Скажи мне, что ты знаешь о нем, если ты действительно что-либо знаешь, и я отблагодарю тебя, насколько это будет в моей власти.
— Нет ничего во всей вселенной, — ответила Норна, — что считала бы я наградой за малейшее из слов моих, сказанных смертным. А о сыне твоем говорю я тебе: если хочешь видеть его живым, отправляйся на Оркнейские острова, на Керкуоллскую ярмарку.
— Но почему именно туда? — воскликнул Мертон. — Я знаю, что мой сын не собирался там быть.
— Нас уносит поток судьбы, — продолжала Норна, — и нет у нас ни весла, ни ветрил. Нынче утром у тебя и в мыслях не было посетить церковь святого Рингана, и, однако, ты здесь. Минуту тому назад ты и не думал о Керкуолле, и все же ты туда отправишься.
— Только в том случае, если ты мне объяснишь, для чего это нужно. Я не из тех, сударыня, кто верит в вашу сверхъестественную силу.
— Ты уверуешь в нее прежде, чем мы расстанемся, — изрекла Норна. — Мало ты знал до сих пор обо мне и ничего больше не узнаешь. Мне же известны все твои тайны, и единого моего слова довольно, чтобы убедить тебя в этом.
— Ну что же, тогда произнеси его, — сказал Мертон, — ибо без подобного доказательства вряд ли я последую твоему совету.
— Запомни же хорошенько то, — продолжала Норна, — что скажу я тебе о твоем сыне, ибо то, что я скажу потом о тебе самом, изгонит из твоей памяти всякую иную мысль. Ты отправишься в Керкуолл и на пятый день ярмарки, ровно в полдень, войдешь в наружный придел собора святого Магнуса. Там ты встретишь того, кто сообщит тебе, где находится твой сын.
— Ну, если вы хотите, сударыня, чтобы я последовал вашему совету, — насмешливо ответил Мертон, — вам придется выразиться яснее. Многие женщины обманывали меня в былое время, но ни одна из них не морочила так грубо, как пытаешься это сделать ты.
— Так слушай же! — воскликнула старая колдунья. — Слово, которое я скажу тебе, касается самой страшной тайны твоей жизни и поразит тебя в самое сердце.
Тут она шепнула на ухо ему слово, действие которого оказалось на самом деле поразительным: онемевший от изумления Мертон застыл на месте, тогда как Норна с торжествующим и победоносным видом медленно подняла руку к небу, скользнула прочь, зашла за выступ стены и исчезла.
Мертон не сделал попытки ни догнать ее, ни выяснить, куда она скрылась. «От судьбы своей, верно, не уйдешь», — сказал он, когда опомнился, и поспешил покинуть заброшенный храм с его погостом. Обернувшись в последний раз с того места, откуда была еще видна церковь, он разглядел высокий силуэт Норны. Закутавшись в плащ, она стояла на самом верху полуразрушенной башни, вздымая навстречу морскому ветру нечто похожее на белый вымпел или флаг. Ужас, подобный тому, какой возбудили ее последние слова, снова пронзил Мертона до самой глубины сердца, и он с невольной поспешностью зашагал прочь, пока церковь святого Ниниана и ее песчаная бухта не остались далеко позади.
Мертон вернулся в Ярлсхоф с таким изменившимся лицом, что Суерта сразу предположила близкое наступление одного из приступов его глубокой меланхолии, которые она называла «черным часом».
«А чего же еще было и ожидать, — думала старая домоправительница, — раз понадобилось ему пойти за Норной из Фитфул-Хэда к церкви святого Рингана, где водится нечистая сила».
Однако хозяин, не проявляя никаких иных признаков наступающего безумия, кроме глубокой подавленности, сообщил ей свое намерение отправиться на Керкуоллскую ярмарку. Это настолько противоречило его обычному поведению, что Суерта просто не могла поверить своим ушам.
Немного погодя он с явным безразличием выслушал сообщения лиц, посланных на розыски Мордонта, о том, что все поиски как на суше, так и на море оказались бесплодными. Невозмутимость, с которой Мертон отнесся к их неудаче, еще более убедила Суерту в том, что во время его разговора с Норной старая колдунья уже успела предсказать ему подобный исход.
Обитатели поселка были еще более изумлены, когда узнали, что их тэксмен, словно повинуясь какому-то неожиданно принятому решению, готовится посетить Керкуолл в дни ярмарки, хотя до того он тщательнейшим образом избегал подобного рода сборищ. Суерта долго ломала над этим голову, но загадка так и осталась для нее загадкой. Она продолжала также беспокоиться о судьбе своего юного господина, но тревога ее была в значительной степени смягчена некоторой суммой, не столь крупной, по существу, но в ее глазах составлявшей целое состояние, которую хозяин вручил ей, сообщив при этом, что он договорился о поездке в Керкуолл на небольшом суденышке, принадлежавшем владельцу острова Мауза.
