Теперь уважение превратилось
в восхищение. Я был растроган, так все оказалось изящно и безошибочно в
каждой странице формул и цифр. Конечно, уважение и восхищение - чувства
деловые, они сопровождают профессиональную оценку профессионального
умения, а растроганность из иной области - это чувство не корректное. Но я
ничего не мог поделать. Когда-то я был влюблен в Адель, но никогда по
достоинству не принимал ее как ученого, так мне увиделось ныне.
- Ошибка не связана с работой Адели, - сказал я для записи
мыслеграфа. - Кондрат правильно говорил, что Адель ни в чем не погрешила.
Теперь - константа Тэта. В ней корень зла. Восстановить утраченные
страницы 123-134 и проанализировать их содержание.
Утраченные страницы возобновились в моей памяти так ясно, словно
лежали на столе и я рассматривал их, а не вспоминал. Я мысленно
перелистывал их, всматривался в формулы и цифры. Мыслеграф закреплял на
пленке все, что восстанавливала мысль. Отныне, вызывая на экран
изображение, я смогу уже не тратить на каждую страницу мыслительных
усилий. Меня снова и снова охватывало ощущение, с каким я тогда, под
сумрачным взглядом Кондрата, под полными отчаяния и надежды взглядами
Адели и Эдуарда, старался вдуматься в эти страницы. Они были убийственно
неопровержимы: константа Тэта, определяющая микророждение пространства при
облучении ядра ротонами, эта открытая Кондратом новая мировая константа
ровно на два порядка, ровно в сто раз меньше, чем мы рассчитывали.
Возобновившиеся в моей памяти страницы обладали какой-то магической силой,
они заставляли верить в себя.
Но сейчас, в отличие от того дня, когда я впервые вглядывался в эти
страницы, я заранее знал, что в них таится путаница, не исключен и обман.
И твердил себе: только обман, только стыд, что понадобилось нас обмануть,
мог заставить Кондрата вырвать эти страницы из журнала. Я ставил перед
собой вопросы и отвечал на них, я спорил сам с собой.
"Не могло ли произойти так, что Кондрат сам обманулся, а потом сам же
обнаружил свою ошибку и в ярости уничтожил следы самообмана?"
"Нет, не могло, Кондрат бросился бы к нам, увидев самообман, он снова
призвал бы нас троих в лабораторию, он ликовал бы, что путь к успеху
по-прежнему реален. Вот так бы он поступил. Этого не было-вспомни!"
"Но все данные так дьявольски доказательны. Вот я снова вглядываюсь в
уже не существующие страницы..."
"Их несуществование и доказывает их недоказательность. И еще одно: не
подозрительно ли само по себе абсолютное правдоподобие данных? Хоть бы
щелочка для сомнения! Хоть бы признак неточности! Нет, все рассчитано -
оглушить неожиданным набором доказательств, но не дать по-настоящему
разобраться. Если бы Адель с Эдуардом остались, если бы тебе не пришлось
уйти, такая проверка неизбежно бы совершилась и обман или самообман столь
же неизбежно раскрылся бы".
- Значит, так, - вслух приказал я себе. - Ты с напряжением вспоминал
утраченные страницы журнала. Теперь забудь их, они не должны
возобновляться в твоем мозгу. И проделай такую же работу, как с
вычислениями Адели. Восстановив все, что Кондрат вносил на изъятые
страницы. Сам определи истинное значение Тэта по его экспериментам. Так ты
записал в первом пункте своей новой программы поисков. Выполняй!
Была ночь. Отключив мыслеграф, я пошел домой.
20
Не помню, какой был день расследования - пятый или шестой. И какая
была в тот день погода, тоже не помню, хотя мне всегда было небезразлично,
что там, за окном: дождь или солнце, ветер или тишина, тепло или холод.
Внешний мир отстранился от меня, я допрашивал показания приборов,
программы компьютеров, энергетические выдачи установки, перелистывал ленты
самописцев, вдумывался в команды исполнительных механизмов...
И когда и этот труд был завершен, я некоторое время молча смотрел на
результат. Ошибки в первоначальном определении Тэта не существовало. Все
прямые, все косвенные данные экспериментов подтверждали константу,
положенную в расчет установки. Кондрат переместил несколько цифр в записи
- совсем незаметное изменение, маленькая подтасовка, а в отдаленном итоге
она и дала уменьшение в сто раз. Все было заранее продумано. Кондрат не
сомневался, что в спешке и в волнении я и не подумаю обратиться к лентам
самописцев, не буду сравнивать кривые на диаграммах с цифрами в журналах.
