наверху, в вершинах пальм, он играет, создавая непрестанный оживленный шум; смотрите куда угодно, вверх или вниз, людей нигде не видно, только земля и разбуженный лес. А прямо над головой песня невидимого певца пробивается сквозь толстую листву, с вершины соседней пальмы несется ответ, а в глубине леса далекий менестрель сидит, раскачиваясь, и поет. Таким образом, по всему острову собиратели сока сидят на вершинах, качаемых ветром, оттуда им открывается вид на море, где они высматривают паруса и, подобно громадным птицам, заводят свои утренние песни. Поют собиратели с определенной страстностью и пьяным весельем; с вершин пальм, откуда мы ожидаем щебетания птиц, неожиданно слышится громкая членораздельная песня. И в определенном смысле эти песни тоже просто-напросто щебетанье; слова древние, устарелые и священные, их понимают немногие, полностью, пожалуй, никто; но можно разобрать, что собиратели «молятся о хорошем соке и воспевают свои древние войны». Молитва по крайней мере бывает услышана, и когда раковину с пенящимся соком подносят к вашей двери, вы получаете напиток, вполне «достойный благодарения». До полудня можно возвращаться и пробовать его; он только искрится, становится более резким и превращается в другой напиток, не менее восхитительный; но потом ферментация ускоряется, и сок становится кислым; через двенадцать часов он превратится в закваску для хлеба, а еще через два дня — в дьявольски хмельной напиток, способный толкнуть на преступление.
У туземцев-мужчин ярко выраженные арабские черты лица, они носят бороды и усы, зачастую ярко одеваются, некоторые носят браслеты на руках и ногах, все вышагивают надменно и принимают приветствия с высокомерной улыбкой. Волосы (у щеголей обоих полов) завиты и уложены, как тюрбаны; и среди кудрей франтовато воткнута похожая на японский манер заостренная палочка (используемая вместо гребня). Женщины обольстительно поглядывают из-под такой прически: в том, что касается женской красоты, этому народу до таитян далеко; я даже сомневаюсь, что обычных женщин можно назвать красивыми; однако некоторые из самых привлекательных девушек и одна из самых красивых женщин, каких я только видел, были гилбертянками. Бутаритари, будучи торговым центром, европеизировался: цветное широкое женское платье или белое неотрезное — обычная одежда, последняя — для вечера; широкие шляпы, перегруженные цветами, плодами и лентами, к сожалению, тоже носят, а типичную для островов Гилберта женскую одежду надевают уже не все. Называется она риди: короткая юбочка или бахрома из копченых волокон листьев кокосовой пальмы, похожих на дратву, нижний край не доходит до середины бедра, верхний находится так низко, что риди кажется прилипшей случайно. Похоже, стоит чихнуть, и женщина наверняка лишится ее. Мы называли ее «опасная маленькая риди»; и в конфликте, бушующем из-за женской одежды, она, к сожалению, не устраивает ни одну сторону, благонравные осуждают ее как непристойную, более фривольные находят ее некрасивой. Однако если хорошенькая гилбертянка хочет выглядеть наилучшим образом, то должна носить это одеяние. В нем, не надевая ничего больше, она ходит с несравненной свободой, грацией и живостью, которыми отмечена поэзия Микронезии. Оденьте ее в европейское платье, обаяние улетучится, и она будет дергаться, как англичанка.
К сумеркам прохожие становятся более нарядными. Мужчины сияют всеми цветами радуги, или по крайней мере торгового зала, и оба пола начинают украшаться и пахнуть свежими цветами. Любимым является маленький белый цветок, женщины иногда вставляют его в волосы один, где он выглядит звездочкой, иногда вплетают в большие венки. С наступлением темноты толпа на дороге иногда густая, шлепанье и шелест босых ног становятся непрерывными; гулянье большей частью бывает сдержанным, тишину нарушают только хихиканье и беготня девушек; не шумят даже дети. В девять часов удар соборного колокола возвещает, что пора спать, и жизнь в городе замирает. Наутро в четыре часа сигнал этот повторяется в темноте, и неповинные арестанты освобождаются, но в течение семи часов все должны лежать — чуть было не написал «за дверями», на самом деле — под легкими крышами и теснясь в шатрах из противомоскитных сеток. Посыльный со срочным поручением должен идти открыто, объявляя о себе полицейским громадным факелом из кокосового ореха, светящего на пути от дома к дому, словно движущийся костер. Только сами полицейские ходят в темноте. Ищут в ночи нарушителя порядка. Я ненавидел их коварное присутствие, особенно капитана, хитрого старика в белой одежде, который скрывался в засаде у моего жилья, и в конце концов у меня возникло желание поколотить его. Но этот негодяй был «лицо официальное».
Никто из одиннадцати живших там торговцев не выходил в город, ни один капитан не бросал якорь в лагуне. Но мы сразу же его видели. Причиной тому было наше положение между кладовой и баром, названным «Сан-Суси». Мистер Рик был не только служащим компании «Братья Уайтмен», но и консульским агентом США; миссис Рик была единственной белой женщиной на острове и одной из двух на архипелаге; с их расположенным рядом домом с его прохладными верандами, книжными полками, удобной мебелью не мог соперничать ни один бар ближе Джелуита или Гонолулу. Поэтому в бар заходили все, кроме тех, кто мог устроить характерную для Южных морей ссору по поводу цен на копру или домашнюю птицу.
Но и эти, если не показывались на севере, то вскоре появлялись на юге, «Сан-Суси» притягивал их, словно магнит. На острове, где всего двенадцать белых людей, одно из двух питейных заведений может показаться лишним, но всякая пуля куда-то да попадает, капитаны и команды судов находят такое положение очень удобным: «Земля, где мы живем», по молчаливому соглашению, отводится матросам, а «Сан-Суси» — офицерам. Привычки мои были столь аристократическими, а страх перед мистером Уильямсом столь сильным, что я никогда не посещал первый, но во втором, служившим островным клубом или, скорее, казино, регулярно проводил вечера. Он был небольшим, уютным, и вечером (когда горела лампа) искрился стеклом и сиял цветными картинками, как театр на Рождество. Картинки были рекламными, стекло довольно грубым, деревянные конструкции топорными; однако на этом нелепом острове они производили впечатление необузданной роскоши расточительства. Здесь пели песни, рассказывали истории, показывали фокусы, играли в карты. Рики, мы, бармен норвежец Том, один-два капитана судов и три-четыре торговца, прибывших в центр острова на лодках или пешком, составляли обычную компанию. Торговцы странно гордятся своим новым занятием: предпочитают звание «торговцев Южных морей».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83