Этот слой индейского
населения можно сравнить с чепэвистами. Но одновременно с этим
существовало и меньшинство, которое понимало превосходство бледнолицых в
численности и качестве вооружения и отчаянно пыталось отыскать способ
примирения с цивилизацией белого человека, найти для себя в ней
определенное место - но такое, которое никак не связано было бы с
алкоголем - спутником этой цивилизации. Считайте, что это ОЧ. И, наконец,
были еще индейцы такого рода, как я.
Браганца сдвинул мохнатые брови и остановился у письменного стола.
- Вот оно как! - воскликнул он. - Так какого же рода индеец вы,
Хебстер?
- Я похож на того индейца, у которого хватило здравого смысла понять,
что у бледнолицего нет ни малейшего интереса спасать его от медленной и
мучительной деградации. На индейца, у которого еще сохранились достаточно
сильные инстинкты, чтобы перепугаться до смерти при виде таких новшеств,
как "огненная вода", и не прикасаться к этому пойлу даже в том случае, оно
может спасти от укуса ядовитой змеи. Но самое главное...
- Ну-ну! Продолжайте!
- ...Главное, что среди них нашлись индейцы, которых привел в
восхищение странный прозрачный сосуд, в котором хранят "огненную воду"!
Представьте себе ту зависть, которую должен был испытывать гончар-индеец,
вне пределов его скудных познаний в области гончарного мастерства,
приобретенных в результате тяжелого труда. Неужели вы не видите перед
своими глазами, как живого, вот такого индейца - ненавидящего,
презирающего и ужасно страшащегося пахучей янтарной жидкости, которая
валит с ног самых доблестных воинов, однако жаждущего обладать бутылкой
без ее содержимого? Вот примерно каким я вижу себя, Браганца, индейцам,
чье алчное любопытство просвечивается сквозь мрак истерического кланового
благоразумия и презрения ко всему чужеземному, как ярко искрящееся пламя.
Мне нужен сосуд нового типа, каким-то образом отделенный от "огненной
воды".
Огромные темные глаза Браганца, не мигая, глядели на него в упор.
Медленно приподнялась рука и пригладила непонятно почему встопорщившиеся
усы. Прошло несколько минут.
- Неплохо звучит: Хебстер в качестве благородного дикаря нашей
цивилизации, - со смехом произнес в конце концов оэсковец. - Звучит, как
будто, вполне нормально. Только загвоздка в том, как все это соотнести с
решением проблемы в целом?
- Позволю себе напомнить, - устало сказал Хебстер, держась одной
рукой за скамью, - что решение проблемы в целом нисколько меня не
интересует.
- Итак, вам нужна только бутылка. Я выслушал вас. Но вы-то не гончар,
Хебстер - у вас нет ни на унцию любознательности мастерового. А из всех
этих исторических баек, которыми вы меня потчевали, можно сделать
однозначный вывод: вам абсолютно безразлично, погибнет или нет весь мир,
расхлебывая кашу, которую вы согласны заварить.
- Я никогда не утверждал, что руководствуюсь альтруистическими
побуждениями. Общее решение я оставляю тем людям, у которых достаточно
мозгов, чтобы распутывать самые изощренные головоломки. Таким, как
Клейнбохер.
- Вы думаете, кто-нибудь вроде Клейнбохера, сможет это сделать?
- Я почти не сомневаюсь в том, что ему это удастся. Нашей ошибкой с
самого начала было то, что мы пытались решить проблему нахрапом с помощью
историков и психологов. То ли им всем была присуща ограниченность,
обусловленная постоянным изучением исключительно человеческих сообществ,
то ли... впрочем, это мое чисто личное мнение, но у меня всегда
создавалось такое впечатление, что, что наука о человеческом мозге
привлекает главным образом тех, кто сам когда-либо ощущал, что у него не
все дома, то есть кто сам испытывал серьезные психологические затруднения
и в процессе работы пытался докопаться до истинных причин своих сдвигов и
благодаря этому добиться лучших результатов в своей области по сравнению с
теми, кто начинал работу, не испытывая подобных затруднений, и кому
поэтому было труднее достичь понимания сути этих трудностей. Я и сейчас
считаю таких исследователей слишком внутренне нестабильными для столь
потрясающего воображение начинания, как установление взаимопонимания с
кем-то из пришельцев. Те изначальные внутренние побуждения, которые
привели их в науку, как раз-то и способствуют их неизбежному превращению в
перваков.
