Вы, – Воронцов кивнул головой на двух налетчиков, – вяжете сторожей. На лица наденьте чулки, это лучше любых масок: чулок меняет лицо до неузнаваемости. Без ножей и пиф-паф, все должно быть тихо.
– Он говорит, чтоб без мокрухи, – пояснила Анна Викторовна.
Налетчики молча кивнули головой.
– Без мокрухи, – отчего-то улыбнулся Воронцов. – Верно добавила моя помощница. Олежек идет со мной и Крутовым к сейфу. Всю операцию надо провести за пятнадцать минут.
– Не успею, – зевнул Олежек.
– Успеешь, – улыбнулся Воронцов.
– А куда спешку пороть? Вошли – чего бояться? Можно без спешки. И не один можно взять сейф, а пять.
– Ты один возьми, – сказал Воронцов. – Там в каждом сейфе килограмм по сто лежит. Если все увезем – чекисты озвереют, а так кража и есть кража. Даже в Париже случается, а там порядок не то, что здесь – бордель.
– А вы сами-то русский? – спросил один из налетчиков. – Если вы не советский, мы на дело не пойдем.
– Наш он, – успокоила Анна Викторовна. – Патриот. Русь любит. Разве мы с плохими людьми сведем?
Провожая налетчиков к калитке, Крутов чуть задержал их и быстро шепнул:
– После дела его и бабу – шилом в сердце, чтоб без писка; дуем на малину, там и разделимся по-христиански, без обману. Все! Мне задерживаться нельзя, он за каждой минуточкой следит.
«А. О. Альскому
т. Альский! Обращаю Ваше внимание на этот доклад, представленный мне специально уполномоченным мной по соглашению с тов. Дзержинским товарищем из ВЧК. Я назначил обследование, вызвавшее этот доклад, после сообщения, полученного мною от надежнейших коммунистов, насчет того, что в Гохране неладно.
Сообщение т. Бокия вполне подтверждает это.
Обращаю Ваше самое серьезное внимание на это.
Вы в первую голову, затем весь состав членов коллегии НКФина, и т. Баша специально, должны уделить Гохрану вдесятеро больше работы. Если в кратчайший срок дело в Гохране не будет переорганизовано так, чтобы вполне исключить возможность хищений, а вместе с тем ускорить всю работу и увеличить ее размеры, то замнарком и все члены коллегии НКФина будут привлечены не только к партийной, но и к уголовной ответственности.
От промедления с работой Гохрана (зимой работать труднее, до зимы надо много сделать), от хищений в нем Республика несет гигантские потери, ибо именно теперь, в трудные дни, нам нужно быстро получить максимум ценностей для товарообмена с заграницей.
Необходимо:
1) организовать правильные и частые совещания с Бокием для быстрейшей реорганизации Гохрана;
2) охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки; деревянные загородки; шкафы или загородки для переодевания; внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т.д. и т.п.);
3) привлечь, в случае надобности, десятки и сотни ответственных и безусловно честных коммунистов Москвы для участия (скажем, 1 раз в месяц или в 2 месяца) в внезапных, дневных и ночных, ревизиях. Инструкция и работающим и ревизорам должна быть архидетальна;
4) все без изъятия члены коллегии НКФ обязаны не менее 1 раза в месяц внезапно, днем и ночью, лично производить ревизию Гохрана на месте работы и везде, где могут быть хищения. Замнарком обязан вести лично секретный журнал этих ревизий.
Ввиду секретного характера этой бумаги, прошу Вас вернуть немедленно мне ее, с тем, чтобы здесь же расписались лично все члены коллегии НКФ.
Пред. СНК В. Ульянов (Ленин) ».
Воронцов ехал вместе с Анной Викторовной. На козлах был Леня-кривой. На второй пролетке сидели Крутов с Олежкой и трое налетчиков – их имен Воронцов не запомнил.
– Замерзла? – спросил Воронцов, чувствуя, как ее била дрожь.
– Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу.
– Я тоже впервые выступаю в роли налетчика.
– Вы на санках кататься любили?
– Наверное. Не помню.
– Меня няня катала на санях до весны: я и сейчас помню, как полозья по булыжникам скрипели. Снег сойдет, а я все равно прошу на санках меня везти…
– Наверное, очень противно полозья скрипели, у меня даже мурашки по коже прошли, как представил.
– Няня пойдет на базар, а я сижу в санках у входа – лошади подъезжают, грязь, а я уставлюсь на маленький островок снега и смотрю – глаз не могу оторвать. Снег интересно проседал: вроде как человек, который сдерживается, чтоб не засмеяться; напрягается весь, а потом осядет плечами и захохочет… Снег весной – так же… Корочка льда чудом держится, под ней уж коричневый ручей протекает, а она все крепится, а после просядет, и потечет по ней ручеек, и снег станет грязным, а потом исчезнет. Ничто так безнадежно не исчезает, как снег весной…
– Это уже Островский подметил, – сказал Воронцов и, достав пачку «Иры», закурил на ветру – ловко и быстро.
