– Шрамами.
– У вас есть заключение медицинского эксперта, что шрамы появились уже после вашего ареста?
– Нет.
– В таком случае господин Шварцвассер или тот, кого вам будет угодно привлечь к суду, обвинит вас в лжесвидетельстве. Он станет утверждать, что это старые шрамы. Кто может свидетельствовать в вашу пользу?
– Стены и пол.
– Это звучит жутко, но этого, увы, мало.
– Вы отказываетесь принять дело к слушанию?
– Если вы настаиваете, я приму дело к производству и назначу судебное следствие.
– Только этого я и хотел. Благодарю вас.
– Вот, извольте заполнить эту табличку – номер вашего паспорта, каким участком выдан, срок, место жительства и прочая, видимо известная вам, формальность…
– Паспорт выдан мне не участком, а комиссариатом иностранных дел в Москве.
– Вы гражданин Совдепии?
– Я гражданин России.
– Я не могу рассматривать дело, которое возбуждает иностранец против политической полиции. Это может вам разрешить лишь министр юстиции. Мне сдается, он разрешит… Он интеллигентный человек, я просил бы вас поначалу обратиться к нему.
В эстонские газеты Никандров не пошел – он помнил свою первую пресс-конференцию в «Золотой кроне».
Он зашел на телеграф и, собрав последние деньги, отправил телеграмму в Париж по адресу, который он тоскливо и со слезами повторял в тюрьме: «Жюль Бленер, Рю Бонапарт, 41, Париж, Франция. Освобожден из эстонской тюрьмы. Жду помощи. Ревель, до востребования, Никандрову».
Жюль Бленер не сразу вспомнил, кто такой Никандров, а вспомнив, подивился тому, как могли этого русского упечь в тюрьму эстонцы.
«Хотя с его платформой панславянского гуманизма и космополитизма, – только у русских может быть такой разнозначный комплекс, – вполне могли бросить за решетку».
Тем не менее Бленер решил помочь Никандрову и позвонил в то издательство, куда он передал книги русского.
– Жюль, это не подходит, – ответил ему владелец издательства «Републикэн» Ив Карра. – Это не лезет ни в одни ворота. Если бы он был коммунистом и звал жечь Шекспира, я бы его издал – это экзотично, это купят мальчики из Латинского квартала. В перерывах между гомосексуальными пассами они любят поболтать о революции. Если бы твой Никандрофф был монархистом и расстрелял хотя бы одного комиссара – я бы издал и это. Объективизм – бич литературы. Писатель обязан быть эгоцентриком. Не его дело искать гармонию правды; пусть этим занимаются Клемансо и Чичерин. Он слишком изящен для того, чтобы его поняли. Писать сейчас надо грубо и обязательно интересно. Особенно русским, им есть о чем писать. Нет, Жюль, прости, я ничем не смогу помочь.
Три ночи Никандров ночевал на вокзале, одну ночь – в парке. Каждый день он приходил на телеграф, но ответа из Парижа не было. Он потолкался на базаре – думал обменять пальто на еду, но пальто его никого здесь не интересовало, творог и свинину продавали за марки, и всякие попытки Никандрова уговорить крестьян сойтись баш на баш кончались тем, что его, высмеивая, гнали от рядов. Первые два дня это унижение доставляло ему какое-то острое, мучительное наслаждение.
Вспомнив Боссэ, он пошел к ней, но ему сказали, что мадемуазель Лида уехала на гастроли в Европу.
На пятый день Никандров уж и не ждал получить никакого ответа. Он спросил девушку в окошке телеграфа – сонно, тихим голосом; ему все время хотелось спать, но стоило только заснуть, как сразу же начинали видеться омерзительные картины – то он пьет молоко из грязного, гулкого бидона и молоко льется ему за ворот; то он ест мясо и вокруг него жужжат зеленые мухи, садятся на сало и лезут ему в рот, а то он большими глотками пьет водку и в желудке становится жарко и больно…
– Вам телеграмма, – равнодушно сказала девушка и протянула ему голубенькую бумажку.
Никандров разорвал полоску шершавой бумаги трясущимися руками и прочел: «Какой помощи вы от меня ждете? Отвечайте через месяц, сейчас я уезжаю в Берлин. Бленер ».
28. Дело, которому служат
Дверь трехкомнатного люкса открыл секретарь Маршана – громадный, жилистый Робер Вилла, полуитальянец, боксировавший в молодости за сборную Марселя.
– Кто вы? – настороженно спросил Робер.
– Доложите господину Маршану, что его хочет видеть по срочному делу брат его московского дяди…
– Какого дяди?
– Он знает.
– Позвольте обыскать вас! – сказал Вилла и, не дожидаясь разрешения, быстро, словно падая на Романа, провел ладонями по всем его карманам.
Маршан вышел через минуту: маленький, пухленький, видимо, после дневного сна, в шелковой старомодной пижаме, надетой поверх старого, кое-где заштопанного свитера.
– С кем имею честь? – спросил он.
– Я хочу говорить с глазу на глаз…
– Не вижу нужды. У меня нет секретов от моего помощника.
– Я – брат Якова.
– Какого Якова?
– Того самого… Шелехеса.
– У вас есть доказательства, что вы брат Якова?
– Да.
– Как вас зовут?
– Федор.
– Это вы служите в…
– Да, – перебил его Роман. – Это я там служу. Поэтому сделайте исключение и поговорите со мной наедине.
– Робер, мы поговорим в кабинете…
Когда они остались одни, Маршан, предложив Роману сигару из деревянного ящичка, спросил:
– Как Ося? Где он сейчас? В Питере?
– Вы прекрасно знаете, что Ося в Иркутске, – ответил Роман. – И чтобы нам побыстрее закончить все формальности – проверка мандатов и все такое прочее, – я захватил с собой несколько фотографий и мой паспорт, под которым я здесь живу как гражданин Бельгии… Я здесь работаю – вы понимаете, на кого я здесь работаю… Вот посмотрите, – и он положил перед Маршаном пачку фотографий и свой паспорт.
Маршан неторопливо достал из кармана своей тяжелой шелковой пижамы лупу, внимательно изучил фотографии – не монтаж ли, так же внимательно изучил паспорт и сказал:
– Но брат, вероятно, говорил вам, Федор Савельевич, что я далек от политики и в грязные авантюры никогда не влезал. Да и вы, думается, не станете менять профессию разведчика на зыбкое дело торговца бриллиантами…
– Господин Маршан, мой брат арестован ЧК.
– Боже мой! Когда?
– Неделю тому назад.
– Это серьезно?
– Боюсь, что да.
– Несчастный Яков… Но я не понимаю, за что его могли арестовать? Он же честнейший человек! Я убежден, что суд оправдает его! Я готов дать письменные показания в его пользу: мы соприкасались по работе до переворота, и ваш брат всегда отличался отменной честностью.
– Спасибо, – ответил Роман, – я признателен вам за столь лестную оценку деловых качеств брата, господин Маршан… Но дело значительно серьезнее, чем вам кажется… Якова арестовали из-за посылки Огюсту, – сказал он, достав из кармана пачку фотографий, сделанных судебным фотографом как материал, приобщаемый к делу, – здесь рукой Якова написан адрес… Вам этот адрес знаком?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81