- Возьми мой меч, отец! - кричал Орлай. - Мы не воины! Мы старухи!
Князь Юрган подошел к сыну, положил на плечи ему руку.
- Тэхом, слушай! - сказал он. - Я, князь и старейшина рода, велю
тебе: догони раба шамана Лисни и убей его! Я брошу голову раба на красный
ковер и раздам богатства свои, по обычаю предков, у большого костра.
Спеши, Орлай! Великая мать-земля Колтысь-ими не хочет крови соседей.
КОЛДУНЬЯ
Ивашка не умер. Прохор принес его из лесу на руках, положил на лавку
в передний угол. Увидела Татьяна своего молодшенького без кровинки в лице,
пала перед ним, как подрубленная и запричитала: "Охти мне да тошнехонько,
охти мне да больнехонько! Уж как сяду я, многобедушка, к своему сыну
молодшенькому, к соколику златокрылому, ко его телу ко блеклому, как
повывою обидушку да повыскажу кручинушку! Как у меня, многобедушки, три
полюшка кручинушки посеяно, три полюшка обидушки насажено. Знаю я,
многобедушка, не пришла к тебе, рожано дитятко, не пришла бы к тебе
холодная, кабы жили на родной сторонушке, по закону христианскому..."
Зашла в избу старая Окинь. Она принесла жив-траву, но Татьяна не
подпустила ее к сыну.
- Загниет рана-то, - сказал матери Прохор.
Она заревела:
- Погубили нехристи молодшенького! Погубили!
Кондратий взял траву у старой Окинь, оттолкнул жену, развязал тряпицу
на шее Ивашки и велел Усте промыть рану водой.
Прохор опоясался мечом, снял со стены большой лук и вышел из избы.
День еще, солнышко светит, а все одно боязно. На Гридю какая надежда!
Спит, поди, в елушках, неторопь.
Прохор спустился в лог, перебрел речку. Лошади лежали на траве, как
неживые. Он прошел мимо, ни одна и башку не подняла - сморила жара
лошадей. Вот и засека. Прохор негромко свистнул.
Из ельника выполз Гридя, приставил ему к брюху рогатину и заорал:
- Живота или смерти?
- Не балуй.
Гридя убрал рогатину и стал жаловаться, что замаяли его мухи и спасу
от них нет.
- Пить-то принес? - спросил он Прохора.
- Принес.
В нагревшемся за день ельнике душно, жарко, зато шаманская тропа как
на ладони - мышь пробежит, и ту увидишь.
- Слышь, Проша!
- Ну!
- Пошто мы от оштяков Юргана стерегемся?
- Ивашка к ним в кумирницу лазил.
- Вот дурья башка! Ушкуем его тятька прозвал. Ушкуй и есть, чистый
разбойник! Спалят нас оштяки.
- Нишкни! Тятька идет!
Кондратий шагал не один, Пера был с ним. Они остановились за
елушником, на шаманской тропе, и стали оглядываться. "Нас смекают", -
догадался Прохор и вылез к ним на тропу.
- Гридю домой посылай, - сказал Кондратий Прохору. - Тут он?
- Тутока, тятя! - отозвался Гридя, вылезая из елушника.
Увидев лохматого караульщика, босого, в тяжелой железной кольчуге,
Пера засмеялся.
- Разобрало тебя, нехристя, - заругался Гридя. - Вырос больше
сохатого и ржешь!
Кондратий отправил его домой и наказал - ворота держать на крепком
запоре.
Ушел Гридя, ушли послы. Прохор остался один, поглядел на высокое еще
солнце и полез в елушник. Лежал в теплом елушнике, думал, что до юргановых
юрт версты полторы, будто и рядом, а сверни с шаманской тропы - ступишь
шаг и погибнешь. Лес сырой, дремучий, лога крутые, глубокие. Старый Сюзь
зовет это место урочищем лешего, Ворса-морта, по-ихнему. А тятька не взял
ни меча, ни рогатины. Видно, Пера отговорил. Да и то сказать - в гости с
мечом или рогатиной не ходят...
Морит от жары, глаза слипаются. Прохор кусал руку, чтобы не уснуть
ненароком, тряс головой. Жарко, дремотно. Палит солнце, выжимает серу из
елушника, к дождю такое тепло, к петровским грозам. От елушек шаманская
тропа бежит саженей десять посреди берез. Прохор стал считать белоногих.
Учил его счету тятька, еще на Устюжине, когда за великим князем жили.
Много лет прошло, а Прохор не забыл. Посадил на землю удельный князь Юрий
своего холопа Епишку. Набежали княжеские доводчики. Скот, кричат тятьке,
твой, изба твоя, а земля по грамоте княжеская, он ей господарь и
володетель...
Показалось Прохору, будто птица мелькнула. Придавил он локтями траву,
поднял лук и стал вглядываться. Притаился кто-то за березой, стоит. "Пока
на тропу не выйдет, стрелять не стану, - решил Прохор и ахнул: - Господи,
девка!"
В красной рубахе, без платка, шла по тропе к нему черноволосая
юрганка. Вот беда-то! И показаться нельзя и пропустить боязно. Он покачал
елушки - может, испугается, убежит. Но черноволосая не испугалась, сказала
"пайся" и протянула в его сторону кувшинчик. Он понял: здоровается с ним
черноволосая, надо вылезать, все едино заметила.
Прохор вышел к ней на тропу.
- Ну, чего ты! Беспонятная...
Она улыбнулась ему и затараторила. Он стоял перед ней, грузный и
большой, как медведь, слушал, но разобрать ничего не мог:
- Эх ты, травинка! Заблудилась, натьто.
Она совала ему в руки глиняный кувшинчик.
- Ивашка! Рума Ивашка...
Понял Прохор, взял у нее кувшинчик и хотел погладить черноволосую. Но
она убежала.
Вечереть начало, почернели елки, холодная сырость выползла из логов.
Вернулся Кондратий с подарками. Прохор рассказал ему про черноволосую
юрганку и показал кувшинчик с томленой травой.
Кондратий подержал глиняный кувшинчик в руках, отдал его Прохору и
сказал:
- Майта, дочка Юргана была.
Они выбрались из елушника и пошли рядом. Прохор не расспрашивал отца,
ждал - все одно не удержится тятька, расскажет.
Перешли речку по жердям. Кондратий сел на срубленную осину.
- Посидим, Проша, поглядим на зарю закатную. Отдарил меня князь, как
водится, по-соседски. Но слова его подарка лучше. Много, говорит, серебра
- мало друзей. Так плохо. Мало серебра - много друзей. Так хорошо. Запомни
мое слово, Прохор, нам с юрганами нечего делить. Они люди, и мы люди. Боги
у нас разные, а жизнь одна. Станем друг другу пакостить - не выживем! Лес
задавит, голод убьет... А Майту я знаю, ветер-девка и добрая, из
юргановской породы.
Отец встал, пошел в гору, к воротам. Прохор шел за ним и думал: не
зря, видно, говорится, что дитятко криво, да родителям мило. Уж нашто
Ивашка разбойник, сколь от него хлопот и горя натерпелись, а тятька
жалеет. Думку держал, хотел его на юрганке черноволосой женить. Этакова-то
ушкуя на травинке.
Они долго стучали в закрытые ворота. Гридя не отзывался.
- Уснул, леший! Лезь, подсажу.
Прохор поглядел на бревенчатый заплот в две сажени, поставил
кувшинчик в траву, поплевал на руки. Но лезть ему не пришлось. Гридя
подошел, открыл ворота.
Татьяна сидела одна в избе, шептала над сыном:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19