А он ловок. У него принсипов нет. Коль надо, наденет рясу монаха, а надо, человека убьет. Под Тобольском, например, не думая, убил священника за то, что тот не хотел его исповедать. В другом городе столкнул малого ребенка с моста за то, что ребенок побежал навстречу. Говорят, лукавым волшебством умеет разлучать людей, зимой ходит босиком и демоны у него в услужении. Не имей демонов, — сплюнул, — не попал бы я и на этот остров. Монах сегодня идет благостный, глядя на него, люди умиленно дивятся: «Вот брат Игнатий пошел на моление», а завтра, пьяный, спит тот поганый Игнашка в алтаре, таскает за бороду церковного сторожа за угар в церкви, самому архимандриту грозит: вот ты, дескать, хочешь в железную чепь меня заковать, а я сам тебя закую! — Маиор с чувством прижал кулаки к груди: — Такого человека, как вор Козырь, запытать трудно. Козырь — это зло. После шведов, может, главное.
И обнял Ивана.
Глава III. Неукротимый маиор
1
— …И стал я, как тот Мелхиседек, что жил в чаще леса на горе Фаворстей. Семь лет ел верхушки растений, лизал траву, но дерзко, по-старинному растущую бороду резал ножом, резал и длинные волосы, не нарушал приказ государя, помнил его отеческую аттенцию. Носил парик, хранил в сердце поучение государя, обращенное лично ко мне на одном куртаге. Без принсипов нельзя, маиор, сказал мне тогда доверительно государь. Он сильно в тот вечер был весел, выделывал прыжки-каприоли, всех увлекал в цепочку, чтобы без исключения веселились и дружески плясали кеттентанц, а потом, отдыхая, поднес чашу крепкого. Деятель без принсипов, маиор, сказал мне государь доверительно, при первой сложности впадает в десперацию, сильно теряется, а, значит, ему не управлять следует, а трудиться на ином поприще. Рыть каналы, к примеру, или валить лес. И то и другое, маиор, всегда будет надобиться России.
Неукротимый маиор обвел слушающих торжествующим взглядом, и особенно остановился на господине Чепесюке. — …И пошил я кафтан из легких шкур. Может, не похож на венгерский или немецкий, но пошит не ниже колен, как того требует государь, и производит благоприятное впечатление. И за все годы не пробовал ни капли никаких вин, никаких елексиров. Ни ренских, ни романеи, ни процеженных. И ни пива с кардамоном, и ни медов малиновых и вишневых, — с горечью добавил неукротимый маиор. — Сделав фриштык, при любом состоянии духа и атмосферы, каждый день бодрым шагом обхожу гору, тем самым вводя любого противника в сильную олтерацию. В сильной растерянности противник взирает на меня, боясь приблизиться к берегам, и всегда сильно пугается белого парика, долженствующего указывать на мои принсипы. Так частым обхождением с неприятелем и укрепляю врожденную смелость.
Поедая печеное мясо сивуча, казаки пораженно слушали маиора. — …Делай, что должно, и пусть будет, что будет! — заключил, ударив кулаком по столу, неукротимый маиор. — Отеческая аттенция моего государя так велика, что по-настоящему до сих не могу донести ее до сознания мохнатых куши, впрочем, согласившимися с давними долгами России.
Маиор гордо вскинул голову, одетую в свалявшийся, но когда-то светлый парик, и с некоторым сомнением оглядел казаков, прочно утвердившихся за деревянным столом, надежно, как в кабаке, врытым ножками в землю. — …А что касается нежных баб, — сказал он, кивнув в сторону летнего очага, вокруг которого толпились страшные рожи, выглядывавшие раньше из полуземлянки и при ближайшем рассмотрении оказавшиеся не столь уж и страшными. — Что касается нежных баб, так то сожительницы мои, иначе переменные жены. Как бы считаю их сервитьерками. Каждая принята мною в пользу России. Которая меньше, та Афака. А побольше — Заагшем. А та, которая воду льет в горшок, та Казукч, иначе Плачущая. Бывает так, что, как чайка, плачет на плохую погоду. Это большое зло. После шведов, может, главное.
Маиор стремительно вскинул голову, одетую в белый парик — не усмехнулся ли кто? Но никто не усмехнулся.