– Это – первая ваша жестокость ко мне…
– Я не хотел вас обидеть. Меня всегда поражала разница в дружбе мужчин с мужчинами и женщинами…
– Мужчина не может дружить с женщиной.
– Почему?
– Белые, красные, зеленые, монархисты, анархисты, – мягко улыбнулась Анна Викторовна, – эти все договорятся, а вот мужчина и женщина никогда не поймут друг друга… А в общем, вы снова правы…
– Ну и слава богу…
– Дмитрий Юрьевич, а вам никогда не хотелось забраться куда-нибудь в глушь, построить там скит и жить…
– Одному? Или с вами?
– Со мной…
– Это не скит. Это блуд. Одному – хотелось бы.
– А отчего не уйдете?
– Боюсь. Красные утверждают, что человек – животное общественное. Я исключения не составляю. Я и сейчас порой испытываю острое желание надеть сюртук и поехать куда-нибудь в клуб; слышать там смех, голоса друзей, шутки… Мы ведь всегда бежим к чему-то неведомому, а добежав, возвращаемся снова на круги своя, и нет их слаще… Помню, в мирное время уеду на охоту, живу в шалаше, варю похлебку из уток. Счастлив, слов нет! Так день, три, неделя, а после засосет под ложечкой – в город хочу, в шум, в толчею. Вернешься, будто год не был. День, три, неделя – и думаешь, пропади ты все пропадом, ан охота кончилась, утки на яйца сели… Так вот все и упускал!
– Хорошо кухаркой быть…
– Почему?
– Стала к плите, отбарабанила день, дотащилась до кровати, уснула, утром снова к плите. Никаких мечтаний, только б скорее ночь, когда спать можно.
– Вам кухаркой работать не приходилось?
– Я сразу из девичества – в шлюхи…
– А я работал… Не впрямую кухаркой, но рядом… Лакеем… Больших мечтателей, чем лакеи от рождения, я в жизни не встречал. О, как они умеют мечтать, Анна Викторовна! Что наши с вами мечтанья!.. Если бы кухарки не мечтали – революций бы не было, милая!
Начальник охраны Евпланов допил свою кружку – сторожа заваривали чай с липовым цветом, – отер пот со лба и сказал:
– Чаек густой, с него пот прошибет и выжмет…
– Как в парной, – улыбнулся Бекматуллин, старик с бритой головой в черной тюбетейке, – весь отмокнешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
– Он говорит, чтоб без мокрухи, – пояснила Анна Викторовна.
Налетчики молча кивнули головой.
– Без мокрухи, – отчего-то улыбнулся Воронцов. – Верно добавила моя помощница. Олежек идет со мной и Крутовым к сейфу. Всю операцию надо провести за пятнадцать минут.
– Не успею, – зевнул Олежек.
– Успеешь, – улыбнулся Воронцов.
– А куда спешку пороть? Вошли – чего бояться? Можно без спешки. И не один можно взять сейф, а пять.
– Ты один возьми, – сказал Воронцов. – Там в каждом сейфе килограмм по сто лежит. Если все увезем – чекисты озвереют, а так кража и есть кража. Даже в Париже случается, а там порядок не то, что здесь – бордель.
– А вы сами-то русский? – спросил один из налетчиков. – Если вы не советский, мы на дело не пойдем.
– Наш он, – успокоила Анна Викторовна. – Патриот. Русь любит. Разве мы с плохими людьми сведем?
Провожая налетчиков к калитке, Крутов чуть задержал их и быстро шепнул:
– После дела его и бабу – шилом в сердце, чтоб без писка; дуем на малину, там и разделимся по-христиански, без обману. Все! Мне задерживаться нельзя, он за каждой минуточкой следит.
«А. О. Альскому
т. Альский! Обращаю Ваше внимание на этот доклад, представленный мне специально уполномоченным мной по соглашению с тов. Дзержинским товарищем из ВЧК. Я назначил обследование, вызвавшее этот доклад, после сообщения, полученного мною от надежнейших коммунистов, насчет того, что в Гохране неладно.
Сообщение т. Бокия вполне подтверждает это.
Обращаю Ваше самое серьезное внимание на это.
Вы в первую голову, затем весь состав членов коллегии НКФина, и т. Баша специально, должны уделить Гохрану вдесятеро больше работы. Если в кратчайший срок дело в Гохране не будет переорганизовано так, чтобы вполне исключить возможность хищений, а вместе с тем ускорить всю работу и увеличить ее размеры, то замнарком и все члены коллегии НКФина будут привлечены не только к партийной, но и к уголовной ответственности.
От промедления с работой Гохрана (зимой работать труднее, до зимы надо много сделать), от хищений в нем Республика несет гигантские потери, ибо именно теперь, в трудные дни, нам нужно быстро получить максимум ценностей для товарообмена с заграницей.
