За ней остались ящики и корзины, полные приключений – тех, которые превратили меня из того, кем я был, в того, кто я есть. А теперь пришло время двигаться дальше. Ну, и где же эта самая только что распахнувшаяся дверь?
– Если бы я был просветленной душой, – подумал я, – что бы я сказал сейчас самому себе? Не Шимода, но просветленный я сам?
Прошло мгновение, и я уже знал, что было бы сказано:
– Посмотри-ка на то, что окружает тебя в данный момент, Ричард. Что в этой картине не так?
Я огляделся во тьме. С небом все было в порядке. Что может быть не так в небе, испещренном сверканием взрывающихся алмазами удаленных на тысячи световых лет звезд? А во мне – разглядывающем этот фейерверк из вполне безопасного места? А самолет – надежный и верный Флайт, готовый нести меня, куда бы я не пожелал? Что не так в нем? Все так, все правильно.
А неправильно вот что: здесь нет ее! И я должен изменить ситуацию. И начну прямо сейчас!
– Не торопись, Ричард, – подумал я. – И на этот раз измени своим правилам. Пожалуйста, не спеши! Пожалуйста, подумай сначала. Хорошенько подумай.
Продумать все до конца. Ибо во тьме скрыт еще один вопрос – вопрос, которого я никогда не задавал Дональду Шимоде, и на который он не отвечал.
Почему обязательно случается так, что самые продвинутые из людей, те, чьи учения живут веками, пусть в несколько извращенной форме религий, почему эти люди непременно должны оставаться одинокими?
Почему мы никогда не встречаем лучащихся светом жен или мужей, или чудесный людей, которые на равных делят с ними их приключения и их любовь? Те немногие, кем мы так восхищаемся, неизменно окружены учениками и любопытными, на них давят те, кто приходит за исцелением и светом. Но как часто мы встречаем рядом с кем-нибудь из них родственную душу, человека сильного, в славе своей равного им и разделяющего их любовь? Иногда? Изредка?
Я невольно сглотнул – в горле пересохло.
Никогда.
– Самые продвинутые из людей, – подумал я, оказываются самыми одинокими!
Может быть, у совершенных нет родных душ потому, что они переросли все человеческие потребности?
Никакого ответа от голубой Беги, мерцающей в своей арфе из звезд.
Достижение совершенства в течение всего множества жизней – это не моя задача. Но эти люди – ведь им, вроде бы, предначертано указывать нам путь. Утверждал ли кто-либо из них: «Забудьте о родственных душах, родственных душ не существует?»
Неторопливо стрекочут сверчки: «Может быть, может быть».
Это стало каменной стеной, о которую разбились последние мгновения вечера.
– Если они это утверждают, – проворчал я, обращаясь к себе, – они заблуждаются.
Мне было интересно, согласится ли она со мной, где бы она ни была. Заблуждаются ли они, моя милая незнакомка?
Она не ответила из своего неизвестно-где.
К тому времени, когда наутро крылья оттаяли от инея, чехол мотора, ящик с инструментом, коробка с продуктами и таганок были уже аккуратно уложены на переднем сиденье, запакованы и как следует закреплены. Остатки завтрака я оставил еноту.
Во сне ответ нашелся сам собой: Те просветленные и совершенные – они ,.#cb предполагать что угодно, но решения принимаю я сам. А я решил, что не собираюсь прожить жизнь в одиночестве.
Я натянул перчатки, толкнул винт, в последний раз запустил двигатель и устроился в кабине.
Что бы я сделал, если бы увидел ее сейчас идущей по скошенной траве? Дурацкий импульс, странный холодок в затылке, я осмотрелся.
Поле было пустым.
Флайт взревел на подъеме, повернул на восток и приземлился в аэропорту Кэнкэки, штат Иллинойс. В тот же день я продал аэроплан за одиннадцать тысяч долларов наличными и упаковал деньги в свой сверток с постельными принадлежностями.
Последние долгие минуты наедине с моим бипланом. Я поблагодарил и попрощался, дотронулся до винта и, не оборачиваясь, быстро покинул ангар.
Приземлился, богатый и бездомный. Я ступил на улицы планеты, обитаемой четырьмя миллиардами пятьюста миллионами душ, и с этого момента с головой погрузился в поиски той единственной женщины, которая, согласно мнению лучших из когда-либо живших людей, не могла существовать в природе.
Два
То, что очаровывает нас, также ведет и защищает. Страстная одержимость, чем-нибудь, что мы любим – парусами, самолетами, идеями – и неудержимый магический поток прокладывает нам путь вперед, низводя до нуля значительность правил, здравый смысл и разногласия, перенося нас через глубочайшие ущелья различий во мнениях. Без силы этой любви:
– Что это вы пишете? – она смотрела на меня с таким изумлением, словно никогда не видела, чтобы кто-то писал в блокноте ручкой по дороге на юг в автобусе, направляющемся во Флориду.
