К морю ведет дорога, резко поднимающаяся к самому высокому уровню острова — двадцать или даже тридцать футов, хотя Финдли считает, что пять; и прямо у гребня этого подъема местности, где начинают хорошо расти кокосовые пальмы, мы нашли рощу пандануса и клочок земли, приятно покрытый зеленым подлеском. Невдалеке под навесом находился колодец, еще ближе, в песчаной выемке, — пруд, где можно было стирать одежду. Место было защищено от ветра, от солнца и от взглядов из деревни. Мы показали его королю, и назавтра был обещан город.
Завтра наступило. Мистер Осборн высадился на берег. Обнаружил, что ничего не сделано. И пошел с жалобами к Тембиноку. Король выслушал его, поднялся, потребовал винчестер, вышел за королевский палисадник и дважды выстрелил в воздух. Выстрел в воздух — это первое предупреждение на Апемаме; он имеет силу официального объявления в более словоохотливых странах; и его величество мило заметил, что это сделает его работников «умнее». И действительно, меньше, чем за полчала люди собрались, работа началась, и нам сказали, что мы можем привозить свой багаж, когда захотим.
В два часа к берегу пристала первая лодка, и длинная процессия с мешками, ящиками и сундуками потянулась через песчаную пустыню к городу Экватор. Роща пандануса, можно сказать, прекратила существование. Ее окружал огонь, из зеленого подлеска поднимался дым. В широком круге все еще раздавался стук топоров. Те самые преимущества, из-за которых было выбрано это место, король первым делом решил уничтожить; и среди этого опустошения уже стояли довольно большой маниап и маленький закрытый домик. Возле него была расстелена циновка для Тембинока; там он сидел, наблюдая, в красном одеянии, с тропическим шлемом на голове, с пенковой трубкой во рту, одна из жен лежала за его спиной, оберегая спички и табак. В двадцати-тридцати ярдах перед ним на земле сидели работники; кое-какие кусты там уцелели; они скрывали простолюдинов почти до плеч. Нам была видна только дуга коричневых лиц, черных голов и внимательных глаз, устремленных на его величество. Царили долгие паузы, во время которых подданные таращились, а король курил. Затем Тембинок повышал голос, говорил пронзительно и кратко. Словесных ответов не следовало; но если речь бывала шутливой, в ответ раздавался сдержанный, подобострастный смех, какой мы слышим в школе; если практической — ответом был внезапный подъем и уход бригады. Работники дважды исчезали таким образом и возвращались с новыми частями города: второго дома и второго маниапа. Странно было наблюдать издали, сквозь заросли пальм, как беззвучно появляется маниап, сперва (казалось) он самопроизвольно взмывает в воздух, но вблизи при взгляде под свес крыши виднелись десятки движущихся голых ног. В общем, подобострастное послушание было не менее заметно, чем подобострастная сдержанность. Бригада была собрана здесь по звуку смертоносного оружия; человек, наблюдавший за этими людьми, был неоспоримым владыкой их жизни и смерти; и если не принимать во внимание благовоспитанности, они тем не менее шевелились вяло, как служащие отеля в Америке. Зритель видел робкую, однако неодолимую инертность, от которой шкипер торгового шлюпа, наверно, принялся бы рвать волосы.
Однако работа была выполнена. К началу сумерек, когда его величество удалился, город был заложен и завершен, новый и более дикий Амфион вызвал его из небытия двумя винтовочными выстрелами. А наутро этот фокусник сделал нам одолжение еще одним чудом: нас ограждал таинственный крепостной вал, поэтому дорога, шедшая мимо нашей двери, внезапно стала непроходимой, жильцы, у которых были дела по всему острову, были вынуждены описывать широкий круг. И мы сидели в прозрачном уединении, видящие, видимые, но недоступные, словно пчелы в стеклянном улье. Наружным и видимым знаком этого волшебства были несколько гирлянд из зазубренных листьев вокруг стволов пальм снаружи, но его значительность покоилась на строгой санкции тапу и ружья Тембинока.
