Приходится предположить, что его преосвященство был не слишком разборчив в средствах. После смерти Феррари Рим наводнили язвительные эпиграммы, ставшие, по выражению Бурхарда, «достойным венцом его бесславной жизни». Некоторые из этих стишков мы находим в дневнике ватиканского церемониймейстера; один из них гласит:
Нас Janus Baptista jacet Ferrarius urna, Terra habuit corpus, Bos bona, Styx animam note 33
Как видно из эпиграммы, папа (Бык) поспешил наложить руку на богатства покойного, и тут можно лишь повторить сказанное по поводу наследства кардинала Микьеля. Но отчего же умер кардинал Феррари? Оказывается, единственное документальное упоминание о яде вновь исходит от венецианского посла. Двадцатого июля 1502 года, сообщая в Сенат о смерти кардинала Модены, он отмечает удивительную, граничащую с неприличием торопливость, с которой папа распределил все должности и бенефиции Феррари. Немалую долю последних получил кардинальский секретарь Себастьяно Пинцоне, что, по мнению Джустиниана, являлось «ценою крови» — платой за убийство хозяина. А в предыдущем письме, от одиннадцатого июля, посол обронил многозначительные слова: «Кардинал Модены тяжело болен, и надежды на его выздоровление невелики. Подозревают яд».
Но недуг Джанбаттисты Феррари нашел отражение и в дневнике Бурхарда. Согласно записям церемониймейстера, первые признаки заболевания появились третьего июля. Сам кардинал считал, что у него лихорадка, но упорно отказывался как от кровопускания, так и от любой другой врачебной помощи. Уповал ли он всецело на Божье милосердие или просто не доверял медикам — неизвестно; как бы то ни было, упрямство стоило ему жизни. Феррари скончался двадцатого июля, на семнадцатый день болезни.
Итак, никакого намека на отравление. Однако через два с половиной года, уже при Юлии II, церемониймейстер напишет в дневнике следующее: «На заседании руоты вынесен смертный приговор in contumaciam note 34 писцу канцелярии его святейшества Себастьяно Пинцоне. Он лишен всех должностей и объявлен вне закона, как виновный в смерти своего благодетеля и господина, кардинала Моденского».
Таким образом, вина исчезнувшего Пинцоне как будто получила официальное подтверждение. Значит, Джустиниан прав? Это не исключено, хотя в данном случае вердикт руоты едва ли может считаться окончательным доказательством. Он произнесен больше чем через два года, в отсутствие обвиняемого, и мы не знаем, какие улики были представлены высокому трибуналу. Бурхард не комментирует утверждение о том, что «смерть кардинала Моденского лежит на совести Себастьяно Пинцоне», и, судя по всему, не изменил своего первоначального мнения о лихорадке, прервавшей жизнь его преосвященства. Но даже допустив справедливость приговора руоты, следует отметить, что в нем не содержится каких-либо упоминаний о Борджа.
Сходство между судебными процессами Пинцоне и Коллоредо бросается в глаза, и это неудивительно — оба они были начаты по воле одного и того же человека, папы Юлия II, и закончились в соответствии с его желаниями.
Трактовка событий, угодная новому первосвященнику, пережила папу на три с половиной столетия. Так, в работе доктора Якоба Буркхардта «Культура итальянского Возрождения» среди множества выпадов против Чезаре Борджа говорится, что «Микеле де Корелла исполнял при нем обязанности палача, а Себастьяно Пинцоне — тайного отравителя». Едва ли имеет смысл отстаивать память дона Мигеля — за ним действительно водилось немало грехов, и он убивал людей не только в бою. Но вот роль, отведенная Пинцоне, выглядит довольно странной, если учесть, что он никогда не состоял на службе у герцога, а среди записей современников нет вообще никаких упоминаний об их знакомстве. Вымышленная связь между герцогом и кардинальским секретарем оправдывается очевидной целью — взвалить на первого долю ответственности за недоказанное преступление второго.
Даже такой прилежный исследователь, как Грегоровий, не придал значения истории болезни кардинала Модены, изложенной в дневнике церемониймейстера. Он со всей определенностью утверждает, будто кардинал Феррари стал еще одной жертвой Борджа, точнее, их «безотказного белого порошка».
