Отец шил. Я сунул ноги в ботинки, сказал ему, что выйду. Он взглянул на меня, снова больно ожег растерянно-укоризненным взглядом, слабым намеком на осуждение. На мне была вчерашняя, пропахшая страхом одежда. Есть хотелось зверски – я задержался на секунду, чтобы оторвать полбуханки хлеба. К Стиву я подошел, жуя на ходу. Мы молча постояли. За спиной у него был мешок.
Когда с хлебом было покончено, я спросил:
– Где ты пропадал?
– До полудня – в Сан-Клементе. Ну и денек! Выследил мусорщиков, которые за нами гнались, и стал стрелять по ним из укрытий. Они и не поняли, кто это. Нескольких положил – они, небось, думали, их преследует целая куча народа. Потом вернулся на мыс Дана, но там уже никого не было. Тогда…
– Мандо умер.
– Знаю.
– Кто тебе сказал?
– Сестра. Я тихонько забрался в дом – забрать свое барахло, а она застукала меня, уже когда я уходил. Она и рассказала.
Мы стояли довольно долго. Стив набрал в грудь воздуха, выдохнул:
– Похоже, мне надо уходить.
– О чем ты?
– Помоги мне. – Глаза мои уже привыкли к темноте, и, когда он измученным голосом произнес последнюю фразу, я вдруг увидел его лицо – грязное, исцарапанное, безнадежное. – Пожалуйста.
– Как?
Он направился к реке. Мы подошли к дому Мариани и остановились у печей. Стив закричал совой. Мы долго ждали. Стив постукивал кулаком по печке. Даже я, хотя мне нечего было терять, занервничал. Это ожидание напоминало вчерашнюю ночь.
Дверь открылась, Кэтрин выскользнула наружу, в тех же штанах, что и вчера, но в другом свитере. Стив заскреб ногтями по кирпичу. Она знала, где он должен быть, и пошла прямо к нам.
– Значит, ты вернулся.
Она смотрела на него, склонив голову набок. Стив покачал головой:
– Только чтобы попрощаться. – Он прочистил горло. – Я… я убил нескольких мусорщиков. Они будут мстить. Если вы скажете на толкучке, что я убил и сбежал, что все это моих рук дело, может быть, этим все и ограничится.
Кэтрин смотрела прямо на него.
– Я не могу остаться после того, что случилось, – сказал Стив.
– Можешь.
– Не могу.
По тому, как он это сказал, я понял – он уйдет. Кэтрин тоже поняла. Она обхватила руками плечи, будто зябнет. Взглянула на меня. Я потупился.
– Дай нам немного поговорить, Генри.
Я кивнул и пошел к реке. Вода черным застывшим стеклом перетекала через коряги. Интересно, что он ей говорит, что она – ему? Станет ли она переубеждать, понимая, что это бесполезно?
Впрочем, и лучше, что я не знаю. Думать об этом было больно. Я видел лицо Дока, когда его сына, живую частичку его жены, опускали в могилу рядом с ней. Против воли я подумал – что, если старик умрет сегодня ночью прямо у Дока в больнице? Что будет с Доком?..
Я сел и обхватил голову руками, но не мог прогнать эти мысли. Иногда было бы счастьем не думать вообще. Я встал и принялся бросать в воду камешки. Когда они кончились, сел и стал жалеть, что нельзя так же выбросить мысли или совершенные поступки.
Подошел Стив и остановился, глядя на воду. Я встал.
– Пошли, – сказал он хрипло и двинулся вдоль реки к морю, прямиком через лес. Мы ни о чем не говорили, просто шли рядом, бок о бок, и мне разом припомнилось, как это бывало прежде, всю жизнь, когда мы вот так молча шли через ночной лес, как братья. Прошлое.
Он, не глядя под ноги, спустился с обрыва, привычно перескакивая с камня на камень. Над самой водой висел тоненький лунный серп. Я спускался осторожнее и отстал, догнал уже на пляже, у лодок. Мокрая корка песка ломалась под нашими ступнями, в мягком песке под ней оставались большие следы. У двух рыбачьих лодок в днище были гнезда для мачты, Николен направился к одной из них. Без единого слова мы взялись за нос и за корму и рывками поволокли лодку к воде. Обычно ее несут человек пять-шесть, но это просто для удобства – мы со Стивом справились без труда. На мелководье мы остановились. Николен влез в лодку, чтобы установить мачту, я остался держать нос.
Я сказал:
– Ты поплывешь на Каталину, как тот тип, который написал книгу.
– Верно.
– Ты знаешь, что эта книга – сплошная ложь. Он расправлял парус.
– Плевать. Если книга – ложь, я сделаю ее правдой.
– Это не та ложь, какую можно сделать правдой.
– Откуда ты знаешь?
Я знал, но сказать не мог. Николен, установив мачту, забивал в гнездо шплинт. Мне не хотелось просто просить, чтобы он остался, поэтому я сказал:
– Я думал, ты всю жизнь будешь бороться за освобождение Америки. Он остановился.
