда не была довольна. Между ним и двумя младшими детьми она проводила все более резкую грань. Те всегда оказывались паиньками, Майт вечно был в чем-нибудь виноват. Их гладили по головке, Майту доставались одни пинки. Их кормили до отвала, его держали впроголодь. Тем давали в работе поблажку, его заставляли надрываться с утра до ночи. И понятно, что его с ранних лет послали в имение на отработки, а там кубьясова 1 дубинка дополняла его домашнее воспитание.
От отца он не мог ждать защиты, не мог надеяться, что тот рассудит по справедливости,— отец ведь и сам шел па поводу у матери. Майту приходилось довольствоваться тем слабым утешением, что отец ему никогда ничего плохого не сделает, что для отца и Майт, и его сестра, и брат —- все одинаковы.
Не будь у мальчика такого живого ума, он, ропща на свою судьбу, все же покорился бы ей. Жить ведь как-то надо, куда же денешься! Но Майт искал выхода. В его голове рождались всякие замыслы, возникали разные
1 К у б ь я с — надсмотрщик, помощник управляющего (опма-на) в имениях прибалтийских баронов.
планы, направленные к одной и той же цели — вырваться на свободу! Но не только его горькое домашнее житье, не только придирки матери и непосильный труд рождали это стремление. У Майта было немало причин тяготиться своей жизнью в семье, презирать свой дом, к которому каждый человек, тем более каждый ребенок, обычно чувствует привязанность. И вне дома ему также отравляли жизнь, делали ее невыносимой.
Чем старше Майт становился, тем большим издевательствам подвергали его наглые насмешники за его злополучное происхождение. Бранная кличка «барон» была словно выжжена на нем несмываемым клеймом. Стар и млад, друг и недруг — всякий словно нарочно старался оскорбить его этим прозвищем. Его настоящее имя в деревне как будто все забыли; когда хотели сказать про Майта, говорили «барон», а тот, кому и этого казалось мало, прибавлял словечко «наш», либо величал Майта коннаским бароном.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92