Как и все в хозяйстве неукротимого маиора, переменные жены Афака, Заагшем, и даже Казукч, Плачущая, оказались существами основательными, крепкими, в их раскосых пугливых глазах мелькало и совсем не пугливое, даже бесстыдное любопытство, особенно у меньшой Афаки, то и дело стреляющей взглядами то в сторону длинного жилистого монстра бывшего якуцкого статистика дьяка-фантаста Тюньки, то в сторону секретного дьяка Ивана Крестинина. Хихикая, бесстыдно прикрывая немытое лицо ладошкой, но почти не пряча полуоткрытую круглую грудь, Афака, как действительно искусная сервитьерка, положила перед маиором небольшую курительную трубку, выточенную из корешка березы и мамонтовой кости. Табак стоял тут же в лакированной ступе. Когда маиор разжег трубку, на казаков пахнуло дьявольским ароматным дымком.
— Уйди! — гневно прикрикнул неукротимый маиор, перехватив бесстыдный взгляд Афаки, брошенный на дьяка Тюньку. — Спрячься в полуземлянку!
Иван усмехнулся.
— Не думай о плохом, Яков Афанасьич, — успокоил он маиора. — Человек, на которого так нескромно смотрит меньшая Афака, это монстр Тюнька, бывший якуцкий статистик и дьяк-фантаст. Виновен в нанесении огорчения государю. У меня приказ повесить дьяка-фантаста, чтобы впредь дело лучше знал.
— Так почему не повесить? — горячо вскричал маиор, вскакивая. — Зачем тянуть?
— Успеем, маиор, — кивнул Иван успокаивающе. — Тюнька многое знает и хорошо говорит. Не чужд последних веяний, а так же многое может рассказать. Потом уж повесим.
Тюнька, опустив голову, смиренно кивнул.
Маиор успокоился. — …Сожительницы мои просты, как морские звери, — пуская ароматный дым, пояснил он, грозно озирая казаков. — Дни проводят в экзерцициях и в трудах. Меньшая Афака, хоть и меньшая, но так воинственна, что сам посылаю ее к досмотру горы. При выходе на досмотр строевым шагом отзывается послушно на военный пароль Селебен, что значит Серебряная. — Маиор грозно повел плечом: — Так поначалу я гору назвал — Селебен, вся в серебряных потеках, как в соплях. Потом на такой пароль перевел воинственную Афаку. Когда открыл гору серебра, сразу решил, что теперь не потеряется ни одного кусочка. Sie ist meine! — сказал себе. Она теперь моя, иначе, России! Без принсипов никак нельзя, — покачал головой маиор. — Без принсипов тяжело даже дикующим. Случалось, в один день отгонял от острова сразу по две апонских бусы. Выходил на берег, сильно стрелял. От моей стрельбы апонцы приходили в полную десперацию. А если выходил кто-то на берег, бросались на него с сабельками — я и переменная жена Афака.
— Ну? — не поверил Иван. — И Афака с сабелькой?
— Зарубила не менее двух апонцев, — гордо кивнул неукротимый маиор, и Афака издали бесстыдно улыбнулась, прикрывая маленькой ладошкой не полуобнаженную грудь, а темную щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
И обнял Ивана.
Глава III. Неукротимый маиор
1
— …И стал я, как тот Мелхиседек, что жил в чаще леса на горе Фаворстей. Семь лет ел верхушки растений, лизал траву, но дерзко, по-старинному растущую бороду резал ножом, резал и длинные волосы, не нарушал приказ государя, помнил его отеческую аттенцию. Носил парик, хранил в сердце поучение государя, обращенное лично ко мне на одном куртаге. Без принсипов нельзя, маиор, сказал мне тогда доверительно государь. Он сильно в тот вечер был весел, выделывал прыжки-каприоли, всех увлекал в цепочку, чтобы без исключения веселились и дружески плясали кеттентанц, а потом, отдыхая, поднес чашу крепкого. Деятель без принсипов, маиор, сказал мне государь доверительно, при первой сложности впадает в десперацию, сильно теряется, а, значит, ему не управлять следует, а трудиться на ином поприще. Рыть каналы, к примеру, или валить лес. И то и другое, маиор, всегда будет надобиться России.
Неукротимый маиор обвел слушающих торжествующим взглядом, и особенно остановился на господине Чепесюке. — …И пошил я кафтан из легких шкур. Может, не похож на венгерский или немецкий, но пошит не ниже колен, как того требует государь, и производит благоприятное впечатление. И за все годы не пробовал ни капли никаких вин, никаких елексиров. Ни ренских, ни романеи, ни процеженных. И ни пива с кардамоном, и ни медов малиновых и вишневых, — с горечью добавил неукротимый маиор. — Сделав фриштык, при любом состоянии духа и атмосферы, каждый день бодрым шагом обхожу гору, тем самым вводя любого противника в сильную олтерацию. В сильной растерянности противник взирает на меня, боясь приблизиться к берегам, и всегда сильно пугается белого парика, долженствующего указывать на мои принсипы. Так частым обхождением с неприятелем и укрепляю врожденную смелость.