– Не считай, что я отступился, – проговорил он горько. – Ты видел, что случилось, когда мы попробовали бороться здесь. Тут мы бессильны. Но на Каталине можно будет что-то сделать. Там наверняка уже полно американцев, которые думают так же.
Я понял, что у него на все есть готовый ответ, и перешел к корме, чтобы оттолкнуть лодку.
– Я уверен, сопротивление там сильнее, – настаивал он. – Действеннее. Ты не согласен? Я хочу сказать – ты не поплывешь со мной?
– Нет.
– Зря. Ты пожалеешь. Здесь – наша маленькая долина и почти ничего больше. Там – целый мир, Генри! – Он махнул рукой на запад.
– Нет. – Я нагнулся над кормой. – Ладно, оттолкнуть тебе лодку?
Он прикусил губу, пожал плечами. Потом плечи его опустились, и я понял, как он устал. Плыть ему долго. Но я не поплыву с ним и не стану объяснять почему. Да ведь он и не ждет, что я соглашусь.
Он встряхнулся, вылез из лодки, чтобы толкать. Она быстро снялась с песка. Мы смотрели друг на друга поверх нее, он протянул руку. Я пожал ее. Я не мог придумать подходящих слов. Он запрыгнул в лодку, взял весла, я уперся в корму и вытолкнул лодку на течение. Он начал грести. Месяц светил из-за его головы, поэтому лица было не различить. Мы не обменялись ни словом. Он греб через буруны в устье реки. Вскоре он отойдет от обрыва, и ослабевшая Санта-Ана раздует его парус.
– Удачи! – крикнул я.
Он продолжал грести.
Следующая волна на мгновение скрыла лодку. Я пошел прочь от реки, мне было зябко. С пляжа я смотрел, как лодка выходит из устья. Парус, бледный лоскуток на фоне черного неба, надувался и опадал. Вскоре он минует бурун. Отсюда он меня не услышит, разве что закричать.
– Сделай там что-нибудь хорошее для нас, – сказал я уже самому себе. Взобрался на обрыв. Со штанов капала вода. Пока карабкался, немного согрелся. Пошел вдоль обрыва. Снова была ясная ночь, месяц садился, сияя над водой. От самого горизонта бежала лунная дорожка. В такую ночь понимаешь, как огромен мир: океан, небо в крапинках звезд, обрыв, долина, холмы за ней – все было таким большим, словно я – муравей. А там, под бледным лоскутком – другой муравей, в муравьиной лодочке.
На горизонте я видел его цель: темная масса воды внизу, темное небо сверху, а между ними – темный бугор Каталины, изукрашенный белыми огоньками, движущимися и неподвижными, красными огоньками на вершинах гор, редкими желтыми и зелеными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Когда с хлебом было покончено, я спросил:
– Где ты пропадал?
– До полудня – в Сан-Клементе. Ну и денек! Выследил мусорщиков, которые за нами гнались, и стал стрелять по ним из укрытий. Они и не поняли, кто это. Нескольких положил – они, небось, думали, их преследует целая куча народа. Потом вернулся на мыс Дана, но там уже никого не было. Тогда…
– Мандо умер.
– Знаю.
– Кто тебе сказал?
– Сестра. Я тихонько забрался в дом – забрать свое барахло, а она застукала меня, уже когда я уходил. Она и рассказала.
Мы стояли довольно долго. Стив набрал в грудь воздуха, выдохнул:
– Похоже, мне надо уходить.
– О чем ты?
– Помоги мне. – Глаза мои уже привыкли к темноте, и, когда он измученным голосом произнес последнюю фразу, я вдруг увидел его лицо – грязное, исцарапанное, безнадежное. – Пожалуйста.
– Как?
Он направился к реке. Мы подошли к дому Мариани и остановились у печей. Стив закричал совой. Мы долго ждали. Стив постукивал кулаком по печке. Даже я, хотя мне нечего было терять, занервничал. Это ожидание напоминало вчерашнюю ночь.
Дверь открылась, Кэтрин выскользнула наружу, в тех же штанах, что и вчера, но в другом свитере. Стив заскреб ногтями по кирпичу. Она знала, где он должен быть, и пошла прямо к нам.
– Значит, ты вернулся.
Она смотрела на него, склонив голову набок. Стив покачал головой:
– Только чтобы попрощаться. – Он прочистил горло. – Я… я убил нескольких мусорщиков. Они будут мстить. Если вы скажете на толкучке, что я убил и сбежал, что все это моих рук дело, может быть, этим все и ограничится.
Кэтрин смотрела прямо на него.
– Я не могу остаться после того, что случилось, – сказал Стив.
– Можешь.
– Не могу.
По тому, как он это сказал, я понял – он уйдет. Кэтрин тоже поняла. Она обхватила руками плечи, будто зябнет. Взглянула на меня. Я потупился.
– Дай нам немного поговорить, Генри.
Я кивнул и пошел к реке. Вода черным застывшим стеклом перетекала через коряги. Интересно, что он ей говорит, что она – ему? Станет ли она переубеждать, понимая, что это бесполезно?
