„Ну, ликуй – ты прав. Ты этого искал? Этого хотел?.. Хотел что-то доказать миру и себе. И – счастья.
Необыкновенного счастья, достигнутого необыкновенным способом. Вот и получай!“ Берн почувствовал злое, тоскливое одиночество.
Человекообразные повернулись в его сторону. Дикарь с дубиною косолапо шагнул, крикнул хрипло:
– Эххур-хо-о!
Может, это была угроза, может, приказ подойти? Берн осознал опасность, попятился в кусты.
…Это была не угроза, не приказ – пробный звук. И Безволосый отступил!
Великий Эхху воспрял: значит, он боится?
– Эх-хур-хо-о!!– Теперь это была угроза и приказ.
Вождь, то махая дубиной, то опираясь на нее, неуклюже, но быстро двинулся через поляну. Прочие дикари ковыляли за ним на полусогнутых ногах, склонясь туловищем вперед; некоторые помогали себе руками.
Берн отступил еще. Вспомнил о пистолете, вытащил, откинул предохранитель.
„Первый выстрел в воздух, отпугну“. Слабый щелчок… осечка! Вторая… третья… восьмая. Время испортило порох. Профессор бросил ненужную игрушку, повернулся, побежал по своему следу в росе. Теперь спасение – добежать до кабины.
В редколесье преимущество было на его стороне. Но вот деревья сблизились, ветви и кусты преграждали путь – и шум погони приблизился. Дикари цеплялись руками за ветви, раскачивались и делали огромные прыжки. Некоторые резво галопировали на четвереньках. Теперь они орали все.
Он убегает. Безволосый. Значит, виноват. Значит, он их обидел. Оскорбил, обманул – и хочет уйти от наказания. Справедливость на их стороне. И они ему покажут, уаыа!..
Ветка смахнула очки с лица Берна. Где-то здесь надо повернуть на прогалину, на которой он увидел эти треклятые следы, – к кабине, к спасению… Но где?!
Он водил глазами на бегу: всюду расплывались контуры деревьев, зеленые, желтые, сизые пятна; солнца просвечивало листья. А крики позади все громче.
Великий Эхху и его соперник молодой самец Ди ковыляли впереди всех на полусогнутых – настигали Убегающего.
А Берн уже и не убегал: встал спиной к дереву, смотрел во все глаза на приближающееся племя, хотел в последние секунды жизни побольше увидеть.
Первым набегал вождь. Берн в упор увидел маленькие глазки, свирепые и трусливые, в красных волосатых веках, ощутил зловоние из клыкастого рта.
– Ну что ж… здравствуй, будущее! – И профессор от души плюнул в морду Великого Эхху.
– Ыауыа! – провыл тот, взмахивая палицей.
Удар. Взметнулись вверх деревья. И не обращая внимание на боль, на новые удары, Берн смотрел в небо – в удивительно быстро краснеющее небо. Трепещут под ветром красные листья – разве уже осень? Заслоняют небо красные фигуры дикарей. Странные красные птицы стремительно опускаются с высоты на полупрозрачных крыльях.
Страшный удар по черепу. Мир лопнул, как радужный пузырь.
Красная тьма…
6. ЧЕЛОВЕК ПОГИБ – ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ
Он летал, как летают только во сне. Впрочем, были и крылья – прозрачные, почти невесомые. И тело слушалось так идеально, что казалось невесомым.
Он летел прямо в закат, подобный туннелю из радуг. На выходе из туннеля – слепяще белая точка Альтаира. Под ним – расплавленное закатом спокойное море с кляксами островков, утыканных по берегам белыми пальцами скал.
– А острова тоже похожи на амеб! – доносится певучий и счастливый женский голос, голос Ксены. Вон она – выше и впереди – парит, купается в огнях заката.
При взгляде на нее теплеет сердце.
– Ага, похожи! – кричит он ей.
Не кричит. И от нее – не доносится. Они переговариваются через ларинги в шлемах. Здесь опасно пьянящий избыток кислорода, без гермошлемов нельзя.
Здесь не так все просто.
Они последний раз кружат над островками, над „живым“ морем. Через два часа старт, к своим. С удачей – и с какой!
– Прощай, закатный мир! Сюда мы не вернемся. Тебя нам долго будет не хватать… – поет-импровизирует Ксена. И прерывает себя:– Дан, ты что-то сказал? Он ничего не говорил. Но чувствует щемящий озноб опасности, чье-то незримое присутствие. Амебы? Да, они – бесформенные прозрачные комки в воздухе; они заметны только тем, что преломляют свет: прогибаются закатные радуги, пляшет зубчатая линия островов на горизонте. Они не с добром.
– Ксена, скорей вниз!
Э, да их много: воздух вокруг колышется, искривляются линии и перспектива.
Неспроста они, не любящие яркого света, поднялись из моря. „Да, неспроста, – ответливо воспринимает он их мысли. – Тебе пришел конец, млекопитающее. А ту предательницу мы уже уничтожили. Все наше останется здесь“.
