– сказал Лейтиф. – Мы ничего и не могли сделать. Лучшее, на что вы можете надеяться, – они в лагере для интернированных. Более вероятно, что изнасилованы и убиты, возможно обе. Вчера вы видели, как они поступают с белыми женщинами.
– И вы просто миритесь с этим? – повысил я голос. – Для вас, Лейтиф, это совсем другое. Они забрали моих жену и дочь. Мою дочь!
– Эта беда постигла не только вас. Женщин было семнадцать.
– Но ни одна не была вашей.
Лейтиф сказал:
– Почему вы не можете примириться с этим, как другие мужчины, Алан? Мы ничего не можем сделать, чтобы их найти. Мы вне закона. Подойди мы близко к любым властям, и немедленно будем арестованы. Мы не можем пойти к этим афримам прежде всего потому, что не знаем где они, и ни в коем случае не можем ожидать, что они признаются в похищении наших женщин. Нам нечего ждать расположения людей ООН. Все, что нам дозволено, – пытаться жить.
Я злобно поглядел по сторонам:
– Вы это называете жизнью? Мы живем, как звери.
– Вы хотите положиться на самого себя? – Тон Лейтифа изменился; теперь он старался говорить убедительно, – Послушайте, вам известно сколько таких же беженцев, как мы?
– Этого никто не знает.
– Потому что нас слишком много. Тысячи… может быть миллионы. Просто мы действуем на небольшой территории страны. По всей Англии бродят такие же бездомные, как мы. Вы говорили, что нам не следует быть агрессивными. Но почему? У каждого отдельного беженца есть превосходный повод участия в этой войне. Но обстоятельства против него. Он не имеет определенного законом статуса. Небольшая ошибка в одну сторону, и он потенциально опасен для вооруженных сил, потому что беженец подвижен, потому что война идет на его глазах; лишний шаг по другой дорожке, и он втянут в политику. Вам известно отношение правительства к беженцам? Для него это люди, братающиеся с отступниками. Вам хочется взглянуть на концентрационный лагерь изнутри? Каждый беженец делает то же, что и мы: он живет и спит кое-как, он кучкуется с такими, как сам, занимается бартером, крадет и держится подальше от кого угодно.
– И у него отбирают женщин, – добавил я.
– Если угодно судьбе, да. Положение отвратительное, но готовой альтернативы нет.
Я ничего не ответил, понимая, что он, вероятно, прав. Мне самому казалось, что будь хоть какая-то альтернатива этой несчастной бродячей жизни, мы докопались бы до нее. Но то, что приходилось видеть в различных учреждениях во время доставки нас в них для коротких допросов, всякий раз убеждало, что для лишенных крова граждан подходящего места нет. Большие и среднего размера города жили по законам военного времени, городки и поселки находились либо под управлением военных, либо оборонялись силами гражданской милиции. Нашей была сельская местность.
Через пару минут я возразил:
– Но так не может продолжаться вечно. Это нестабильная ситуация.
Лейтиф ухмыльнулся:
– Нет, теперь это не так.
– Теперь?
– Мы вооружены. Это меняет дело. Беженцы могут объединяться, защищать себя. С карабинами мы сможем вернуть наших… свободу!
– Это безумие, – я попытался охладить его пыл. – Едва мы покинем этот лес, нас остановит первый же отряд регулярных войск.
– Партизанская армия. Нас тысячи, по всей стране. Мы сможем занимать деревни, устраивать засады на дорогах. Но придется вести себя осторожно, оставаться невидимыми.
– Что же тогда изменится?
– Мы будем организованы, вооружены, станем участниками войны.
– Нет, – сказал я. – Мы не должны в нее ввязываться. Участников и без нас слишком много.
– Пошли, – сказал он, – обсудим с остальными. Это будет демократично, идея сработает, лишь если все заодно.
Мы шли между деревьями к тому месту, где нас ожидали другие члены группы. Я сел на землю немного поодаль от Лейтифа и стал разглядывать тележки, нагруженные ящиками с карабинами. Лейтифа я слушал вполуха; в моем мозгу прокручивалась картина действий этой неорганизованной банды мужчин. Я представлял себе тысячи подобных банд в каждой сельской местности страны, готовых взять реванш у безликих вооруженных сил и гражданских организаций всех конфликтовавших сторон.
Я наперед видел, что если нынешние беженцы, которые в пожаре гражданской войны представляют собой отчаявшуюся, но совершенно нейтральную массу, превратят свою организацию в боеспособную партизанскую силу – не дай бог, чтобы эта задача оказалась выполнимой, – то это лишь углубит хаос, раздирающий страну.
Я поднялся на ноги и стал пятиться. Спотыкаясь о корни деревьев, я ускорил шаг, безумно желая оказаться подальше от этих людей. До моего слуха долетел крик единодушного одобрения. Мой путь лежал на юг.
В паре метров от моего столика сидела девушка. Я узнал ее и подошел.
– Лаура! – сказал я.
Девушка удивленно уставилась на меня. Потом тоже узнала.
– Алан!
Обычно я не страдаю ностальгией, но по какой-то причине имел обыкновение посещать в парке ресторанчик, который автоматически ассоциировал с Лаурой Макин. Хотя память о ней была жива, встреча оказалась для меня сюрпризом; я не знал, что она продолжала бывать здесь.
Лаура пересела за мой столик.
– Зачем ты здесь?
– Разве это не очевидно?
Оба долго смотрели друг другу в глаза:
– Да.
Мы заказали вина, чтобы отпраздновать встречу, но оно оказалось слишком сладким. Ни один не захотел его пить, однако официанту мы претензий не предъявили. Тост в честь встречи мы провозгласили, а остальное не имело значения. Во время еды я пытался разобраться, зачем, все-таки, сюда ходил. Это не было поиском возврата в прошлое. О чем я думал нынче утром? Память подвела, как я ни старался вспомнить.
– Как твоя жена?
Этого вопроса мне не задавали давно. Я не ожидал услышать его и от нее.
– Изобель? Все та же.
– И ты все тот же.
– Никто за два года заметно не меняется.
– Не знаю.
Мы поели, выпили кофе. Паузы в разговоре стали смущать меня. Я пожалел, что мы встретились.
– Почему ты ее не оставляешь?
– Ты знаешь почему. Из-за Салли.
– Это ты говорил и прежде.
– Это правда.
Снова помолчали.
– Ты не меняешься, не так ли? Я чертовски хорошо знаю, что Салли всего лишь оправдание. Все так же плохо, как и прежде. Ты слишком слаб, чтобы от нее освободиться.
– Ты не понимаешь.
Мы заказали еще кофе. Мне хотелось прекратить разговор и оставить ее. Вместо этого я продолжал слушать. Это было проще. Мне пришлось признать, что ее упреки справедливы.
– И тем не менее, я не могу придумать ничего настолько убедительного, что изменит тебя.
– Нет.
– Я пыталась и прежде. Ты понимаешь, что именно по этой причине я не захотела с тобой больше встречаться.?
– Да.
– И ничто не изменилось.
Со всем прямодушием, на какое был способен, я сказал ей:
– Я все еще люблю тебя, Лаура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40