Однако мне говорили, что многие смелые, умные туземцы былц закоренелыми свистунами. «Как Махинуи?» — спросил я, желая иметь какой-то критерий, и мне ответили «да». Чему тут удивляться? В Европе люди более просвещенные, чем мой каторжник-священник, предаются столь же бесплодным и нелепым причудам.
Медиум иногда бывает женщиной. Так, например, женщина ввела эту практику общения с духами на северном побережье Таиарапу к возмущению своих родственников, ее зять, в частности, заявил, что она была пьяна. Но то, что возмущает на Таити, может показаться вполне подходящим на Паумоту, тем более что некоторые женщины обладают от природы необычайными и полезными силами. Говорят, что это честные, доброжелательные особы, некоторые из них обеспокоены своей сверхъестественной наследственностью. И в самом деле, беды, причиняемые этим дарованием, так велики, а приносимая польза так бесконечно мала, что я не знаю, назвать ли это наследственным даром или наследственным проклятьем. Можно ограбить кокосовую плантацию этой женщины, украсть ее каноэ, сжечь дом, безнаказанно вырезать ее семью; нельзя делать лишь одного: класть руку на ее матрац, иначе ваш живот будет раздуваться, и вылечить вас сможет только эта особа или ее муж. Привожу рассказ очевидца, уроженца Тасмании, образованного, оборотистого — определенно не дурака. В 1886 году он присутствовал в одном доме на Макатеа, где двое парней начали резвиться на матрацах, и откуда (думаю) их согнали. Сразу же после этого животы их стали раздуваться; обоих охватила боль; все средства островного лечения оказались тщетными, и растирание лишь усилило их мучения. Позвали хозяина дома, он объяснил причину постигшей их кары и приготовил лекарство. Был очищен от скорлупы кокосовый орех, наполнен травами и со всеми церемониями спуска судна на воду опущен в море. Боль тут же стала проходить, а вздутие уменьшаться. Возможно, читатель изумится. Могу уверить его, что если он проведет много времени среди старожилов архипелага, то должен будет признать одно из двух — либо, что есть что-то в этих раздувшихся животах, либо в свидетельстве этого человека нет ни слова правды.
Я не встречался с этими одаренными особами; но у меня есть собственный опыт, поскольку я играл, лишь однажды ночью, роль свистящего духа. Весь день дул сильный ветер, но с наступлением темноты прекратился, и на ясное небо вышла полная луна. Мы шли в южную сторону острова по берегу лагуны среди рядов пальм по белоснежному песку. Нигде не было никаких признаков жизни; в конце концов на безлесой части острова мы обнаружили тлеющие угли догоревшего костра и неподалеку оттуда темный дом, услышали, как туземцы там негромко разговаривают. Сидеть без света, даже в компании, притом под крышей, — для паумотца несколько рискованная крайность. Вся сцена — яркий свет луны и резкие тени на песке, дотлевающие угли, негромкие голоса из дома и плеск воды в лагуне о берег — навела меня (не знаю каким образом) на мысль о суевериях. Я был босиком, заметил, что шаги мои бесшумны, и, подойдя поближе к дому, но держась в тени, начал свистеть. Мелодию песенки не особенно трагичной. С первыми же нотами разговор и всякое движение в доме прекратились, тишина сопутствовала мне, когда я продолжал, и, проходя мимо дома на обратном пути, я заметил, что в нем зажжена лампа, но никаких голосов не слышится. Как я теперь думаю, несчастные дрожали всю ночь и не произносили ни слова. Право же, я тогда не представлял природу и силу причиненных мною страхов, и какие жуткие образы породила в темном доме мелодия этой старой песенки.
Глава пятая
ПОХОРОНЫ НА ПАУМОТУ
Нет, я не имел представления о страхах этих людей. Правда, я еще до этого получил какой-то намек, только не понял его; то были похороны.