Какими же белыми нитками сшита черная сеть обмана! Немного бы тщания, и
все хитросплетения выводов рухнули бы, как подрубленное дерево. Нет,
Кондрат действовал безошибочно. Чтобы раскрыть обман, надо было заранее
знать, что обманывают, подвергнуть проверке не выводы из цифр, а сами
цифры, усомниться в главном: точно ли записаны эксперименты? Тогда я и
помыслить не мог об обмане, на этом и был построен обман. И если бы
Кондрат не вырвал страницы с фальсифицированными данными, я бы и сейчас
верил им, я бы и сейчас с горечью признавался: да, никогда человечество не
получит новые источники энергии. Вот они вспыхивают на экране,
восстановленные в памяти страницы, - как они неопровержимо доказательны!
Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Я чувствовал себя
опустошенным, но не испытывал ни возмущения, ни негодования. Получилось
то, что я предугадывал. С того момента, когда я увидел вырванные страницы
и узнал, что вырвал их Кондрат, я уже подозревал истину. На душе было
горько, а не злобно.
Внезапно прозвучал вызов. На экране появилась Адель.
- Ты в лаборатории, Мартын? - Она неприязненно всматривалась в меня.
- Что ты там делаешь?
- Многое, Адель. Всего сразу не расскажешь.
- Расскажи главное.
- При встрече - пожалуйста. Не люблю экранных бесед.
- Тогда пошли разрешение на вход для меня и Эдуарда. Через десять
минут мы придем в лабораторию.
Они пришли через десять минут. В Адели идеально совмещались
женственная внешность с неженской точностью. Она вошла первой, за ней
плелся Эдуард. Я встал им навстречу, протянул руку. Она сухо коснулась
моих пальцев, он так долго жал их, словно что-то хотел перелить из моей
руки в свою. Потом он плюхнулся на диван, а она встала у окна на любимое
место - дневной свет, сегодня довольно тусклый, красочно, как и раньше на
этом месте, высвечивал половину лица и фигуры, вторая половина была
затенена, так ей почему-то нравилось.
Эдуард выглядел каким-то разваренным, и я посочувствовал:
- Как будто только что слез с горы. Ты, случаем, не с Эвереста или
Килиманджаро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
в восхищение. Я был растроган, так все оказалось изящно и безошибочно в
каждой странице формул и цифр. Конечно, уважение и восхищение - чувства
деловые, они сопровождают профессиональную оценку профессионального
умения, а растроганность из иной области - это чувство не корректное. Но я
ничего не мог поделать. Когда-то я был влюблен в Адель, но никогда по
достоинству не принимал ее как ученого, так мне увиделось ныне.
- Ошибка не связана с работой Адели, - сказал я для записи
мыслеграфа. - Кондрат правильно говорил, что Адель ни в чем не погрешила.
Теперь - константа Тэта. В ней корень зла. Восстановить утраченные
страницы 123-134 и проанализировать их содержание.
Утраченные страницы возобновились в моей памяти так ясно, словно
лежали на столе и я рассматривал их, а не вспоминал. Я мысленно
перелистывал их, всматривался в формулы и цифры. Мыслеграф закреплял на
пленке все, что восстанавливала мысль. Отныне, вызывая на экран
изображение, я смогу уже не тратить на каждую страницу мыслительных
усилий. Меня снова и снова охватывало ощущение, с каким я тогда, под
сумрачным взглядом Кондрата, под полными отчаяния и надежды взглядами
Адели и Эдуарда, старался вдуматься в эти страницы. Они были убийственно
неопровержимы: константа Тэта, определяющая микророждение пространства при
облучении ядра ротонами, эта открытая Кондратом новая мировая константа
ровно на два порядка, ровно в сто раз меньше, чем мы рассчитывали.
Возобновившиеся в моей памяти страницы обладали какой-то магической силой,
они заставляли верить в себя.
Но сейчас, в отличие от того дня, когда я впервые вглядывался в эти
страницы, я заранее знал, что в них таится путаница, не исключен и обман.
И твердил себе: только обман, только стыд, что понадобилось нас обмануть,
мог заставить Кондрата вырвать эти страницы из журнала. Я ставил перед
собой вопросы и отвечал на них, я спорил сам с собой.
"Не могло ли произойти так, что Кондрат сам обманулся, а потом сам же
обнаружил свою ошибку и в ярости уничтожил следы самообмана?"
