– Джерри, ты будешь завтра прогнозировать?
– Да.
– Если на мгновенном прогнозе будет Джерри, я пойду куда угодно. Все.
Встал Джо Брассье.
– Если кто-то захочет составить завещание, со мной можно будет проконсультироваться в любое время. Умереть, не оставив завещания, – плохой подарок для наследников. У нас еще достаточно времени, чтобы зафиксировать последнюю волю, сделать к ней цифровую подпись и переслать ее по Сети стороннему лицу. Это касается тебя, Даннебекке. Я закончил.
Он сел. Долгое время все молчали.
Наконец Джейн почувствовала, что должна подняться.
– Я только хочу сказать, что по-настоящему горжусь всеми вами. И у меня хорошее предчувствие насчет всего этого. Хорошей охоты завтра, люди!
Она опустилась на место. Затем поднялась Эйприл Логан.
– Простите мне, что прерываю вашу дискуссию, но, если группа не против, мне бы хотелось задать вам всем один вопрос.
Эйприл Логан посмотрела на Джерри. Тот вопросительно поднял брови.
– Собственно, это нечто вроде социологического опроса.
– Бросьте извиняться, просто спрашивайте, – прошипела ей Джейн.
– Мой вопрос звучит следующим образом: когда, но вашему мнению, человечество окончательно потеряло контроль над собственной судьбой? Мне бы хотелось, чтобы ответили все присутствующие, если вы не возражаете.
Эйприл достала маленький блокнот.
– Прошу вас, можно начать с любого места в круге – вот хотя бы сразу слева от меня.
Марта Мадронич неохотно поднялась с места.
– Ну, мне бы не хотелось говорить. первой, но, отвечая на ваш вопрос, э-э, профессор, – мне всегда казалось, что это случилось где-то во время чрезвычайного положения.
Она села. За ней поднялся Руди Мартинес.
– Я бы сказал, в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом. Может быть, в шестьдесят седьмом. Если взглянуть на статистику содержания СО2, у них в то время были хорошие шансы повернуть назад, и они сами отлично знали, что уродуют окружающую среду. В тот период был несомненный революционный потенциал и даже кое-какая поддержка со стороны политиков, но они разбазарили предоставлявшуюся возможность на наркотики, на марксизм, на всякую мистическую дребедень и после этого так и не смогли набрать обороты… Да, точно: тысяча девятьсот шестьдесят восьмой. Я закончил.
Встал Грег Фолкс.
– Я согласен с тем, что сказал Эд, хочу только добавить, что был еще один последний шанс в тысяча девятьсот восемьдесят девятом. А может быть, даже в девяносто первом, после первой войны в Персидском заливе – точнее, строго говоря, это была уже вторая. Но после того, как они в восемьдесят девятом и девяносто первом профукали свой большой шанс установить в мире новый порядок, им уже не оставалось ничего, кроме дерьма. Я закончил.
Поднялась Кэрол Купер.
– Ну, конечно, этот вопрос слышишь так или иначе… Зовите меня романтичной, но мне всегда казалось, что в тысяча девятьсот четырнадцатом. С началом Первой мировой войны. Я что хочу сказать – если посмотреть, какой долгий мир царил в Европе перед этой резней, может показаться, что у передышки был шанс затянуться. И если бы мы не спустили большую часть двадцатого столетия на фашизм, и коммунизм, и все остальные «измы» – на всю эту чепуху, – может быть, мы и смогли бы построить что-нибудь достойное… И кстати, что бы там ни говорила Джейни, модерн был последним движением в графическом искусстве, которое действительно чего-то стоило. Я закончила.
Сэм Монкрифф в свою очередь взял слово.
– Конец восьмидесятых – тогда в Конгрессе было несколько слушаний насчет глобального потепления, на которые никто не обратил внимания… Еще Монреальские соглашения по хлорофторуглеродам – если бы их приняли, добавив серьезные поправки насчет СО2 и метана, то сегодня все выглядело бы намного лучше. Скорее всего, плохой погоды мы бы все равно не избежали, но она не была бы настолько плохой. Конец восьмидесятых, определенно. Я закончил.
Рик Седлеттер, встав, буркнул:
– То же, что Грег, – и сел на место. Встал Питер Виерлинг.
– Может быть, это лично мое мнение, но мне всегда казалось, что если бы персональные компьютеры появились в тысяча девятьсот пятидесятых, а не в тысяча девятьсот семидесятых, это бы сэкономило всем кучу времени. Ну да чего уж теперь…
Он сел. Встал Сарыч.
– Я думаю, все было потеряно вместе с Лигой Наций в двадцатые годы. Идея была отличная, и только США со своим совершенно дебильным упрямым изоляционизмом загубили все на корню. Первые дни авиации тоже могли бы дать гораздо больше шансов – крылья над всем миром и все такое… Ужасно жаль, что Чарльзу Линдбергу так нравились фашисты. Я закончил.
Жоан поднялась с места.
– Тысяча девятьсот сорок пятый. Организация Объединенных Наций могла бы построить все заново. Она пыталась, было несколько очень неплохих деклараций, но им так и не удалось довести дело до конца. Жаль. Я закончила.
Встал Джо Брассье.
– Я согласен с Жоан насчет тысяча девятьсот сороковых. Мне кажется, что человечество так и не оправилось до конца после лагерей смерти. И после Хиросимы. После нацистских лагерей и атомной бомбы стал возможен любой ужас, и больше нельзя было быть ни в чем уверенным… Люди так и не выпрямились после этого, с тех пор они всегда ходили пригнувшись, дрожа и испуганно оглядываясь. Иногда мне кажется, что я бы предпочел бояться неба, чем бояться других людей. Может быть, дело даже и стоило того – заиметь плохую погоду, но при этом избежать ядерного Армагеддона и геноцида… Я не отказался бы обсудить это с вами позже, профессор Логан. Пока что я закончил.
Затем высказалась Эллен Мэй:
– Я? Если уж кого-нибудь обвинять, то я обвиняю Колумба! Пятьсот тридцать девять лет угнетения и геноцида! Я обвиняю Колумба и еще того ублюдка, который выдумал магазинную винтовку. Вы никогда бы не услышали ни о каком эф-шесть на этих равнинах, если бы здесь по-прежнему паслись бизоны… Но все это я уже не раз говорила, и я закончила.
Встал Эд Даннебекке.
– Как ни забавно, но мне кажется, что во время Французской революции была очень хорошая возможность, но они упустили ее. Европа потратила следующие два столетия, пытаясь сделать то, что Революция в тысяча семьсот восемьдесят девятом году держала в своих руках. Но стоило им начать эти свои публичные обвинения, вляпаться во всю эту мерзость… Черт подери, когда во времена чрезвычайного положения по кабельному телевидению начали показывать эти треклятые публичные обвинения, я сразу понял, что режим потерял свою хватку! Давайте, скормите их всех мадам Гильотине, и Революция пожрет своих детей, это уж как пить дать… Да, запишите за мной: тысяча семьсот восемьдесят девятый. Я закончил.
Джефф Лоуи, встав, пробормотал:
– Я не очень хорошо разбираюсь в истории.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103