Необходимо:
1) организовать правильные и частые совещания с Бокием для быстрейшей реорганизации Гохрана;
2) охрану и надзор довести до совершенства (особые загородки; деревянные загородки; шкафы или загородки для переодевания; внезапные обыски; системы двойных и тройных внезапных проверок по всем правилам уголовно-розыскного искусства и т.д. и т.п.);
3) привлечь, в случае надобности, десятки и сотни ответственных и безусловно честных коммунистов Москвы для участия (скажем, 1 раз в месяц или в 2 месяца) в внезапных, дневных и ночных, ревизиях. Инструкция и работающим и ревизорам должна быть архидетальна;
4) все без изъятия члены коллегии НКФ обязаны не менее 1 раза в месяц внезапно, днем и ночью, лично производить ревизию Гохрана на месте работы и везде, где могут быть хищения. Замнарком обязан вести лично секретный журнал этих ревизий.
Ввиду секретного характера этой бумаги, прошу Вас вернуть немедленно мне ее, с тем, чтобы здесь же расписались лично все члены коллегии НКФ.
Пред. СНК В. Ульянов (Ленин) ».
Воронцов ехал вместе с Анной Викторовной. На козлах был Леня-кривой. На второй пролетке сидели Крутов с Олежкой и трое налетчиков – их имен Воронцов не запомнил.
– Замерзла? – спросил Воронцов, чувствуя, как ее била дрожь.
– Волнуюсь: меня еще не брали на такую работу.
– Я тоже впервые выступаю в роли налетчика.
– Вы на санках кататься любили?
– Наверное. Не помню.
– Меня няня катала на санях до весны: я и сейчас помню, как полозья по булыжникам скрипели. Снег сойдет, а я все равно прошу на санках меня везти…
– Наверное, очень противно полозья скрипели, у меня даже мурашки по коже прошли, как представил.
– Няня пойдет на базар, а я сижу в санках у входа – лошади подъезжают, грязь, а я уставлюсь на маленький островок снега и смотрю – глаз не могу оторвать. Снег интересно проседал: вроде как человек, который сдерживается, чтоб не засмеяться; напрягается весь, а потом осядет плечами и захохочет… Снег весной – так же… Корочка льда чудом держится, под ней уж коричневый ручей протекает, а она все крепится, а после просядет, и потечет по ней ручеек, и снег станет грязным, а потом исчезнет. Ничто так безнадежно не исчезает, как снег весной…
– Это уже Островский подметил, – сказал Воронцов и, достав пачку «Иры», закурил на ветру – ловко и быстро.
– Это – первая ваша жестокость ко мне…
– Я не хотел вас обидеть. Меня всегда поражала разница в дружбе мужчин с мужчинами и женщинами…
– Мужчина не может дружить с женщиной.
– Почему?
– Белые, красные, зеленые, монархисты, анархисты, – мягко улыбнулась Анна Викторовна, – эти все договорятся, а вот мужчина и женщина никогда не поймут друг друга… А в общем, вы снова правы…
– Ну и слава богу…
– Дмитрий Юрьевич, а вам никогда не хотелось забраться куда-нибудь в глушь, построить там скит и жить…
– Одному? Или с вами?
– Со мной…
– Это не скит. Это блуд. Одному – хотелось бы.
– А отчего не уйдете?
– Боюсь. Красные утверждают, что человек – животное общественное. Я исключения не составляю. Я и сейчас порой испытываю острое желание надеть сюртук и поехать куда-нибудь в клуб; слышать там смех, голоса друзей, шутки… Мы ведь всегда бежим к чему-то неведомому, а добежав, возвращаемся снова на круги своя, и нет их слаще… Помню, в мирное время уеду на охоту, живу в шалаше, варю похлебку из уток. Счастлив, слов нет! Так день, три, неделя, а после засосет под ложечкой – в город хочу, в шум, в толчею. Вернешься, будто год не был. День, три, неделя – и думаешь, пропади ты все пропадом, ан охота кончилась, утки на яйца сели… Так вот все и упускал!
– Хорошо кухаркой быть…
– Почему?
– Стала к плите, отбарабанила день, дотащилась до кровати, уснула, утром снова к плите. Никаких мечтаний, только б скорее ночь, когда спать можно.
– Вам кухаркой работать не приходилось?
– Я сразу из девичества – в шлюхи…
– А я работал… Не впрямую кухаркой, но рядом… Лакеем… Больших мечтателей, чем лакеи от рождения, я в жизни не встречал. О, как они умеют мечтать, Анна Викторовна! Что наши с вами мечтанья!.. Если бы кухарки не мечтали – революций бы не было, милая!
Начальник охраны Евпланов допил свою кружку – сторожа заваривали чай с липовым цветом, – отер пот со лба и сказал:
– Чаек густой, с него пот прошибет и выжмет…
– Как в парной, – улыбнулся Бекматуллин, старик с бритой головой в черной тюбетейке, – весь отмокнешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81