Чуть подальше, на главной улице Ротоавы, в низенькой хижине из пальмовых листьев, выходящей на маленький огражденный дворик, как свиной хлев на выгульную площадку, одиноко жили старик со старухой. Возможно, они были слишком бедными, и им нечего было отстаивать. Во всяком случае они остались; и вышло так, что они оказались приглашены на мое пиршество. Мне кажется, в том хлеву было очень серьезной политической проблемой — приходить ко мне или не приходить, и муж долго колебался между соображениями о собственном возрасте и любопытством, пока любопытство не одержало верх, они пришли, и среди этого веселья старику стало плохо. В течение нескольких дней, когда небо было ясным, а ветер прохладным, его матрац был расстелен на главной улице деревни, и он, щуплый человечек, неподвижно лежал на нем, а жена неподвижно сидела у него в изголовье. Казалось, они утратили с возрастом человеческие потребности и способности, не говорили и не слушали, не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, жена не обмахивалась веером, казалось, не ухаживала за мужем, и обе несчастные дряхлые развалины сидели рядом под высоким балдахином пальм, человеческая трагедия свелась к ее голым основам, зрелищу без пафоса, возбуждающему любопытство. И все же там была одна патетическая черта, не дававшая мне покоя: то, что некогда этот человек был полон сил и надежд, и то, что его последние жизненные силы угасли за накрытым для гостей столом.
Утром 17 сентября страдалец скончался, и поскольку дело не терпело отлагательства, его похоронили в тот же день в четыре часа. Кладбище находится неподалеку от моря, за Домом правительства; поверхность его представляет собой разрушенный коралл, похожий на щебенку; несколько деревянных крестов, несколько каменных столбиков обозначают могилы, его окружает каменная стена ниже человеческого роста, за ней густо растут кусты с бледными листьями. Утром там была вырыта могила, наверняка с трудом, под шум бурного моря и крики морских птиц; тем временем покойник лежал в доме, вдова и еще одна старуха прислонялись к забору перед дверью, без слов на устах, без мыслей в глазах.
Ровно в четыре часа похоронная процессия тронулась, гроб, завернутый в белую ткань, несли четыре человека, позади шли плакальщики — их было мало, так как в Ротоаве осталось мало людей; мало кто одет в черное, так как эти люди были бедны, мужчины шли в соломенных шляпах, белых пиджаках и синих брюках или в красочных разноцветных париу, таитянских юбках, женщины за редким исключением были ярко разряжены. Далеко сзади шла вдова, с трудом неся матрац, существо до того старое, что походило уже не на человека, а на переходную ступень к нему от обезьяны.
Покойный был мормоном, но мормонский священник уехал вместе с остальными спорить из-за границ на соседнем острове, и его обязанности принял на себя один мирянин. Стоя у изголовья зияющей могилы, в белом пиджаке и синей париу, с таитянской Библией в руке и одним глазом, завязанным красным платком, он торжественно прочел ту главу из книги Иова, которую читали и слушали над останками многих наших предков, потом подобающим голосом произнес две молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Медиум иногда бывает женщиной. Так, например, женщина ввела эту практику общения с духами на северном побережье Таиарапу к возмущению своих родственников, ее зять, в частности, заявил, что она была пьяна. Но то, что возмущает на Таити, может показаться вполне подходящим на Паумоту, тем более что некоторые женщины обладают от природы необычайными и полезными силами. Говорят, что это честные, доброжелательные особы, некоторые из них обеспокоены своей сверхъестественной наследственностью. И в самом деле, беды, причиняемые этим дарованием, так велики, а приносимая польза так бесконечно мала, что я не знаю, назвать ли это наследственным даром или наследственным проклятьем. Можно ограбить кокосовую плантацию этой женщины, украсть ее каноэ, сжечь дом, безнаказанно вырезать ее семью; нельзя делать лишь одного: класть руку на ее матрац, иначе ваш живот будет раздуваться, и вылечить вас сможет только эта особа или ее муж. Привожу рассказ очевидца, уроженца Тасмании, образованного, оборотистого — определенно не дурака. В 1886 году он присутствовал в одном доме на Макатеа, где двое парней начали резвиться на матрацах, и откуда (думаю) их согнали. Сразу же после этого животы их стали раздуваться; обоих охватила боль; все средства островного лечения оказались тщетными, и растирание лишь усилило их мучения. Позвали хозяина дома, он объяснил причину постигшей их кары и приготовил лекарство. Был очищен от скорлупы кокосовый орех, наполнен травами и со всеми церемониями спуска судна на воду опущен в море. Боль тут же стала проходить, а вздутие уменьшаться. Возможно, читатель изумится. Могу уверить его, что если он проведет много времени среди старожилов архипелага, то должен будет признать одно из двух — либо, что есть что-то в этих раздувшихся животах, либо в свидетельстве этого человека нет ни слова правды.