Когда кто-либо врывается в мое уединение, разрушая его своими вопросами, я имею обыкновение иногда отвечать без объяснений, чтобы напугать человека и заставить его помолчать.
– Пишу письмо самому себе – тому, кем я был двадцать лет назад. Называется «Жаль, Что Я Этого Не Знал, Когда Был Тобой».
Несмотря на мое раздражение, ее глаза – весьма приятно было это видеть – загорелись любопытством и храбрым намерением это любопытство удовлетворить. Глубина карих глаз, темный водопад гладко зачесанных волос.
– Почитайте его мне, – ничуть не испугавшись, попросила она.
Я прочел – последний абзац до того места, на котором она меня прервала.
– Это правда?
– Назовите что-нибудь одно, что вы любили, – предложил я. – Привязанность не считается. Только то, что внушало вам всепобеждающую неуправляемую страсть:
– Лошади, – мгновенно отозвалась она. – Я любила лошадей.
– Когда вы были с вашими лошадьми, мир приобретал иную расцветку, чем имел все остальное время. Да?
Она улыбнулась:
– Точно. Я была королевой Огайо. Маме приходилось вылавливать меня с помощью лассо, чтобы выдернуть из седла и заставить идти домой. Бояться? Только не я! Я скакала на большом жеребце – его звали Сэнди – и он был моим другом, и пока я была с ним, никому бы и в голову не пришло меня обидеть. Я любила Сэнди.
Мне показалось, что она высказалась до конца. Но она добавила:
– А сейчас нет ничего, к чему я относилась бы таким же образом.
Я промолчал. Она погрузилась в свои собственные воспоминания, в те времена, когда Сэнди был с ней. Я вернулся к письму.
Без силы этой любви, мы становимся лодками, увязшими в штиле на море беспросветной скуки, а это смертельно:
– А как вы собираетесь отсылать письмо туда – в то время, которое прошло двадцать лет назад? – поинтересовалась она.
– Не знаю, – ответил я, заканчивая последнее на странице предложение. – Но разве не будет ужасно, если в тот день, когда я узнаю, как отправлять послания в прошлое, мне нечего будет послать? Так, что, пожалуй, прежде всего следует приготовить пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
– Если бы я был просветленной душой, – подумал я, – что бы я сказал сейчас самому себе? Не Шимода, но просветленный я сам?
Прошло мгновение, и я уже знал, что было бы сказано:
– Посмотри-ка на то, что окружает тебя в данный момент, Ричард. Что в этой картине не так?
Я огляделся во тьме. С небом все было в порядке. Что может быть не так в небе, испещренном сверканием взрывающихся алмазами удаленных на тысячи световых лет звезд? А во мне – разглядывающем этот фейерверк из вполне безопасного места? А самолет – надежный и верный Флайт, готовый нести меня, куда бы я не пожелал? Что не так в нем? Все так, все правильно.
А неправильно вот что: здесь нет ее! И я должен изменить ситуацию. И начну прямо сейчас!
– Не торопись, Ричард, – подумал я. – И на этот раз измени своим правилам. Пожалуйста, не спеши! Пожалуйста, подумай сначала. Хорошенько подумай.
Продумать все до конца. Ибо во тьме скрыт еще один вопрос – вопрос, которого я никогда не задавал Дональду Шимоде, и на который он не отвечал.
Почему обязательно случается так, что самые продвинутые из людей, те, чьи учения живут веками, пусть в несколько извращенной форме религий, почему эти люди непременно должны оставаться одинокими?
Почему мы никогда не встречаем лучащихся светом жен или мужей, или чудесный людей, которые на равных делят с ними их приключения и их любовь? Те немногие, кем мы так восхищаемся, неизменно окружены учениками и любопытными, на них давят те, кто приходит за исцелением и светом. Но как часто мы встречаем рядом с кем-нибудь из них родственную душу, человека сильного, в славе своей равного им и разделяющего их любовь? Иногда? Изредка?
Я невольно сглотнул – в горле пересохло.
Никогда.
– Самые продвинутые из людей, – подумал я, оказываются самыми одинокими!
Может быть, у совершенных нет родных душ потому, что они переросли все человеческие потребности?
Никакого ответа от голубой Беги, мерцающей в своей арфе из звезд.
Достижение совершенства в течение всего множества жизней – это не моя задача. Но эти люди – ведь им, вроде бы, предначертано указывать нам путь. Утверждал ли кто-либо из них: «Забудьте о родственных душах, родственных душ не существует?»