Впрочем, и лучше, что я не знаю. Думать об этом было больно. Я видел лицо Дока, когда его сына, живую частичку его жены, опускали в могилу рядом с ней. Против воли я подумал – что, если старик умрет сегодня ночью прямо у Дока в больнице? Что будет с Доком?..
Я сел и обхватил голову руками, но не мог прогнать эти мысли. Иногда было бы счастьем не думать вообще. Я встал и принялся бросать в воду камешки. Когда они кончились, сел и стал жалеть, что нельзя так же выбросить мысли или совершенные поступки.
Подошел Стив и остановился, глядя на воду. Я встал.
– Пошли, – сказал он хрипло и двинулся вдоль реки к морю, прямиком через лес. Мы ни о чем не говорили, просто шли рядом, бок о бок, и мне разом припомнилось, как это бывало прежде, всю жизнь, когда мы вот так молча шли через ночной лес, как братья. Прошлое.
Он, не глядя под ноги, спустился с обрыва, привычно перескакивая с камня на камень. Над самой водой висел тоненький лунный серп. Я спускался осторожнее и отстал, догнал уже на пляже, у лодок. Мокрая корка песка ломалась под нашими ступнями, в мягком песке под ней оставались большие следы. У двух рыбачьих лодок в днище были гнезда для мачты, Николен направился к одной из них. Без единого слова мы взялись за нос и за корму и рывками поволокли лодку к воде. Обычно ее несут человек пять-шесть, но это просто для удобства – мы со Стивом справились без труда. На мелководье мы остановились. Николен влез в лодку, чтобы установить мачту, я остался держать нос.
Я сказал:
– Ты поплывешь на Каталину, как тот тип, который написал книгу.
– Верно.
– Ты знаешь, что эта книга – сплошная ложь. Он расправлял парус.
– Плевать. Если книга – ложь, я сделаю ее правдой.
– Это не та ложь, какую можно сделать правдой.
– Откуда ты знаешь?
Я знал, но сказать не мог. Николен, установив мачту, забивал в гнездо шплинт. Мне не хотелось просто просить, чтобы он остался, поэтому я сказал:
– Я думал, ты всю жизнь будешь бороться за освобождение Америки. Он остановился.
– Не считай, что я отступился, – проговорил он горько. – Ты видел, что случилось, когда мы попробовали бороться здесь. Тут мы бессильны. Но на Каталине можно будет что-то сделать. Там наверняка уже полно американцев, которые думают так же.
Я понял, что у него на все есть готовый ответ, и перешел к корме, чтобы оттолкнуть лодку.
– Я уверен, сопротивление там сильнее, – настаивал он. – Действеннее. Ты не согласен? Я хочу сказать – ты не поплывешь со мной?
– Нет.
– Зря. Ты пожалеешь. Здесь – наша маленькая долина и почти ничего больше. Там – целый мир, Генри! – Он махнул рукой на запад.
– Нет. – Я нагнулся над кормой. – Ладно, оттолкнуть тебе лодку?
Он прикусил губу, пожал плечами. Потом плечи его опустились, и я понял, как он устал. Плыть ему долго. Но я не поплыву с ним и не стану объяснять почему. Да ведь он и не ждет, что я соглашусь.
Он встряхнулся, вылез из лодки, чтобы толкать. Она быстро снялась с песка. Мы смотрели друг на друга поверх нее, он протянул руку. Я пожал ее. Я не мог придумать подходящих слов. Он запрыгнул в лодку, взял весла, я уперся в корму и вытолкнул лодку на течение. Он начал грести. Месяц светил из-за его головы, поэтому лица было не различить. Мы не обменялись ни словом. Он греб через буруны в устье реки. Вскоре он отойдет от обрыва, и ослабевшая Санта-Ана раздует его парус.
– Удачи! – крикнул я.
Он продолжал грести.
Следующая волна на мгновение скрыла лодку. Я пошел прочь от реки, мне было зябко. С пляжа я смотрел, как лодка выходит из устья. Парус, бледный лоскуток на фоне черного неба, надувался и опадал. Вскоре он минует бурун. Отсюда он меня не услышит, разве что закричать.
– Сделай там что-нибудь хорошее для нас, – сказал я уже самому себе. Взобрался на обрыв. Со штанов капала вода. Пока карабкался, немного согрелся. Пошел вдоль обрыва. Снова была ясная ночь, месяц садился, сияя над водой. От самого горизонта бежала лунная дорожка. В такую ночь понимаешь, как огромен мир: океан, небо в крапинках звезд, обрыв, долина, холмы за ней – все было таким большим, словно я – муравей. А там, под бледным лоскутком – другой муравей, в муравьиной лодочке.
На горизонте я видел его цель: темная масса воды внизу, темное небо сверху, а между ними – темный бугор Каталины, изукрашенный белыми огоньками, движущимися и неподвижными, красными огоньками на вершинах гор, редкими желтыми и зелеными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99