…И самое бредовое, самое подлое, что приходящее от них не видишь, не слышишь – вспоминаешь, как то, что достоверно знал, только запамятовал. Или еще хуже: заблуждался, а теперь понял. Озарило. Понял, что ему конец, что ту уничтожили, понял, как решение головоломки, и чуть ли не рад.
Подлецы. Подлецы и подлецы! Приходящему извне психика сопротивляется. А от них – будто выношенное свое.
Но он это знает, уже учен. И не думает сдаваться. „Чепуха, ничего вы мне не сделаете, Высшие Простейшие или как там вас! – мыслями отбивается он от навязанных ему мыслей. – Я знаю, вы не умеете ничего делать в воздухе – только в воде. Здесь вы бессильны“. А сам энергичней загребает крыльями, чтобы вырваться из окружения. „О, ты ошибаешься, млекопитающее! (И он уже понял, что ошибается.) Мы не умеем созидать в воздушной среде. Нам это ни к чему. Но разрушать гораздо проще, чем созидать. Это мы сумеем…“
– Разрушать проще, чем созидать, куда проще! – говорит он Нимайеру; у того мрачно освещенное снизу лицо на фоне тьмы. – Один безумец может натворить столько бед, что и миллионы умников не поправят.
Над ними тусклые звезды в пыльном небе. Новые звезды? Нет, те ярче, обильнее. А есть и совсем не такие, немерцающие, сверкают всеми красками в пустоте.
…И мордочка Мими с умильно вытянутыми, просящими губами освещена закатом – не тем, багровым, пустынным. А какой тот? И какие звезды – те?
…И у дикарей, которые настигали его, были морды Мими – только искажены яростью, азартом погони.
– Ксена, вниз! – кричит он, работая крыльями. – Они напали на. нас! Сообщи на спутник связи, на корабль…
И с непонятной беспечностью отзывается в шлеме ее голос:
– Хорошо, Дан! Хорошо, милый! Здесь так славно… „Выше, Дан! Выше, млекопитающее! – издеваются в мозгу бесцветные мысли. – К самым звездам. Вы ведь так стремитесь к звездам. С высоты удобней падать. И не волнуйся за свою сумочку, с ней все будет хорошо“.
Мимолетное сознание просчета: не вверх надо было вырываться, повинуясь инстинкту, а вниз, к почве. Но мускулы уже подчинились чужой воле; да не чужой, он убежден теперь – вверх надо!.. Остров стоянки виден малым светлым пятнышком, Ксена, кружащая внизу, – многоцветная бабочка в лучах заката…
Но почему – Дан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Необыкновенного счастья, достигнутого необыкновенным способом. Вот и получай!“ Берн почувствовал злое, тоскливое одиночество.
Человекообразные повернулись в его сторону. Дикарь с дубиною косолапо шагнул, крикнул хрипло:
– Эххур-хо-о!
Может, это была угроза, может, приказ подойти? Берн осознал опасность, попятился в кусты.
…Это была не угроза, не приказ – пробный звук. И Безволосый отступил!
Великий Эхху воспрял: значит, он боится?
– Эх-хур-хо-о!!– Теперь это была угроза и приказ.
Вождь, то махая дубиной, то опираясь на нее, неуклюже, но быстро двинулся через поляну. Прочие дикари ковыляли за ним на полусогнутых ногах, склонясь туловищем вперед; некоторые помогали себе руками.
Берн отступил еще. Вспомнил о пистолете, вытащил, откинул предохранитель.
„Первый выстрел в воздух, отпугну“. Слабый щелчок… осечка! Вторая… третья… восьмая. Время испортило порох. Профессор бросил ненужную игрушку, повернулся, побежал по своему следу в росе. Теперь спасение – добежать до кабины.
В редколесье преимущество было на его стороне. Но вот деревья сблизились, ветви и кусты преграждали путь – и шум погони приблизился. Дикари цеплялись руками за ветви, раскачивались и делали огромные прыжки. Некоторые резво галопировали на четвереньках. Теперь они орали все.
Он убегает. Безволосый. Значит, виноват. Значит, он их обидел. Оскорбил, обманул – и хочет уйти от наказания. Справедливость на их стороне. И они ему покажут, уаыа!..
Ветка смахнула очки с лица Берна. Где-то здесь надо повернуть на прогалину, на которой он увидел эти треклятые следы, – к кабине, к спасению… Но где?!
Он водил глазами на бегу: всюду расплывались контуры деревьев, зеленые, желтые, сизые пятна; солнца просвечивало листья. А крики позади все громче.
Великий Эхху и его соперник молодой самец Ди ковыляли впереди всех на полусогнутых – настигали Убегающего.
А Берн уже и не убегал: встал спиной к дереву, смотрел во все глаза на приближающееся племя, хотел в последние секунды жизни побольше увидеть.
Первым набегал вождь. Берн в упор увидел маленькие глазки, свирепые и трусливые, в красных волосатых веках, ощутил зловоние из клыкастого рта.
– Ну что ж… здравствуй, будущее! – И профессор от души плюнул в морду Великого Эхху.