Тем вечером мы приготовили первую трапезу в этом импровизированном городе, где нам предстояло жить два месяца и которому — едва мы покинем его — предстояло исчезнуть, как он и возник, за день, составные части его вернутся туда, откуда появились, тапу будет снято, движение по дороге возобновится, и луна будет тщетно высматривать среди пальм былые сооружения, а ветер гулять по пустому месту. Однако город, ныне всего лишь эпизод в воспоминаниях, казалось, был выстроен на многие годы. Место это было оживленным. В одном из маниапов мы устроили столовую, в другом — кухню. Дома оставили для сна. Построены они были по восхитительному апемамскому плану, являлись, вне всякого сомнения, лучшими в Южных морях, возвышались над землей на трехфутовых сваях; сплетенные из пальмовых листьев боковые стены можно было поднять, чтобы впустить свет и воздух, и опустить, чтобы преградить путь ветру или дождю: они были просторными, здоровыми, чистыми и водонепроницаемыми. У нас была очень любопытная курица: почти уникальная на моей памяти, потому что время от времени несла яйца. Неподалеку миссис Стивенсон устроила огород, где росли салат и лук-шалот. Салат очень любила курица, хотя он был для нее ядовит. Лук подавали по одной стрелке, и мы смаковали его, будто персики. Пальмовый сок и зеленые кокосовые орехи приносили нам каждый день. Однажды король прислал нам в подарок рыбу, однажды — черепаху. Иногда мы подстреливали так называемую ржанку на берегу, иногда дикую курочку в кустах. Остальную часть нашей диеты составляли консервы.
Занятия наши были весьма разнообразны. Пока кое-кто из компании уходил писать этюды, мистер Осборн и я продолжали работу над романом. Читали вслух Гиббона и Карлейля, играли на флежолетах, бренчали на гитарах, фотографировали при солнечном и лунном свете и при магнитной вспышке, иногда играли в карты. Часть нашего досуга занимала охота. Я проводил вторую половину дня в волнующем, но безобидном преследовании с револьвером крылатых созданий; к счастью, среди нас были более меткие стрелки, чем я, и к счастью, король одолжил нам более подходящее оружие — превосходный дробовик, иначе наша скудная диета была бы еще более скудной.
Ночь, после того как всходила луна, зажигались лампы и пока еще в кухонной печи плясал огонь, была временем любования нашим городом. Мы страдали от полчищ комаров и мух, сравнимых с египетскими; обеденный стол (одолженный у короля, как и вся мебель) пришлось окружить шатром из противомоскитной сетки, ставшим нашей крепостью и прибежищем; он круглился, светился, сверкал под свесом крыши, словно гигантская лампа под краем абажура. Сквозь сплетенные пальмовые листья стен домиков проступали причудливые, угловатые световые узоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83
Завтра наступило. Мистер Осборн высадился на берег. Обнаружил, что ничего не сделано. И пошел с жалобами к Тембиноку. Король выслушал его, поднялся, потребовал винчестер, вышел за королевский палисадник и дважды выстрелил в воздух. Выстрел в воздух — это первое предупреждение на Апемаме; он имеет силу официального объявления в более словоохотливых странах; и его величество мило заметил, что это сделает его работников «умнее». И действительно, меньше, чем за полчала люди собрались, работа началась, и нам сказали, что мы можем привозить свой багаж, когда захотим.
В два часа к берегу пристала первая лодка, и длинная процессия с мешками, ящиками и сундуками потянулась через песчаную пустыню к городу Экватор. Роща пандануса, можно сказать, прекратила существование. Ее окружал огонь, из зеленого подлеска поднимался дым. В широком круге все еще раздавался стук топоров. Те самые преимущества, из-за которых было выбрано это место, король первым делом решил уничтожить; и среди этого опустошения уже стояли довольно большой маниап и маленький закрытый домик. Возле него была расстелена циновка для Тембинока; там он сидел, наблюдая, в красном одеянии, с тропическим шлемом на голове, с пенковой трубкой во рту, одна из жен лежала за его спиной, оберегая спички и табак. В двадцати-тридцати ярдах перед ним на земле сидели работники; кое-какие кусты там уцелели; они скрывали простолюдинов почти до плеч. Нам была видна только дуга коричневых лиц, черных голов и внимательных глаз, устремленных на его величество. Царили долгие паузы, во время которых подданные таращились, а король курил. Затем Тембинок повышал голос, говорил пронзительно и кратко. Словесных ответов не следовало; но если речь бывала шутливой, в ответ раздавался сдержанный, подобострастный смех, какой мы слышим в школе; если практической — ответом был внезапный подъем и уход бригады. Работники дважды исчезали таким образом и возвращались с новыми частями города: второго дома и второго маниапа. Странно было наблюдать издали, сквозь заросли пальм, как беззвучно появляется маниап, сперва (казалось) он самопроизвольно взмывает в воздух, но вблизи при взгляде под свес крыши виднелись десятки движущихся голых ног. В общем, подобострастное послушание было не менее заметно, чем подобострастная сдержанность. Бригада была собрана здесь по звуку смертоносного оружия; человек, наблюдавший за этими людьми, был неоспоримым владыкой их жизни и смерти; и если не принимать во внимание благовоспитанности, они тем не менее шевелились вяло, как служащие отеля в Америке. Зритель видел робкую, однако неодолимую инертность, от которой шкипер торгового шлюпа, наверно, принялся бы рвать волосы.