Более того, оказывается раскрытым даже состав этого легендарного смертоносного препарата. Джовио называет его «кантарелла»; таким образом, мы имеем дело с кантаридином — веществом, хорошо изученным современной медицинской наукой. Но почему именно «кантарелла», а не какой-нибудь другой яд? Возможно, сыграло свою роль красивое и отчасти зловещее звучание самого слова, а также известное афродизическое действие, производимое малыми дозами кантаридина. Последнее обстоятельство, по мысли Джовио, должно было привлечь к этому яду самое пристальное внимание похотливых Борджа, и особенно Александра VI (Чезаре, в силу своего возраста, едва ли испытывал нужду в искусственных возбуждающих средствах).
Джовио оставил нам описание пресловутой «кантареллы» — и сделал это совершенно напрасно, разом уличив себя во лжи. «Кантарелла, — пишет он, — представляет собою белый порошок, лишенный запаха и имеющий очень слабый и не противный вкус». Между тем кантаридин — масса темно-зеленого цвета, с едким запахом и жгучим вкусом. Сходства, как видим, никакого, но кто будет обращать внимание на подобные мелочи, когда историк преподносит публике сенсационную новость — разгадку векового секрета Борджа!
Но вернемся к изложению реальных событий. Выполняя приказ его святейшества, войска герцога двинулись на Чери — последний оплот семейства Орсини. Город сдался после четырехнедельной осады, с правом свободного выхода для всех защитников. Как рассказывали очевидцы, падение Чери во многом было предопределено использованием хитроумных боевых машин, которые сконструировал Леонардо да Винчи.
В Риме также происходили сражения, но на дипломатическом фронте. Здесь противоборствовали папа и венецианцы. Грабеж в Сенигаллии окончательно разъярил могущественную Республику, и Сенат от имени пострадавших купцов потребовал у святого отца возмещения убытков и гарантий на будущее. Венеция готова была прекратить нейтралитет и начала постепенно перемещать войска к северным границам Романьи. Дож и Сенат давно старались найти повод, который был бы достаточно веским даже в глазах Людовика XII и мог бы оправдать открытие военных действий против Валентино.
Венеция являлась очень серьезным противником, и герцог понимал, что в случае конфликта ему придется рассчитывать на собственные силы, а не на помощь Франции. Он спешно усилил романские гарнизоны и назначил новых наместников, отвечавших за безопасность и оборону всех городов в его владениях. Кристофоро делла Торре принял командование над Имолой, Фаэнцей и Форли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Нас Janus Baptista jacet Ferrarius urna, Terra habuit corpus, Bos bona, Styx animam note 33
Как видно из эпиграммы, папа (Бык) поспешил наложить руку на богатства покойного, и тут можно лишь повторить сказанное по поводу наследства кардинала Микьеля. Но отчего же умер кардинал Феррари? Оказывается, единственное документальное упоминание о яде вновь исходит от венецианского посла. Двадцатого июля 1502 года, сообщая в Сенат о смерти кардинала Модены, он отмечает удивительную, граничащую с неприличием торопливость, с которой папа распределил все должности и бенефиции Феррари. Немалую долю последних получил кардинальский секретарь Себастьяно Пинцоне, что, по мнению Джустиниана, являлось «ценою крови» — платой за убийство хозяина. А в предыдущем письме, от одиннадцатого июля, посол обронил многозначительные слова: «Кардинал Модены тяжело болен, и надежды на его выздоровление невелики. Подозревают яд».
Но недуг Джанбаттисты Феррари нашел отражение и в дневнике Бурхарда. Согласно записям церемониймейстера, первые признаки заболевания появились третьего июля. Сам кардинал считал, что у него лихорадка, но упорно отказывался как от кровопускания, так и от любой другой врачебной помощи. Уповал ли он всецело на Божье милосердие или просто не доверял медикам — неизвестно; как бы то ни было, упрямство стоило ему жизни. Феррари скончался двадцатого июля, на семнадцатый день болезни.
Итак, никакого намека на отравление. Однако через два с половиной года, уже при Юлии II, церемониймейстер напишет в дневнике следующее: «На заседании руоты вынесен смертный приговор in contumaciam note 34 писцу канцелярии его святейшества Себастьяно Пинцоне. Он лишен всех должностей и объявлен вне закона, как виновный в смерти своего благодетеля и господина, кардинала Моденского».