– Ыауыа! – провыл тот, взмахивая палицей.
Удар. Взметнулись вверх деревья. И не обращая внимание на боль, на новые удары, Берн смотрел в небо – в удивительно быстро краснеющее небо. Трепещут под ветром красные листья – разве уже осень? Заслоняют небо красные фигуры дикарей. Странные красные птицы стремительно опускаются с высоты на полупрозрачных крыльях.
Страшный удар по черепу. Мир лопнул, как радужный пузырь.
Красная тьма…
6. ЧЕЛОВЕК ПОГИБ – ЧЕЛОВЕК ЖИВЕТ
Он летал, как летают только во сне. Впрочем, были и крылья – прозрачные, почти невесомые. И тело слушалось так идеально, что казалось невесомым.
Он летел прямо в закат, подобный туннелю из радуг. На выходе из туннеля – слепяще белая точка Альтаира. Под ним – расплавленное закатом спокойное море с кляксами островков, утыканных по берегам белыми пальцами скал.
– А острова тоже похожи на амеб! – доносится певучий и счастливый женский голос, голос Ксены. Вон она – выше и впереди – парит, купается в огнях заката.
При взгляде на нее теплеет сердце.
– Ага, похожи! – кричит он ей.
Не кричит. И от нее – не доносится. Они переговариваются через ларинги в шлемах. Здесь опасно пьянящий избыток кислорода, без гермошлемов нельзя.
Здесь не так все просто.
Они последний раз кружат над островками, над „живым“ морем. Через два часа старт, к своим. С удачей – и с какой!
– Прощай, закатный мир! Сюда мы не вернемся. Тебя нам долго будет не хватать… – поет-импровизирует Ксена. И прерывает себя:– Дан, ты что-то сказал? Он ничего не говорил. Но чувствует щемящий озноб опасности, чье-то незримое присутствие. Амебы? Да, они – бесформенные прозрачные комки в воздухе; они заметны только тем, что преломляют свет: прогибаются закатные радуги, пляшет зубчатая линия островов на горизонте. Они не с добром.
– Ксена, скорей вниз!
Э, да их много: воздух вокруг колышется, искривляются линии и перспектива.
Неспроста они, не любящие яркого света, поднялись из моря. „Да, неспроста, – ответливо воспринимает он их мысли. – Тебе пришел конец, млекопитающее. А ту предательницу мы уже уничтожили. Все наше останется здесь“.
…И самое бредовое, самое подлое, что приходящее от них не видишь, не слышишь – вспоминаешь, как то, что достоверно знал, только запамятовал. Или еще хуже: заблуждался, а теперь понял. Озарило. Понял, что ему конец, что ту уничтожили, понял, как решение головоломки, и чуть ли не рад.
Подлецы. Подлецы и подлецы! Приходящему извне психика сопротивляется. А от них – будто выношенное свое.
Но он это знает, уже учен. И не думает сдаваться. „Чепуха, ничего вы мне не сделаете, Высшие Простейшие или как там вас! – мыслями отбивается он от навязанных ему мыслей. – Я знаю, вы не умеете ничего делать в воздухе – только в воде. Здесь вы бессильны“. А сам энергичней загребает крыльями, чтобы вырваться из окружения. „О, ты ошибаешься, млекопитающее! (И он уже понял, что ошибается.) Мы не умеем созидать в воздушной среде. Нам это ни к чему. Но разрушать гораздо проще, чем созидать. Это мы сумеем…“
– Разрушать проще, чем созидать, куда проще! – говорит он Нимайеру; у того мрачно освещенное снизу лицо на фоне тьмы. – Один безумец может натворить столько бед, что и миллионы умников не поправят.
Над ними тусклые звезды в пыльном небе. Новые звезды? Нет, те ярче, обильнее. А есть и совсем не такие, немерцающие, сверкают всеми красками в пустоте.
…И мордочка Мими с умильно вытянутыми, просящими губами освещена закатом – не тем, багровым, пустынным. А какой тот? И какие звезды – те?
…И у дикарей, которые настигали его, были морды Мими – только искажены яростью, азартом погони.
– Ксена, вниз! – кричит он, работая крыльями. – Они напали на. нас! Сообщи на спутник связи, на корабль…
И с непонятной беспечностью отзывается в шлеме ее голос:
– Хорошо, Дан! Хорошо, милый! Здесь так славно… „Выше, Дан! Выше, млекопитающее! – издеваются в мозгу бесцветные мысли. – К самым звездам. Вы ведь так стремитесь к звездам. С высоты удобней падать. И не волнуйся за свою сумочку, с ней все будет хорошо“.
Мимолетное сознание просчета: не вверх надо было вырываться, повинуясь инстинкту, а вниз, к почве. Но мускулы уже подчинились чужой воле; да не чужой, он убежден теперь – вверх надо!.. Остров стоянки виден малым светлым пятнышком, Ксена, кружащая внизу, – многоцветная бабочка в лучах заката…
Но почему – Дан?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80