Неторопливо стрекочут сверчки: «Может быть, может быть».
Это стало каменной стеной, о которую разбились последние мгновения вечера.
– Если они это утверждают, – проворчал я, обращаясь к себе, – они заблуждаются.
Мне было интересно, согласится ли она со мной, где бы она ни была. Заблуждаются ли они, моя милая незнакомка?
Она не ответила из своего неизвестно-где.
К тому времени, когда наутро крылья оттаяли от инея, чехол мотора, ящик с инструментом, коробка с продуктами и таганок были уже аккуратно уложены на переднем сиденье, запакованы и как следует закреплены. Остатки завтрака я оставил еноту.
Во сне ответ нашелся сам собой: Те просветленные и совершенные – они ,.#cb предполагать что угодно, но решения принимаю я сам. А я решил, что не собираюсь прожить жизнь в одиночестве.
Я натянул перчатки, толкнул винт, в последний раз запустил двигатель и устроился в кабине.
Что бы я сделал, если бы увидел ее сейчас идущей по скошенной траве? Дурацкий импульс, странный холодок в затылке, я осмотрелся.
Поле было пустым.
Флайт взревел на подъеме, повернул на восток и приземлился в аэропорту Кэнкэки, штат Иллинойс. В тот же день я продал аэроплан за одиннадцать тысяч долларов наличными и упаковал деньги в свой сверток с постельными принадлежностями.
Последние долгие минуты наедине с моим бипланом. Я поблагодарил и попрощался, дотронулся до винта и, не оборачиваясь, быстро покинул ангар.
Приземлился, богатый и бездомный. Я ступил на улицы планеты, обитаемой четырьмя миллиардами пятьюста миллионами душ, и с этого момента с головой погрузился в поиски той единственной женщины, которая, согласно мнению лучших из когда-либо живших людей, не могла существовать в природе.
Два
То, что очаровывает нас, также ведет и защищает. Страстная одержимость, чем-нибудь, что мы любим – парусами, самолетами, идеями – и неудержимый магический поток прокладывает нам путь вперед, низводя до нуля значительность правил, здравый смысл и разногласия, перенося нас через глубочайшие ущелья различий во мнениях. Без силы этой любви:
– Что это вы пишете? – она смотрела на меня с таким изумлением, словно никогда не видела, чтобы кто-то писал в блокноте ручкой по дороге на юг в автобусе, направляющемся во Флориду.
Когда кто-либо врывается в мое уединение, разрушая его своими вопросами, я имею обыкновение иногда отвечать без объяснений, чтобы напугать человека и заставить его помолчать.
– Пишу письмо самому себе – тому, кем я был двадцать лет назад. Называется «Жаль, Что Я Этого Не Знал, Когда Был Тобой».
Несмотря на мое раздражение, ее глаза – весьма приятно было это видеть – загорелись любопытством и храбрым намерением это любопытство удовлетворить. Глубина карих глаз, темный водопад гладко зачесанных волос.
– Почитайте его мне, – ничуть не испугавшись, попросила она.
Я прочел – последний абзац до того места, на котором она меня прервала.
– Это правда?
– Назовите что-нибудь одно, что вы любили, – предложил я. – Привязанность не считается. Только то, что внушало вам всепобеждающую неуправляемую страсть:
– Лошади, – мгновенно отозвалась она. – Я любила лошадей.
– Когда вы были с вашими лошадьми, мир приобретал иную расцветку, чем имел все остальное время. Да?
Она улыбнулась:
– Точно. Я была королевой Огайо. Маме приходилось вылавливать меня с помощью лассо, чтобы выдернуть из седла и заставить идти домой. Бояться? Только не я! Я скакала на большом жеребце – его звали Сэнди – и он был моим другом, и пока я была с ним, никому бы и в голову не пришло меня обидеть. Я любила Сэнди.
Мне показалось, что она высказалась до конца. Но она добавила:
– А сейчас нет ничего, к чему я относилась бы таким же образом.
Я промолчал. Она погрузилась в свои собственные воспоминания, в те времена, когда Сэнди был с ней. Я вернулся к письму.
Без силы этой любви, мы становимся лодками, увязшими в штиле на море беспросветной скуки, а это смертельно:
– А как вы собираетесь отсылать письмо туда – в то время, которое прошло двадцать лет назад? – поинтересовалась она.
– Не знаю, – ответил я, заканчивая последнее на странице предложение. – Но разве не будет ужасно, если в тот день, когда я узнаю, как отправлять послания в прошлое, мне нечего будет послать? Так, что, пожалуй, прежде всего следует приготовить пакет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89