Однако работа была выполнена. К началу сумерек, когда его величество удалился, город был заложен и завершен, новый и более дикий Амфион вызвал его из небытия двумя винтовочными выстрелами. А наутро этот фокусник сделал нам одолжение еще одним чудом: нас ограждал таинственный крепостной вал, поэтому дорога, шедшая мимо нашей двери, внезапно стала непроходимой, жильцы, у которых были дела по всему острову, были вынуждены описывать широкий круг. И мы сидели в прозрачном уединении, видящие, видимые, но недоступные, словно пчелы в стеклянном улье. Наружным и видимым знаком этого волшебства были несколько гирлянд из зазубренных листьев вокруг стволов пальм снаружи, но его значительность покоилась на строгой санкции тапу и ружья Тембинока.
Тем вечером мы приготовили первую трапезу в этом импровизированном городе, где нам предстояло жить два месяца и которому — едва мы покинем его — предстояло исчезнуть, как он и возник, за день, составные части его вернутся туда, откуда появились, тапу будет снято, движение по дороге возобновится, и луна будет тщетно высматривать среди пальм былые сооружения, а ветер гулять по пустому месту. Однако город, ныне всего лишь эпизод в воспоминаниях, казалось, был выстроен на многие годы. Место это было оживленным. В одном из маниапов мы устроили столовую, в другом — кухню. Дома оставили для сна. Построены они были по восхитительному апемамскому плану, являлись, вне всякого сомнения, лучшими в Южных морях, возвышались над землей на трехфутовых сваях; сплетенные из пальмовых листьев боковые стены можно было поднять, чтобы впустить свет и воздух, и опустить, чтобы преградить путь ветру или дождю: они были просторными, здоровыми, чистыми и водонепроницаемыми. У нас была очень любопытная курица: почти уникальная на моей памяти, потому что время от времени несла яйца. Неподалеку миссис Стивенсон устроила огород, где росли салат и лук-шалот. Салат очень любила курица, хотя он был для нее ядовит. Лук подавали по одной стрелке, и мы смаковали его, будто персики. Пальмовый сок и зеленые кокосовые орехи приносили нам каждый день. Однажды король прислал нам в подарок рыбу, однажды — черепаху. Иногда мы подстреливали так называемую ржанку на берегу, иногда дикую курочку в кустах. Остальную часть нашей диеты составляли консервы.
Занятия наши были весьма разнообразны. Пока кое-кто из компании уходил писать этюды, мистер Осборн и я продолжали работу над романом. Читали вслух Гиббона и Карлейля, играли на флежолетах, бренчали на гитарах, фотографировали при солнечном и лунном свете и при магнитной вспышке, иногда играли в карты. Часть нашего досуга занимала охота. Я проводил вторую половину дня в волнующем, но безобидном преследовании с револьвером крылатых созданий; к счастью, среди нас были более меткие стрелки, чем я, и к счастью, король одолжил нам более подходящее оружие — превосходный дробовик, иначе наша скудная диета была бы еще более скудной.
Ночь, после того как всходила луна, зажигались лампы и пока еще в кухонной печи плясал огонь, была временем любования нашим городом. Мы страдали от полчищ комаров и мух, сравнимых с египетскими; обеденный стол (одолженный у короля, как и вся мебель) пришлось окружить шатром из противомоскитной сетки, ставшим нашей крепостью и прибежищем; он круглился, светился, сверкал под свесом крыши, словно гигантская лампа под краем абажура. Сквозь сплетенные пальмовые листья стен домиков проступали причудливые, угловатые световые узоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83