ГЛАВА XXVI
Слезы девы сменились глубокой тоской,
И она обрела, ей казалось, покой,
Ей казалось — покой… Но, грозой сражена,
Словно лилия, долу склонилась она.
«Продолжение старого Робина Грея»
Минна была в состоянии, весьма похожем на то, в каком находилась сельская героиня прелестной баллады Анны Линдсей. Врожденная твердость духа не давала ей совершенно сломиться под тяжестью страшной тайны, которая неотступно преследовала ее днем и еще сильнее мучила, когда она ненадолго забывалась тревожным сном. Нет горя более тяжелого, чем то, которым мы ни с кем не смеем поделиться и не можем поэтому ни от кого ни ожидать, ни требовать сочувствия. А так как, в довершение всего, тайна, которую вынуждена была хранить невинная душа, являлась преступной, понятно, что здоровье Минны не выдержало подобной тяжести.
Для окружающих ее близких привычки Минны, ее поведение и даже самый нрав казались резко изменившимися, и неудивительно, что одни склонны были объяснять это «порчей», которая была делом рук колдуна, а другие считали первыми признаками безумия. Теперь Минна была совершенно не в состоянии переносить одиночество, которое прежде так любила. Однако если она и стремилась к обществу, то не принимала в окружающем участия и не уделяла ему никакого внимания. Обычно она оставалась углубленной в свои собственные мысли, печальной и даже угрюмой, пока при ней случайно не произносили имена Кливленда или Мордонта. Тогда она вздрагивала и с ужасом озиралась кругом, как человек, который видит огонь, поднесенный к фитилю заряженной мины, и вот-вот ожидает страшного взрыва. Когда же она убеждалась, что никому еще ничего не известно, то это не только не успокаивало, но еще усиливало ее мучения, и порой она почти желала, чтобы скорее обнаружилось самое худшее, — так ужасно было переносить нескончаемые муки неведения.
Ее отношение к сестре было крайне непостоянным, хотя всегда одинаково тяжким для нежного сердца Бренды, и всем окружающим казалось одним из самых очевидных признаков ее душевного расстройства. По временам Минна неудержимо стремилась к сестре, словно сознавая, что обе они жертвы несчастья, размеры которого постигала она одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162
— Нет ничего во всей вселенной, — ответила Норна, — что считала бы я наградой за малейшее из слов моих, сказанных смертным. А о сыне твоем говорю я тебе: если хочешь видеть его живым, отправляйся на Оркнейские острова, на Керкуоллскую ярмарку.
— Но почему именно туда? — воскликнул Мертон. — Я знаю, что мой сын не собирался там быть.
— Нас уносит поток судьбы, — продолжала Норна, — и нет у нас ни весла, ни ветрил. Нынче утром у тебя и в мыслях не было посетить церковь святого Рингана, и, однако, ты здесь. Минуту тому назад ты и не думал о Керкуолле, и все же ты туда отправишься.
— Только в том случае, если ты мне объяснишь, для чего это нужно. Я не из тех, сударыня, кто верит в вашу сверхъестественную силу.
— Ты уверуешь в нее прежде, чем мы расстанемся, — изрекла Норна. — Мало ты знал до сих пор обо мне и ничего больше не узнаешь. Мне же известны все твои тайны, и единого моего слова довольно, чтобы убедить тебя в этом.
— Ну что же, тогда произнеси его, — сказал Мертон, — ибо без подобного доказательства вряд ли я последую твоему совету.
— Запомни же хорошенько то, — продолжала Норна, — что скажу я тебе о твоем сыне, ибо то, что я скажу потом о тебе самом, изгонит из твоей памяти всякую иную мысль. Ты отправишься в Керкуолл и на пятый день ярмарки, ровно в полдень, войдешь в наружный придел собора святого Магнуса. Там ты встретишь того, кто сообщит тебе, где находится твой сын.
— Ну, если вы хотите, сударыня, чтобы я последовал вашему совету, — насмешливо ответил Мертон, — вам придется выразиться яснее. Многие женщины обманывали меня в былое время, но ни одна из них не морочила так грубо, как пытаешься это сделать ты.
— Так слушай же! — воскликнула старая колдунья. — Слово, которое я скажу тебе, касается самой страшной тайны твоей жизни и поразит тебя в самое сердце.
Тут она шепнула на ухо ему слово, действие которого оказалось на самом деле поразительным: онемевший от изумления Мертон застыл на месте, тогда как Норна с торжествующим и победоносным видом медленно подняла руку к небу, скользнула прочь, зашла за выступ стены и исчезла.
