- ...красная девица бьет, обороняет, боль отлучает и бросает на мхи,
на болота...
- Устя где? - спросил Кондратий жену.
Она не поняла или не услышала, ответила невпопад, про Ивашку.
- С Параськой она, - сказал Гридя. - Кожи они мнут на ручье, за
конюшней.
Кондратий взял у Прохора оштяцкий кувшинчик, налил в кружку черный
настой из весенней травы.
- Помоги, мать.
Она не стала расспрашивать, кто траву томил, видно, поумнела от горя,
напоила Ивашку оштяцкой травой, обняла мужа и заревела.
Кондратий гладил ее по спине и уговаривал:
- Не реви, бог милостив! Встанет Ивашка на ноги.
Ночь выдалась ветренная, с дождем. Пришлось опустить волоки на окна и
притворить дверь. Прохор не ушел с Гридей спать на овин, остался в избе,
лег с отцом на полу. Да так и не уснул всю ночь: в избе духота смертная, а
на воле леший разыгрался, бьется о стены, на крыше с лешачихой пляшет.
Прохор и молитвой пугал бесноватого, и Татьянину икону ставил к дверям.
Еле утра дождался.
Татьяна спала сидя, на лавке. Ивашка негромко стонал.
Прохор наклонился над ним - темно, лица не видать, но вроде ожил
парень, дышит спокойно, не бормочет, не мечется. Напоил его Прохор,
разбудил мать и пошел к лошадям. Застоялись они в конюшне, пора на волю. С
юрганами мир и согласие, бояться нечего.
Он прогнал лошадей за речку, дошел до засеки. Елушки хохлились, как
курицы, мокрые березы поникли, будто затосковали. День начинался
пасмурный, сырой. Из темного леса хвоей тянуло и палым листом. Он
потоптался в мокрой траве у засеки, вымок чуть не до пояса и побрел домой.
Тятька собирался с мережками на Юг-речку. Все равно, говорит, косить еще
рано, трава не выстоялась, дня два-три можно и порыбачить.
Кондратий с острогой встретил его у ворот и сказал, что мережить с
ним пойдет Гридя.
- А ты к засеке наведайся. Кувшинчик отдашь Майте. Прибежит она,
думаю.
- Морды я поставил на плесе.
- Доглядим.
Небо серое, мягкое. Не поймешь - то ли утро, то ли дня середина.
Стоит Прохор один посреди двора, думает: идти каменку заново класть или к
засеке наведаться? Вышли с туесками девки, по ягоды собрались. Параська
веревкой опоясалась, по пути веников наломают.
Устя из ворот - и за песню:
Не по-летнему
Солнышко греет -
Не всех красное
Обогрело
Одною меня, бедную,
Ознобило...
Слушает Прохор - баско поет Устя, о молодом Юргане тоскует, да разве
мать уломаешь. Нехристь, дескать, он, в избу не пущу оштяка поганого. И
Устя за ней балабонит. А чем оштяки хуже?
Люди как люди, черноволосая еще побассей Усти будет. Травинка...
Не заметил Прохор, как под гору спустился, как речку перешел.
Хлестнули его по лицу мокрые елки, огляделся - засека. Продрался он сквозь
елушник, приволок на тропу сушину, посидел на ней и домой отправился,
каменку ладить. Шел не спеша, о Майте думал. Поклониться бы князю Юргану
дорогим подарком, выпросить дочь. Жили бы они с Майтой душа в душу, ребят
ростили. Вспомнил Прохор и родную избу на крутом берегу Сухоны. За избой,
на широкой лужайке, собирались девки по праздникам - хороводы водить,
Ярилу краснолобого славить. Одна приглянулась ему, да увел их тятька из
родных мест.
Уходили из родной Устюжины ранней весной, в логах еще снег лежал, а
пришли в пармские леса в конце лета, уж трава начала жухнуть. За неделю
землянку вырыли, печку сложили, галешник был под рукой. Кое-как промаялись
зиму: хлеб кончился в просинец-месяц, но мяса было вдосталь - сохатые в
урочище зимовали. С весны до поздней осени, Прохор помнил, рубили лес.
Двор обнесли крепким заплотом от воровских людей. Пять зим ютились в
землянке, жили посреди темного леса, как медведи в берлоге. На шестую зиму
перешли в избу, поставили добрую, из кондового леса на сухом месте. А
землянку баней стали звать.
Думы думами, а работа тоже не ждет.
Развалил он каменку, сходил к речке за окатышами, две плахи приволок,
поставил их на зольном полу ребром и начал класть. Сперва крупные голыши
подбирал, потом помельче, окатыши сверху, для жару.
Темно стало в землянке. Спохватился Прохор, кинулся в избу за
оштяцким кувшинчиком. Беда - уйдет юрганка, не дождется его.
ЦЕНА ГОЛОВЫ
Старый Сюзь жил долго. Он видел, как росли и старились его сыновья.
Он видел, как рождались и как умирали люди. У него сохла кожа, слабели
руки, но ум оставался молодым. Старый Сюзь отдавал князю куньи меха, но не
князь всей Нижней земли, а он был хозяином своего ултыра, он зажигал огонь
в зимнем очаге, посылал сыновей лесовать, учил внуков, наказывал женщин.
Но вчера старый Сюзь "потерял след". Вчера подошел к нему младший
брат Пера, любимый брат и добрый охотник.
Старый Сюзь собирался к Кондратию Русу с подарками, хотел выпросить у
него ячмень-зерно и засеять дальнюю кулигу.
- Я не пойду в ултыр Низя за девкой, - сказал Пера. - Вета моей женой
будет, большой отец. Вета!
Старый Сюзь сказал ему: нельзя нарушать обычай отцов, нельзя брать
жену в своем ултыре.
- Я знаю, - кричал Пера, - нельзя бить куницу в пору тепла, худой мех
у нее. Я знаю, нельзя бить лосей в урочище Ворса-морта весной. Они уйдут
из нашего леса. Но я не знаю, большой отец, зачем мне покупать жену в
ултыре Низя, а Вету продавать чужому охотнику!
Старый Сюзь замахнулся на него батогом. Пера ушел в дальний угол
керки и стал ругать обычаи отцов. Его слушали сородичи, слушали женщины,
слушали дети. Старый Сюзь не мог уснуть. Долгой и темной показалась ему
летняя ночь. Раньше он не боялся смерти. Раньше он думал, что Пера станет
хозяином ултыра. Но Йома отняла разум у брата. Кто будет разжигать живой
огонь, платить дань князю Нижней земли, учить молодых? Скоро руки его
устанут, он закроет глаза и вернется к предкам...
Утром он хотел еще поговорить с братом, но Пера ушел из ултыра, ночью
ушел.
"Надо идти к великому каму", - решил старый Сюзь. Он снял со стены
пестерь, набил его соболиными мехами и позвал жену.
Она подошла.
- Пусть мужчины идут на Шабирь-озеро, женщины в лес, - сказал он.
- И девок и парней пошлю, большой отец, - шептала беззубая Окинь. Ей
жалко было меха. Но перечить хозяину ултыра она не смела.
Старый Сюзь ушел из дому вечером. Солнце садилось. В лесу было душно
и сухо.
Ночь он просидел в яме, закрывшись от комаров пестрядным юром. Утром
вылез на тропу и не узнал ее. Она вся заросла мелким лесом. Он шел и
думал: заругается кам, забыли, скажет, дорогу в Матыныб-кар, забыли Йому,
хозяйку земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19