Я не встречался с этими одаренными особами; но у меня есть собственный опыт, поскольку я играл, лишь однажды ночью, роль свистящего духа. Весь день дул сильный ветер, но с наступлением темноты прекратился, и на ясное небо вышла полная луна. Мы шли в южную сторону острова по берегу лагуны среди рядов пальм по белоснежному песку. Нигде не было никаких признаков жизни; в конце концов на безлесой части острова мы обнаружили тлеющие угли догоревшего костра и неподалеку оттуда темный дом, услышали, как туземцы там негромко разговаривают. Сидеть без света, даже в компании, притом под крышей, — для паумотца несколько рискованная крайность. Вся сцена — яркий свет луны и резкие тени на песке, дотлевающие угли, негромкие голоса из дома и плеск воды в лагуне о берег — навела меня (не знаю каким образом) на мысль о суевериях. Я был босиком, заметил, что шаги мои бесшумны, и, подойдя поближе к дому, но держась в тени, начал свистеть. Мелодию песенки не особенно трагичной. С первыми же нотами разговор и всякое движение в доме прекратились, тишина сопутствовала мне, когда я продолжал, и, проходя мимо дома на обратном пути, я заметил, что в нем зажжена лампа, но никаких голосов не слышится. Как я теперь думаю, несчастные дрожали всю ночь и не произносили ни слова. Право же, я тогда не представлял природу и силу причиненных мною страхов, и какие жуткие образы породила в темном доме мелодия этой старой песенки.
Глава пятая
ПОХОРОНЫ НА ПАУМОТУ
Нет, я не имел представления о страхах этих людей. Правда, я еще до этого получил какой-то намек, только не понял его; то были похороны.
Чуть подальше, на главной улице Ротоавы, в низенькой хижине из пальмовых листьев, выходящей на маленький огражденный дворик, как свиной хлев на выгульную площадку, одиноко жили старик со старухой. Возможно, они были слишком бедными, и им нечего было отстаивать. Во всяком случае они остались; и вышло так, что они оказались приглашены на мое пиршество. Мне кажется, в том хлеву было очень серьезной политической проблемой — приходить ко мне или не приходить, и муж долго колебался между соображениями о собственном возрасте и любопытством, пока любопытство не одержало верх, они пришли, и среди этого веселья старику стало плохо. В течение нескольких дней, когда небо было ясным, а ветер прохладным, его матрац был расстелен на главной улице деревни, и он, щуплый человечек, неподвижно лежал на нем, а жена неподвижно сидела у него в изголовье. Казалось, они утратили с возрастом человеческие потребности и способности, не говорили и не слушали, не смотрели на нас, когда мы проходили мимо, жена не обмахивалась веером, казалось, не ухаживала за мужем, и обе несчастные дряхлые развалины сидели рядом под высоким балдахином пальм, человеческая трагедия свелась к ее голым основам, зрелищу без пафоса, возбуждающему любопытство. И все же там была одна патетическая черта, не дававшая мне покоя: то, что некогда этот человек был полон сил и надежд, и то, что его последние жизненные силы угасли за накрытым для гостей столом.
Утром 17 сентября страдалец скончался, и поскольку дело не терпело отлагательства, его похоронили в тот же день в четыре часа. Кладбище находится неподалеку от моря, за Домом правительства; поверхность его представляет собой разрушенный коралл, похожий на щебенку; несколько деревянных крестов, несколько каменных столбиков обозначают могилы, его окружает каменная стена ниже человеческого роста, за ней густо растут кусты с бледными листьями. Утром там была вырыта могила, наверняка с трудом, под шум бурного моря и крики морских птиц; тем временем покойник лежал в доме, вдова и еще одна старуха прислонялись к забору перед дверью, без слов на устах, без мыслей в глазах.
Ровно в четыре часа похоронная процессия тронулась, гроб, завернутый в белую ткань, несли четыре человека, позади шли плакальщики — их было мало, так как в Ротоаве осталось мало людей; мало кто одет в черное, так как эти люди были бедны, мужчины шли в соломенных шляпах, белых пиджаках и синих брюках или в красочных разноцветных париу, таитянских юбках, женщины за редким исключением были ярко разряжены. Далеко сзади шла вдова, с трудом неся матрац, существо до того старое, что походило уже не на человека, а на переходную ступень к нему от обезьяны.
Покойный был мормоном, но мормонский священник уехал вместе с остальными спорить из-за границ на соседнем острове, и его обязанности принял на себя один мирянин. Стоя у изголовья зияющей могилы, в белом пиджаке и синей париу, с таитянской Библией в руке и одним глазом, завязанным красным платком, он торжественно прочел ту главу из книги Иова, которую читали и слушали над останками многих наших предков, потом подобающим голосом произнес две молитвы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83