"Нет, не могло, Кондрат бросился бы к нам, увидев самообман, он снова
призвал бы нас троих в лабораторию, он ликовал бы, что путь к успеху
по-прежнему реален. Вот так бы он поступил. Этого не было-вспомни!"
"Но все данные так дьявольски доказательны. Вот я снова вглядываюсь в
уже не существующие страницы..."
"Их несуществование и доказывает их недоказательность. И еще одно: не
подозрительно ли само по себе абсолютное правдоподобие данных? Хоть бы
щелочка для сомнения! Хоть бы признак неточности! Нет, все рассчитано -
оглушить неожиданным набором доказательств, но не дать по-настоящему
разобраться. Если бы Адель с Эдуардом остались, если бы тебе не пришлось
уйти, такая проверка неизбежно бы совершилась и обман или самообман столь
же неизбежно раскрылся бы".
- Значит, так, - вслух приказал я себе. - Ты с напряжением вспоминал
утраченные страницы журнала. Теперь забудь их, они не должны
возобновляться в твоем мозгу. И проделай такую же работу, как с
вычислениями Адели. Восстановив все, что Кондрат вносил на изъятые
страницы. Сам определи истинное значение Тэта по его экспериментам. Так ты
записал в первом пункте своей новой программы поисков. Выполняй!
Была ночь. Отключив мыслеграф, я пошел домой.
20
Не помню, какой был день расследования - пятый или шестой. И какая
была в тот день погода, тоже не помню, хотя мне всегда было небезразлично,
что там, за окном: дождь или солнце, ветер или тишина, тепло или холод.
Внешний мир отстранился от меня, я допрашивал показания приборов,
программы компьютеров, энергетические выдачи установки, перелистывал ленты
самописцев, вдумывался в команды исполнительных механизмов...
И когда и этот труд был завершен, я некоторое время молча смотрел на
результат. Ошибки в первоначальном определении Тэта не существовало. Все
прямые, все косвенные данные экспериментов подтверждали константу,
положенную в расчет установки. Кондрат переместил несколько цифр в записи
- совсем незаметное изменение, маленькая подтасовка, а в отдаленном итоге
она и дала уменьшение в сто раз. Все было заранее продумано. Кондрат не
сомневался, что в спешке и в волнении я и не подумаю обратиться к лентам
самописцев, не буду сравнивать кривые на диаграммах с цифрами в журналах.
Какими же белыми нитками сшита черная сеть обмана! Немного бы тщания, и
все хитросплетения выводов рухнули бы, как подрубленное дерево. Нет,
Кондрат действовал безошибочно. Чтобы раскрыть обман, надо было заранее
знать, что обманывают, подвергнуть проверке не выводы из цифр, а сами
цифры, усомниться в главном: точно ли записаны эксперименты? Тогда я и
помыслить не мог об обмане, на этом и был построен обман. И если бы
Кондрат не вырвал страницы с фальсифицированными данными, я бы и сейчас
верил им, я бы и сейчас с горечью признавался: да, никогда человечество не
получит новые источники энергии. Вот они вспыхивают на экране,
восстановленные в памяти страницы, - как они неопровержимо доказательны!
Я откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Я чувствовал себя
опустошенным, но не испытывал ни возмущения, ни негодования. Получилось
то, что я предугадывал. С того момента, когда я увидел вырванные страницы
и узнал, что вырвал их Кондрат, я уже подозревал истину. На душе было
горько, а не злобно.
Внезапно прозвучал вызов. На экране появилась Адель.
- Ты в лаборатории, Мартын? - Она неприязненно всматривалась в меня.
- Что ты там делаешь?
- Многое, Адель. Всего сразу не расскажешь.
- Расскажи главное.
- При встрече - пожалуйста. Не люблю экранных бесед.
- Тогда пошли разрешение на вход для меня и Эдуарда. Через десять
минут мы придем в лабораторию.
Они пришли через десять минут. В Адели идеально совмещались
женственная внешность с неженской точностью. Она вошла первой, за ней
плелся Эдуард. Я встал им навстречу, протянул руку. Она сухо коснулась
моих пальцев, он так долго жал их, словно что-то хотел перелить из моей
руки в свою. Потом он плюхнулся на диван, а она встала у окна на любимое
место - дневной свет, сегодня довольно тусклый, красочно, как и раньше на
этом месте, высвечивал половину лица и фигуры, вторая половина была
затенена, так ей почему-то нравилось.
Эдуард выглядел каким-то разваренным, и я посочувствовал:
- Как будто только что слез с горы. Ты, случаем, не с Эвереста или
Килиманджаро?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41