Так что или это нечто более древнее,
чем я могу предположить; либо же ты сама придумала язык и сама написала
книгу.
- Да возможно ли это? - не поверила я.
Герштямбер рассмеялся и закашлялся, полез куда-то на стремянку, достал
коленкоровую тетрадку и протянул мне; я открыла ее - внутри, коричневыми
чернилами на пожелтевшей бумаге вились загадочные колечки, закорючки и
точки.
- Это написал я, когда был таким, как вы, - сказал старик, - я тогда
был страшным авантюристом и вынашивал план создать литературную
мистификацию и явить ее миру, как открытие, но потом занялся другими делами
и, к счастью, оставил эту идею. о теперь я знаю, что это возможно. Ведь ты
так и сделала?
Я покачала головой, и его лицо вытянулось, длинный нос стал еще
длиннее, а глаза стали такими печальными, что мне захотелось заплакать; он
не желал верить, что какая-то девчонка так вот открыла ему глаза на
существование никому не известного языка, а я боялась рассказать ему
правду.
- Эй, Маркович! - заорала в коридоре какая-то женщина, - ты чего воду
не закрываешь, козел старый? Кто закрывать-то будет, Пушкин? Из-за таких
вот жидов старых у нас жизни и не стало!
Старик переменился в лице и выбежал, чтобы что-нибудь возразить, а я
воспользовалась случаем и заявила Фелесу:
- Мы должны ему все рассказать.
- Да ну, это ты не всерьез. Ты знаешь, что думают люди, когда им
рассказывают такие вещи?
- Знаю, но он не из таких. У него есть свое тщеславие, и он не упустит
случая его потешить. А вообще он славный старик и неглупый, по-моему.
- Ты же его пятнадцать минут как знаешь... Главное, про нас не
рассказывай. Пусть уж я буду как бы человеком.
Вернулся старик, и был он совсем печальный и упавший духом; он тяжело
присел на кровать и подпер щетинистый подбородок сухим кулачком; ничего он
нам не сказал. Мы с Фелесом переглянулись, тот кивнул и я неуверенно
заговорила:
- Исаак Маркович, я расскажу. Это не я написала Книгу, - и я изложила
ему все: про наш мир, про его связь с этим, про Островную Школу, про мой
диплом, и с каждым моим словом он оживал, когда же я закончила, он развел
руками и сказал:
- Hу вот, я же знал, что все просто объясняется, - Фелес смотрел то на
него, то на меня дикими глазами, - я же знал, что я не могу не узнать
письменность, если она изобретена на Земле, а твой параллельный мир все
объясняет. Вот и славно. Теперь я все знаю и чем могу, помогу. Я думаю, не
стоит рассказывать о вашем мире кому попало?
- Боюсь, вас посчитают сумасшедшим, - предположила я, - все, кто знали
здесь о Даларе, никому ничего не рассказали и давно переселились к нам.
Можно рассказывать мою первоначальную версию.
- Hу вот и славно. Я поищу по своим знакомым.
Когда мы вышли из дома, Фелес некоторое время молчал, а потом заявил:
- Hикогда не видел такой реакции среди людей. Мы сказка для них, нас
для них нет, они никогда не верят - я еще такого, как Герштямбер, не
встречал. Как ты догадалась, что он поверит?
- Я сразу подумала, что ему легче поверить в нас, чем в то, что он
чего-то не знает. У каждого свои пунктики. И что мы будем делать теперь?
- Погуляем немножко, я думаю. Как-то не хочется работать в такой
славный день...
День был замечательный - солнечный, с жемчужными облаками и искрящимся
снегом, мы бежали по снегу, я смотрела на сияющее небо, и на нем были
неразличимы человеческие железки; Фелес свистнул Эльтра, конь не замедлил
явиться, и полдня мы катались по городу и весело проводили время - в
пересчете на время Далара прошла неделя... Да ну ее, Фелес не на шутку мне
понравился, пусть не вовремя, но я не собиралась отказываться от хоть
временного счастья даже ради какой угодно книги.
ГЛАВА 12
Дело было не совсем в любви. Я поняла это, когда сидела ночью в одеяле
на окне фелесовой мансарды, глядя на холодную луну над домом напротив между
ветвей тополя - в моем мире не было такой луны; спутников у Далара два, оба
они меньше Луны, а меньший из них чуть больше крупной звезды; а здесь она
смотрела на меня пятнами впадин, пробуждая самые ранние воспоминания о
достаточно тяжелом периоде моей жизни. Рассмотрев себя получше, я с ужасом
увидела, как внутри меня, отделенная тонким стеклом прошедшего столетия, не
имевшего здесь значения, кипела бессмысленная, но ничуть не уменьшившаяся
страсть к моему умершему возлюбленному. Он был из этого мира, здесь была
жива его мать, его друзья, не уведи я его, он был бы сейчас таким, каким я
его помню - сильным, красивым человеком на вершине своих лет - может быть,
это было запоздалое чувство вины, но под действием Города оно разрасталось
во мне, и мне хотелось подавить его чем-то весомым и приятным.
- Hу вот, можешь поворачиваться, - весело сообщил Фелес из-за спины, я
повернулась и ахнула - мансарда стала вчетверо больше, покрылась
разноцветным паркетом, по стенам загорелись свечи, да и окно, на котором я
сидела, изменилось - вытянулось и поросло мелким переплетом; все колокольцы
превратились в забавный оркестр, сам собой исполнявший что-то веселое,
только я осталась прежней - завернутой в одеяло поверх моих обычных
замшевых штанов.
- Эх, - вспомнила я, - мое платье...
- Платье?
- Оно сейчас на Тайрелле, в Дилл-Тэр. Я его сшила для зимнего
праздника. Зеленое, как мох в трещинах камней, жаль, что не потащишь его с
собой.
Фелес сделал задумчивое лицо, взлохматил волосы над затылком и, сказав
"Стой тут", исчез за окном. Я тупо постояла тут, потом сотворила себе
изящное кресло, потом еще одно и, наконец, инкрустированный столик -
иллюзорные, конечно, но работающие - и свернулась в одном из кресел.
Оркестр в отсутствие своего создателя изобразил что-то похожее на скрипучую
людскую импровизацию, но под моим взглядом пристыженно затих; я придвинула
свой гарнитур к камину, а тут и Фелес вернулся в синем бархатном камзоле с
лиловым атласным платьем для меня, помог мне его надеть, и оркестр наконец
заиграл что-то пристойное на три четверти.
- Ты замечательно выглядишь, я знал, что лиловое тебе тоже пойдет.
- Откуда это?
- От моей матери. Правда, хорошее платье?
- Мне нравится. А я есть хочу.
Фелес взвыл и запрыгал на месте:
- Hет, ты, наверное, все-таки смертная. Я уже собирался с тобой
потанцевать, неужели тебе не хватает этой музыки?
- Hет, как ты не понимаешь? Вино, лучше красненькое, фрукты, хрустящее
печенье - какая же вечеринка без радостей плоти?
- Да, да, - он захлопал руками по воздуху, - извини, я не подумал. Твой
столик мелковат, - мы подошли к столику и потянули за края, он вырос,
фигурки моей инкрустации неузнаваемо исказились. Откуда-то взялось все, что
я заказывала и еще разнообразные сладкие вещи, и, только выпив вина и поев,
я наконец-то отправилась танцевать с Фелесом, а танцевать он умел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25