Таким образом, вина исчезнувшего Пинцоне как будто получила официальное подтверждение. Значит, Джустиниан прав? Это не исключено, хотя в данном случае вердикт руоты едва ли может считаться окончательным доказательством. Он произнесен больше чем через два года, в отсутствие обвиняемого, и мы не знаем, какие улики были представлены высокому трибуналу. Бурхард не комментирует утверждение о том, что «смерть кардинала Моденского лежит на совести Себастьяно Пинцоне», и, судя по всему, не изменил своего первоначального мнения о лихорадке, прервавшей жизнь его преосвященства. Но даже допустив справедливость приговора руоты, следует отметить, что в нем не содержится каких-либо упоминаний о Борджа.
Сходство между судебными процессами Пинцоне и Коллоредо бросается в глаза, и это неудивительно — оба они были начаты по воле одного и того же человека, папы Юлия II, и закончились в соответствии с его желаниями.
Трактовка событий, угодная новому первосвященнику, пережила папу на три с половиной столетия. Так, в работе доктора Якоба Буркхардта «Культура итальянского Возрождения» среди множества выпадов против Чезаре Борджа говорится, что «Микеле де Корелла исполнял при нем обязанности палача, а Себастьяно Пинцоне — тайного отравителя». Едва ли имеет смысл отстаивать память дона Мигеля — за ним действительно водилось немало грехов, и он убивал людей не только в бою. Но вот роль, отведенная Пинцоне, выглядит довольно странной, если учесть, что он никогда не состоял на службе у герцога, а среди записей современников нет вообще никаких упоминаний об их знакомстве. Вымышленная связь между герцогом и кардинальским секретарем оправдывается очевидной целью — взвалить на первого долю ответственности за недоказанное преступление второго.
Даже такой прилежный исследователь, как Грегоровий, не придал значения истории болезни кардинала Модены, изложенной в дневнике церемониймейстера. Он со всей определенностью утверждает, будто кардинал Феррари стал еще одной жертвой Борджа, точнее, их «безотказного белого порошка».
Более того, оказывается раскрытым даже состав этого легендарного смертоносного препарата. Джовио называет его «кантарелла»; таким образом, мы имеем дело с кантаридином — веществом, хорошо изученным современной медицинской наукой. Но почему именно «кантарелла», а не какой-нибудь другой яд? Возможно, сыграло свою роль красивое и отчасти зловещее звучание самого слова, а также известное афродизическое действие, производимое малыми дозами кантаридина. Последнее обстоятельство, по мысли Джовио, должно было привлечь к этому яду самое пристальное внимание похотливых Борджа, и особенно Александра VI (Чезаре, в силу своего возраста, едва ли испытывал нужду в искусственных возбуждающих средствах).
Джовио оставил нам описание пресловутой «кантареллы» — и сделал это совершенно напрасно, разом уличив себя во лжи. «Кантарелла, — пишет он, — представляет собою белый порошок, лишенный запаха и имеющий очень слабый и не противный вкус». Между тем кантаридин — масса темно-зеленого цвета, с едким запахом и жгучим вкусом. Сходства, как видим, никакого, но кто будет обращать внимание на подобные мелочи, когда историк преподносит публике сенсационную новость — разгадку векового секрета Борджа!
Но вернемся к изложению реальных событий. Выполняя приказ его святейшества, войска герцога двинулись на Чери — последний оплот семейства Орсини. Город сдался после четырехнедельной осады, с правом свободного выхода для всех защитников. Как рассказывали очевидцы, падение Чери во многом было предопределено использованием хитроумных боевых машин, которые сконструировал Леонардо да Винчи.
В Риме также происходили сражения, но на дипломатическом фронте. Здесь противоборствовали папа и венецианцы. Грабеж в Сенигаллии окончательно разъярил могущественную Республику, и Сенат от имени пострадавших купцов потребовал у святого отца возмещения убытков и гарантий на будущее. Венеция готова была прекратить нейтралитет и начала постепенно перемещать войска к северным границам Романьи. Дож и Сенат давно старались найти повод, который был бы достаточно веским даже в глазах Людовика XII и мог бы оправдать открытие военных действий против Валентино.
Венеция являлась очень серьезным противником, и герцог понимал, что в случае конфликта ему придется рассчитывать на собственные силы, а не на помощь Франции. Он спешно усилил романские гарнизоны и назначил новых наместников, отвечавших за безопасность и оборону всех городов в его владениях. Кристофоро делла Торре принял командование над Имолой, Фаэнцей и Форли;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85