Мертон не сделал попытки ни догнать ее, ни выяснить, куда она скрылась. «От судьбы своей, верно, не уйдешь», — сказал он, когда опомнился, и поспешил покинуть заброшенный храм с его погостом. Обернувшись в последний раз с того места, откуда была еще видна церковь, он разглядел высокий силуэт Норны. Закутавшись в плащ, она стояла на самом верху полуразрушенной башни, вздымая навстречу морскому ветру нечто похожее на белый вымпел или флаг. Ужас, подобный тому, какой возбудили ее последние слова, снова пронзил Мертона до самой глубины сердца, и он с невольной поспешностью зашагал прочь, пока церковь святого Ниниана и ее песчаная бухта не остались далеко позади.
Мертон вернулся в Ярлсхоф с таким изменившимся лицом, что Суерта сразу предположила близкое наступление одного из приступов его глубокой меланхолии, которые она называла «черным часом».
«А чего же еще было и ожидать, — думала старая домоправительница, — раз понадобилось ему пойти за Норной из Фитфул-Хэда к церкви святого Рингана, где водится нечистая сила».
Однако хозяин, не проявляя никаких иных признаков наступающего безумия, кроме глубокой подавленности, сообщил ей свое намерение отправиться на Керкуоллскую ярмарку. Это настолько противоречило его обычному поведению, что Суерта просто не могла поверить своим ушам.
Немного погодя он с явным безразличием выслушал сообщения лиц, посланных на розыски Мордонта, о том, что все поиски как на суше, так и на море оказались бесплодными. Невозмутимость, с которой Мертон отнесся к их неудаче, еще более убедила Суерту в том, что во время его разговора с Норной старая колдунья уже успела предсказать ему подобный исход.
Обитатели поселка были еще более изумлены, когда узнали, что их тэксмен, словно повинуясь какому-то неожиданно принятому решению, готовится посетить Керкуолл в дни ярмарки, хотя до того он тщательнейшим образом избегал подобного рода сборищ. Суерта долго ломала над этим голову, но загадка так и осталась для нее загадкой. Она продолжала также беспокоиться о судьбе своего юного господина, но тревога ее была в значительной степени смягчена некоторой суммой, не столь крупной, по существу, но в ее глазах составлявшей целое состояние, которую хозяин вручил ей, сообщив при этом, что он договорился о поездке в Керкуолл на небольшом суденышке, принадлежавшем владельцу острова Мауза.
ГЛАВА XXVI
Слезы девы сменились глубокой тоской,
И она обрела, ей казалось, покой,
Ей казалось — покой… Но, грозой сражена,
Словно лилия, долу склонилась она.
«Продолжение старого Робина Грея»
Минна была в состоянии, весьма похожем на то, в каком находилась сельская героиня прелестной баллады Анны Линдсей. Врожденная твердость духа не давала ей совершенно сломиться под тяжестью страшной тайны, которая неотступно преследовала ее днем и еще сильнее мучила, когда она ненадолго забывалась тревожным сном. Нет горя более тяжелого, чем то, которым мы ни с кем не смеем поделиться и не можем поэтому ни от кого ни ожидать, ни требовать сочувствия. А так как, в довершение всего, тайна, которую вынуждена была хранить невинная душа, являлась преступной, понятно, что здоровье Минны не выдержало подобной тяжести.
Для окружающих ее близких привычки Минны, ее поведение и даже самый нрав казались резко изменившимися, и неудивительно, что одни склонны были объяснять это «порчей», которая была делом рук колдуна, а другие считали первыми признаками безумия. Теперь Минна была совершенно не в состоянии переносить одиночество, которое прежде так любила. Однако если она и стремилась к обществу, то не принимала в окружающем участия и не уделяла ему никакого внимания. Обычно она оставалась углубленной в свои собственные мысли, печальной и даже угрюмой, пока при ней случайно не произносили имена Кливленда или Мордонта. Тогда она вздрагивала и с ужасом озиралась кругом, как человек, который видит огонь, поднесенный к фитилю заряженной мины, и вот-вот ожидает страшного взрыва. Когда же она убеждалась, что никому еще ничего не известно, то это не только не успокаивало, но еще усиливало ее мучения, и порой она почти желала, чтобы скорее обнаружилось самое худшее, — так ужасно было переносить нескончаемые муки неведения.
Ее отношение к сестре было крайне непостоянным, хотя всегда одинаково тяжким для нежного сердца Бренды, и всем окружающим казалось одним из самых очевидных признаков ее душевного расстройства. По временам Минна неудержимо стремилась к сестре, словно сознавая, что обе они жертвы несчастья, размеры которого постигала она одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162