Браганца причмокнул недоверчиво и вперил задумчивый взгляд в стенку
за спиной Хебстера.
- И все это, по-вашему, не имеет никакого отношения к Клейнбохеру?
- Нет, только не к профессору-филологу. У него нет интереса к
психологической нестабильности - ни к личной, как у психологов, ни к
групповой, как у историков. Даже предрасположенности нет к повышенному
интересу к подобным аномалиям. Сфера интересов Клейнбохера - сравнительная
лингвистика. Он, по сути, технарь, специалист по части коммуникативности.
Или, выражаясь проще, по проблемам общения и передачи информации. Я
специально несколько раз заходил в университет и внимательно
присматривался к нему во время его работы. Его подход к проблеме не
выходит за рамки собственной специализации. Он занимается исключительно
решением проблемы общения с пришельцами, не делая никаких попыток хоть
как-то понять их психологию и особенности мышления. А ведь сколько
существует всяких чисто умозрительных предположений относительно сознания
пришельцев, их сексуальных наклонностей и социальной организации, в общем,
такой ерунды, из которой никак не извлечь какой-либо осязаемой и
непосредственной пользы для нас. Подход же Клейнбохера с самого начала был
чисто прагматичным.
- Ладно. Не стану с вами спорить. Вот только сегодня утром он сам
стал перваком.
- Профессор Клейнбохер? Рудольф Клейнбохер? - с глупым видом
несколько раз переспросил Хебстер. - Но ведь он был так близок к... Ему
почти удалось... словарь элементарных сигналов... Он уже собрался было...
- Вот так. Примерно в девять сорок пять. Всю ночь он провел без сна с
одним из перваков, как раз тем, кого профессорам психологии удалось
загипнотизировать, и вернулся домой в необыкновенно приподнятом
настроении. В середине первой своей утренней лекции, касающейся кириллицы,
он вдруг ни с того, ни с сего понес тарабарщину. Он натужно сопел и
храпел, глядя на студентов, в течение примерно десяти минут в характерной
для этой стадии превращения в первака манере, проявляя поначалу крайнее
раздражение тем, что его не понимают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
населения можно сравнить с чепэвистами. Но одновременно с этим
существовало и меньшинство, которое понимало превосходство бледнолицых в
численности и качестве вооружения и отчаянно пыталось отыскать способ
примирения с цивилизацией белого человека, найти для себя в ней
определенное место - но такое, которое никак не связано было бы с
алкоголем - спутником этой цивилизации. Считайте, что это ОЧ. И, наконец,
были еще индейцы такого рода, как я.
Браганца сдвинул мохнатые брови и остановился у письменного стола.
- Вот оно как! - воскликнул он. - Так какого же рода индеец вы,
Хебстер?
- Я похож на того индейца, у которого хватило здравого смысла понять,
что у бледнолицего нет ни малейшего интереса спасать его от медленной и
мучительной деградации. На индейца, у которого еще сохранились достаточно
сильные инстинкты, чтобы перепугаться до смерти при виде таких новшеств,
как "огненная вода", и не прикасаться к этому пойлу даже в том случае, оно
может спасти от укуса ядовитой змеи. Но самое главное...
- Ну-ну! Продолжайте!
- ...Главное, что среди них нашлись индейцы, которых привел в
восхищение странный прозрачный сосуд, в котором хранят "огненную воду"!
Представьте себе ту зависть, которую должен был испытывать гончар-индеец,
вне пределов его скудных познаний в области гончарного мастерства,
приобретенных в результате тяжелого труда. Неужели вы не видите перед
своими глазами, как живого, вот такого индейца - ненавидящего,
презирающего и ужасно страшащегося пахучей янтарной жидкости, которая
валит с ног самых доблестных воинов, однако жаждущего обладать бутылкой
без ее содержимого? Вот примерно каким я вижу себя, Браганца, индейцам,
чье алчное любопытство просвечивается сквозь мрак истерического кланового
благоразумия и презрения ко всему чужеземному, как ярко искрящееся пламя.
Мне нужен сосуд нового типа, каким-то образом отделенный от "огненной
воды".
Огромные темные глаза Браганца, не мигая, глядели на него в упор.
Медленно приподнялась рука и пригладила непонятно почему встопорщившиеся
усы. Прошло несколько минут.
