где кокетничаете, где вправду интересуетесь?
– Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют – оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой – как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите?
– Спасибо. Не хочу.
– Да ну вас к черту… Ничем не угодишь…
– Экая вы, – заметил Исаев, – «даешь эмансипацию»!
– Что вы! – ужаснулась Лида. – Мне во сне дети снятся с оборочками и в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне ответить. У вас брови сросшиеся, – значит, вы злой ревнивец.
– Ну и хитрющая же вы.
– Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость – это второй ум… Вы тоже в тюрьме сидели? Мучили вас, да?
– Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс математики начал слушать…
– Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку! Знаете, как расстреливают: чик – и нету. На остров бросят, а скажут, что пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть американские сигареты. С медом. Угадала?
– Угадали.
– Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной Америке – «сеансы чудес мадемуазель Боссэ».
– Отказались?
– Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу отгадывать по вдохновению. Профессионально – я только на сцене выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите?
– Я жду.
– Чего?
– Сигарет.
– Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала, чего вы хотите.
– Лида, спасибо за кофе – я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора.
Боссэ покачала головой:
– Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все на меня будут смотреть – я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи поставят первый диагноз… Не верите мне – шифром разговариваете, думаете, что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее меня нет женщины.
– Деникин?
– Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в этой области…
– Интересно, что вам Антон Иванович ответил?
– О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если английскому лакею сказать «спасибо» за работу, он тогда вас на всю жизнь запомнит и отблагодарит, а нашему скажи – Антон Иванович тут замолчал надолго, глаза все тер пальцами, – так неминуемо решит, что вы блажной, и не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь – так начнет кол из плетня дергать…
– Добрый человек Антон Иванович, – усмехнулся Исаев.
– Ну, началось! Я этого больше всего боялась… Почему вы так жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь «не убий» на новую: «ответь ударом на удар»?!
– Помните, у Екклезиаста? «Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедном». Ну, вышли? Вышли. Снисходительность – свидетельство доброты? А снисходительность к нации – это как?
– Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста приводить, а я его в жизни не читала.
– Плохо.
– А вы почему этого Екклезиаста защищаете?
– Я защищаю свою точку зрения; а вы – прелесть. Все-таки давайте-ка мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один.
– Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову?
– Хочу.
– Говорите страницу.
– Сто шестая.
– Ага! Один плюс шесть – семь. Вы в семерку верите!
– Угадали.
– Вот видите. А строчка какая?
– Первая.
– Снизу или сверху?
– Сверху.
– «Когда надежде недоступный…» Это что-то мало. Давайте дальше посмотрим… «Не смея плакать и любить». Ага, так! «Когда надежде недоступный, не смея плакать и любить, пороки юности преступной я мнил страданьем искупить…»
Исаева поразило, как преобразилось лицо Боссэ.
Когда былое ежечасно
Очам являлося моим
И все, что свято и прекрасно,
Отозвалося мне чужим, –
Тогда молитвой безрассудной
Я долго Богу докучал
И вдруг услышал голос чудный,
«Чего ты просишь? – он вещал, –
Ты жить устал? Но я ль виновен,
Смири страстей своих порыв,
Будь, как другие, хладнокровен,
Будь, как другие, терпелив.
Твое блаженство было ложно;
Ужель мечты тебе так жаль?
Глупец! Где посох твой дорожный?
Возьми его, пускайся вдаль…»
Лида опустила книжку на колени, долго сидела молча, зажгла Исаеву спичку, когда он кончил разминать папиросу, и сказала очень серьезно и просто:
– А смотрите-ка – ни одного восклицательного знака.
Исаев поднялся:
– Прелесть вы, Лида… До свиданья… Пора…
Лида отрицательно покачала головой.
– Нет уж, – сказала она, – один вы никуда не пойдете…
16. Операция
Сначала Оленецкая не очень-то обратила внимание на эту телеграмму: ее принесли из секретариата и попросили зашифровать вне очереди, как особо секретную. Она думала о Викторе, ждала каких-то сведений о нем, а Нолмар назначил встречу только на следующий четверг, потому что, сказал он, «следует проявлять максимум осторожности во всем, если мы хотим помочь Воронцову».