Поедая печеное мясо сивуча, казаки пораженно слушали маиора. — …Делай, что должно, и пусть будет, что будет! — заключил, ударив кулаком по столу, неукротимый маиор. — Отеческая аттенция моего государя так велика, что по-настоящему до сих не могу донести ее до сознания мохнатых куши, впрочем, согласившимися с давними долгами России.
Маиор гордо вскинул голову, одетую в свалявшийся, но когда-то светлый парик, и с некоторым сомнением оглядел казаков, прочно утвердившихся за деревянным столом, надежно, как в кабаке, врытым ножками в землю. — …А что касается нежных баб, — сказал он, кивнув в сторону летнего очага, вокруг которого толпились страшные рожи, выглядывавшие раньше из полуземлянки и при ближайшем рассмотрении оказавшиеся не столь уж и страшными. — Что касается нежных баб, так то сожительницы мои, иначе переменные жены. Как бы считаю их сервитьерками. Каждая принята мною в пользу России. Которая меньше, та Афака. А побольше — Заагшем. А та, которая воду льет в горшок, та Казукч, иначе Плачущая. Бывает так, что, как чайка, плачет на плохую погоду. Это большое зло. После шведов, может, главное.
Маиор стремительно вскинул голову, одетую в белый парик — не усмехнулся ли кто? Но никто не усмехнулся.
Как и все в хозяйстве неукротимого маиора, переменные жены Афака, Заагшем, и даже Казукч, Плачущая, оказались существами основательными, крепкими, в их раскосых пугливых глазах мелькало и совсем не пугливое, даже бесстыдное любопытство, особенно у меньшой Афаки, то и дело стреляющей взглядами то в сторону длинного жилистого монстра бывшего якуцкого статистика дьяка-фантаста Тюньки, то в сторону секретного дьяка Ивана Крестинина. Хихикая, бесстыдно прикрывая немытое лицо ладошкой, но почти не пряча полуоткрытую круглую грудь, Афака, как действительно искусная сервитьерка, положила перед маиором небольшую курительную трубку, выточенную из корешка березы и мамонтовой кости. Табак стоял тут же в лакированной ступе. Когда маиор разжег трубку, на казаков пахнуло дьявольским ароматным дымком.
— Уйди! — гневно прикрикнул неукротимый маиор, перехватив бесстыдный взгляд Афаки, брошенный на дьяка Тюньку. — Спрячься в полуземлянку!
Иван усмехнулся.
— Не думай о плохом, Яков Афанасьич, — успокоил он маиора. — Человек, на которого так нескромно смотрит меньшая Афака, это монстр Тюнька, бывший якуцкий статистик и дьяк-фантаст. Виновен в нанесении огорчения государю. У меня приказ повесить дьяка-фантаста, чтобы впредь дело лучше знал.
— Так почему не повесить? — горячо вскричал маиор, вскакивая. — Зачем тянуть?
— Успеем, маиор, — кивнул Иван успокаивающе. — Тюнька многое знает и хорошо говорит. Не чужд последних веяний, а так же многое может рассказать. Потом уж повесим.
Тюнька, опустив голову, смиренно кивнул.
Маиор успокоился. — …Сожительницы мои просты, как морские звери, — пуская ароматный дым, пояснил он, грозно озирая казаков. — Дни проводят в экзерцициях и в трудах. Меньшая Афака, хоть и меньшая, но так воинственна, что сам посылаю ее к досмотру горы. При выходе на досмотр строевым шагом отзывается послушно на военный пароль Селебен, что значит Серебряная. — Маиор грозно повел плечом: — Так поначалу я гору назвал — Селебен, вся в серебряных потеках, как в соплях. Потом на такой пароль перевел воинственную Афаку. Когда открыл гору серебра, сразу решил, что теперь не потеряется ни одного кусочка. Sie ist meine! — сказал себе. Она теперь моя, иначе, России! Без принсипов никак нельзя, — покачал головой маиор. — Без принсипов тяжело даже дикующим. Случалось, в один день отгонял от острова сразу по две апонских бусы. Выходил на берег, сильно стрелял. От моей стрельбы апонцы приходили в полную десперацию. А если выходил кто-то на берег, бросались на него с сабельками — я и переменная жена Афака.
— Ну? — не поверил Иван. — И Афака с сабелькой?
— Зарубила не менее двух апонцев, — гордо кивнул неукротимый маиор, и Афака издали бесстыдно улыбнулась, прикрывая маленькой ладошкой не полуобнаженную грудь, а темную щеку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134