- Неплохо звучит: Хебстер в качестве благородного дикаря нашей
цивилизации, - со смехом произнес в конце концов оэсковец. - Звучит, как
будто, вполне нормально. Только загвоздка в том, как все это соотнести с
решением проблемы в целом?
- Позволю себе напомнить, - устало сказал Хебстер, держась одной
рукой за скамью, - что решение проблемы в целом нисколько меня не
интересует.
- Итак, вам нужна только бутылка. Я выслушал вас. Но вы-то не гончар,
Хебстер - у вас нет ни на унцию любознательности мастерового. А из всех
этих исторических баек, которыми вы меня потчевали, можно сделать
однозначный вывод: вам абсолютно безразлично, погибнет или нет весь мир,
расхлебывая кашу, которую вы согласны заварить.
- Я никогда не утверждал, что руководствуюсь альтруистическими
побуждениями. Общее решение я оставляю тем людям, у которых достаточно
мозгов, чтобы распутывать самые изощренные головоломки. Таким, как
Клейнбохер.
- Вы думаете, кто-нибудь вроде Клейнбохера, сможет это сделать?
- Я почти не сомневаюсь в том, что ему это удастся. Нашей ошибкой с
самого начала было то, что мы пытались решить проблему нахрапом с помощью
историков и психологов. То ли им всем была присуща ограниченность,
обусловленная постоянным изучением исключительно человеческих сообществ,
то ли... впрочем, это мое чисто личное мнение, но у меня всегда
создавалось такое впечатление, что, что наука о человеческом мозге
привлекает главным образом тех, кто сам когда-либо ощущал, что у него не
все дома, то есть кто сам испытывал серьезные психологические затруднения
и в процессе работы пытался докопаться до истинных причин своих сдвигов и
благодаря этому добиться лучших результатов в своей области по сравнению с
теми, кто начинал работу, не испытывая подобных затруднений, и кому
поэтому было труднее достичь понимания сути этих трудностей. Я и сейчас
считаю таких исследователей слишком внутренне нестабильными для столь
потрясающего воображение начинания, как установление взаимопонимания с
кем-то из пришельцев. Те изначальные внутренние побуждения, которые
привели их в науку, как раз-то и способствуют их неизбежному превращению в
перваков.
Браганца причмокнул недоверчиво и вперил задумчивый взгляд в стенку
за спиной Хебстера.
- И все это, по-вашему, не имеет никакого отношения к Клейнбохеру?
- Нет, только не к профессору-филологу. У него нет интереса к
психологической нестабильности - ни к личной, как у психологов, ни к
групповой, как у историков. Даже предрасположенности нет к повышенному
интересу к подобным аномалиям. Сфера интересов Клейнбохера - сравнительная
лингвистика. Он, по сути, технарь, специалист по части коммуникативности.
Или, выражаясь проще, по проблемам общения и передачи информации. Я
специально несколько раз заходил в университет и внимательно
присматривался к нему во время его работы. Его подход к проблеме не
выходит за рамки собственной специализации. Он занимается исключительно
решением проблемы общения с пришельцами, не делая никаких попыток хоть
как-то понять их психологию и особенности мышления. А ведь сколько
существует всяких чисто умозрительных предположений относительно сознания
пришельцев, их сексуальных наклонностей и социальной организации, в общем,
такой ерунды, из которой никак не извлечь какой-либо осязаемой и
непосредственной пользы для нас. Подход же Клейнбохера с самого начала был
чисто прагматичным.
- Ладно. Не стану с вами спорить. Вот только сегодня утром он сам
стал перваком.
- Профессор Клейнбохер? Рудольф Клейнбохер? - с глупым видом
несколько раз переспросил Хебстер. - Но ведь он был так близок к... Ему
почти удалось... словарь элементарных сигналов... Он уже собрался было...
- Вот так. Примерно в девять сорок пять. Всю ночь он провел без сна с
одним из перваков, как раз тем, кого профессорам психологии удалось
загипнотизировать, и вернулся домой в необыкновенно приподнятом
настроении. В середине первой своей утренней лекции, касающейся кириллицы,
он вдруг ни с того, ни с сего понес тарабарщину. Он натужно сопел и
храпел, глядя на студентов, в течение примерно десяти минут в характерной
для этой стадии превращения в первака манере, проявляя поначалу крайнее
раздражение тем, что его не понимают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27