Но, вчитавшись в телеграмму, подписанную, как и первая о Викторе, кодовым номером «974», Оленецкая поняла, что эта телеграмма дает ей повод пойти к Нолмару. В телеграмме говорилось: «По сведениям, поступившим из информированных источников, следует предполагать приезд в Ревель трех высших представителей из Лондона для встреч с нашими европейскими торговыми агентами. О месте встречи сообщается, что, вероятно, это произойдет в Нымме, в доме барона Грауерса. 974».
«А зачем ждать вечера? – подумала Мария Николаевна. – Телеграмма такова, что следует рисковать. А может быть, что-нибудь есть от Виктора. Я схожу к нему во время обеда».
– Убежден? – переспросил Роман собеседника. – Не путаешь?
– Я не путаю. С Воронцовым сидел вот этот, – и человек указал на фотографический портрет Пожамчи.
– Вот так фокус… Дядя Коля?..
– Что?
– Ничего… Я встречался с этим человеком. Более того, я его знаю. Ладно. Спасибо тебе, Ян.
В квартире Нолмара раздался телефонный звонок:
– Отто Васильевич, наш знакомый идет по городу.
– Где вы?
– Возле Домской церкви.
– А он?
– Пошел вниз.
– Куда – вниз?
– К городу.
– Стойте там, сейчас за вами приедут.
Нолмар позвонил своим людям в полицию и бросился к машине.
Оленецкая подошла к его дому с текстом исаевской «дезы» через две минуты после того, как он уехал.
– Роман, – услышал резидент в телефоне голос того, кто отвечал за пост наблюдения за Нолмаром, – Карл побежал куда-то, наверное, за доктором, очень торопился.
– Бедный Карл, – ответил Роман задумчиво, – ладно, я попробую помочь ему сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Ну, я не знаю, где и как… Разве я могу сама себя разделять? Ваши себя так контролируют, так уж контролируют – оттого за ними и следят. Надо все время быть самим собой – как Бог на душу положит. У меня есть леденцы. Хотите?
– Спасибо. Не хочу.
– Да ну вас к черту… Ничем не угодишь…
– Экая вы, – заметил Исаев, – «даешь эмансипацию»!
– Что вы! – ужаснулась Лида. – Мне во сне дети снятся с оборочками и в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне ответить. У вас брови сросшиеся, – значит, вы злой ревнивец.
– Ну и хитрющая же вы.
– Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость – это второй ум… Вы тоже в тюрьме сидели? Мучили вас, да?
– Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс математики начал слушать…
– Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку! Знаете, как расстреливают: чик – и нету. На остров бросят, а скажут, что пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть американские сигареты. С медом. Угадала?
– Угадали.
– Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной Америке – «сеансы чудес мадемуазель Боссэ».
– Отказались?
– Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу отгадывать по вдохновению. Профессионально – я только на сцене выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите?
– Я жду.
– Чего?
– Сигарет.
– Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала, чего вы хотите.
– Лида, спасибо за кофе – я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора.
Боссэ покачала головой:
– Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все на меня будут смотреть – я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи поставят первый диагноз… Не верите мне – шифром разговариваете, думаете, что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее меня нет женщины.
– Деникин?
– Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в этой области…
– Интересно, что вам Антон Иванович ответил?
– О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если английскому лакею сказать «спасибо» за работу, он тогда вас на всю жизнь запомнит и отблагодарит, а нашему скажи – Антон Иванович тут замолчал надолго, глаза все тер пальцами, – так неминуемо решит, что вы блажной, и не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь – так начнет кол из плетня дергать…
– Добрый человек Антон Иванович, – усмехнулся Исаев.
– Ну, началось! Я этого больше всего боялась… Почему вы так жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь «не убий» на новую: «ответь ударом на удар»?!
– Помните, у Екклезиаста? «Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя родился в царстве своем бедном». Ну, вышли? Вышли. Снисходительность – свидетельство доброты? А снисходительность к нации – это как?
– Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста приводить, а я его в жизни не читала.
– Плохо.
– А вы почему этого Екклезиаста защищаете?
– Я защищаю свою точку зрения; а вы – прелесть. Все-таки давайте-ка мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один.
– Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову?
– Хочу.
– Говорите страницу.
– Сто шестая.
– Ага! Один плюс шесть – семь. Вы в семерку верите!
– Угадали.
– Вот видите. А строчка какая?
– Первая.
– Снизу или сверху?
– Сверху.
– «Когда надежде недоступный…» Это что-то мало. Давайте дальше посмотрим… «Не смея плакать и любить». Ага, так! «Когда надежде недоступный, не смея плакать и любить, пороки юности преступной я мнил страданьем искупить…»
Исаева поразило, как преобразилось лицо Боссэ.
Когда былое ежечасно
Очам являлося моим
И все, что свято и прекрасно,
Отозвалося мне чужим, –
Тогда молитвой безрассудной
Я долго Богу докучал
И вдруг услышал голос чудный,
«Чего ты просишь? – он вещал, –
Ты жить устал? Но я ль виновен,
Смири страстей своих порыв,
Будь, как другие, хладнокровен,
Будь, как другие, терпелив.
Твое блаженство было ложно;
Ужель мечты тебе так жаль?
Глупец! Где посох твой дорожный?
Возьми его, пускайся вдаль…»
Лида опустила книжку на колени, долго сидела молча, зажгла Исаеву спичку, когда он кончил разминать папиросу, и сказала очень серьезно и просто:
– А смотрите-ка – ни одного восклицательного знака.
Исаев поднялся:
– Прелесть вы, Лида… До свиданья… Пора…
Лида отрицательно покачала головой.
– Нет уж, – сказала она, – один вы никуда не пойдете…
16. Операция
Сначала Оленецкая не очень-то обратила внимание на эту телеграмму: ее принесли из секретариата и попросили зашифровать вне очереди, как особо секретную. Она думала о Викторе, ждала каких-то сведений о нем, а Нолмар назначил встречу только на следующий четверг, потому что, сказал он, «следует проявлять максимум осторожности во всем, если мы хотим помочь Воронцову».
Но, вчитавшись в телеграмму, подписанную, как и первая о Викторе, кодовым номером «974», Оленецкая поняла, что эта телеграмма дает ей повод пойти к Нолмару. В телеграмме говорилось: «По сведениям, поступившим из информированных источников, следует предполагать приезд в Ревель трех высших представителей из Лондона для встреч с нашими европейскими торговыми агентами. О месте встречи сообщается, что, вероятно, это произойдет в Нымме, в доме барона Грауерса. 974».
«А зачем ждать вечера? – подумала Мария Николаевна. – Телеграмма такова, что следует рисковать. А может быть, что-нибудь есть от Виктора. Я схожу к нему во время обеда».
– Убежден? – переспросил Роман собеседника. – Не путаешь?
– Я не путаю. С Воронцовым сидел вот этот, – и человек указал на фотографический портрет Пожамчи.
– Вот так фокус… Дядя Коля?..
– Что?
– Ничего… Я встречался с этим человеком. Более того, я его знаю. Ладно. Спасибо тебе, Ян.
В квартире Нолмара раздался телефонный звонок:
– Отто Васильевич, наш знакомый идет по городу.
– Где вы?
– Возле Домской церкви.
– А он?
– Пошел вниз.
– Куда – вниз?
– К городу.
– Стойте там, сейчас за вами приедут.
Нолмар позвонил своим людям в полицию и бросился к машине.
Оленецкая подошла к его дому с текстом исаевской «дезы» через две минуты после того, как он уехал.
– Роман, – услышал резидент в телефоне голос того, кто отвечал за пост наблюдения за Нолмаром, – Карл побежал куда-то, наверное, за доктором, очень торопился.
– Бедный Карл, – ответил Роман задумчиво, – ладно, я попробую помочь ему сам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81