Делать нечего,
на тысячу маленьких сторожат не разорвешься, поэтому если вдруг
приползут каверзники со всех сторон, то ядом навряд ли
обмазаться успею, но подпустить поближе и взорваться большой
компанией - это пожалуйста. Итак, сижу я в полном раздрае,
стал даже язвить в свой собственный адрес. Поменьше шали я
головой, побольше повергайся в прах перед
профессорско-преподавательским составом, блестел бы сейчас
образованием и воспитанием; и разве сошлись бы тогда тропки мои
и каких-то уродов, у которых ничего на уме, кроме расползания,
жрачки, размножения и прочих гадостей. От обиды личный гном
раскачался, как на качелях, и улетел, будто перышко, кувыркнулся
раз пятьсот и влип. Несколько секунд я (то есть он) во что-то
погружался, растекался, и вот освоился в чужом организме.
Выдох продавливает волну вдоль тела, ей сопутствуют два ручейка
по бокам, жаркий и студеный. Пенисто смешавшись, они заполняют
мир вокруг, заставляют все разбухать, разворачиваться и
показывать нутро. Просматриваю потроха каких-то стен и шкафов,
бумаги вообще похожи на хлебную плесень. Втяжка приносит биение
"теплого-влажного", от какого-то предвкушения становится
кисло во рту, вскоре пузырьки моего зрения выворачивают, как
авоську, крысу. Резким сжатием в глотке сшибаю свои ручейки,
вырывается на этот раз жгучая пена. И вот какой от нее толк
- она впитывает крысу, и та меняется в лучшую сторону,
становится горячей и рыхлой, в общем, хорошей, как пожарская
котлета. Я, кажется, узнаю местность - подвал с архивным
хламом. Какова задача и сверхзадача? Найти
"теплого-влажного", только большого, засевшего на
перекрестье путей. Раскусить его, что тоже будет вкусно, и
узелок развяжется. Откроется много ходов в кристалл владычества.
К той прекрасной светлой грани, что придает могущество плоти,
несокрушимость волне. К чудесной ярко-черной грани, несущей
бессмертие, неистребимость во тьме потомства. К ароматной алой
грани, в которой таится радость вкушения побежденного врага. К
той благоухающей синей грани, что изливает счастье превосходства
нашего единства над сборищами чужих.
Пора тикать, мой гном-Штирлиц вылезает из тела наглого урода,
как из липкого кала, и напряжение среды, постепенно уменьшаясь,
вкручивает его по спирали обратно. Все на месте, гном и я, мы
снова в рубке, выделенной буфетными стойками площадочке посреди
холла в стиле неоготика. Хочется в таком месте не
отстреливаться, а продавать компот. Но друзья торопятся ко мне,
прутся со стороны архивного подвала - мне ли не знать.
Скорее всего, они придут по коридору левого крыла и попросят
любить да жаловать. Как же любить? Железяка-дверь их только
насмешит. Я бросил рубку и залег, выглядывая из-за стойки, как в
артобстрел, сморщившимися от напряжения щеками. Жуя рукой такой
маленький наган, готовлюсь к встрече морально-психологически,
как боксер. Накручиваю себя, внушаю, что соперник - обычная
вонючка, которую я скоро посажу в клетку и буду пускать дым от
сигареты ей в нос. И вот подготовленный гном опять сигает с
"качелей", технология этого дела вроде отработана.
И снова я - гад ползучий. Ползу, но вся обстановка не
проплывает мимо тебя спереди назад, как принято у приличных
животных. Вещи появляются слева, мелкие, слегка сплюснутые,
размытые; в центре они уже четкие, всерьез расплющенные,
среднего размера, а справа большие, совсем размазанные. Потом
очертания вообще теряются, тени тают. Вот дверь выскочила из
точки и пошла в хороводе, недаром же она женского рода.
Сталкиваются прибежавшие с боков потоки пронизывающей силы. От
пенистого выдоха, почти что плевка, начинается крутое кино,
дверь комкается и добирается до меня уже в виде развернутого
жеваного журнала. Хорошо проглядываются жилки и раковинки
металла - из какого дерьма нынче штампуют ответственные
предметы. За ней, в дальнем круге, тот самый
"теплый-влажный". Дверь расползается под действием моей
головы, как размоченный хлеб, мелкие выдохи прочерчивают
прицельную ниточку из пузырьков прямо в самую середку
"теплого-влажного". Следующий "плевок"
приготовит блюдо мне из него. Хочу харчо.
А вот этого не надо. Я ведь точно против того, чтоб лакомиться
самим собой, даже в крайнем случае отсутствия других продуктов.
Пусть любой жрет, только не я. Сдергиваю с себя вражескую
оболочку и подаюсь назад по пуповине, которая связывает меня с
исконным местом обитания.
Вот увольнительная закончилась, сплюснутая мина вражеской башки
превратила в цветочек заискрившую дверь. Маска, я вас знаю, как
говорят в опереттах. Я был готов, поэтому сразу попросил помощи
у дружка нагана. Килограмм металла прыгнул в руке два раза.
Первый посетитель никнет, кажется, зацепил я его. Но следом
торопится отдать визит другой, которому не помешала бы паранджа.
Свисают сопли - это от праведного гнева. Сияющая капля
электрического пучка сожгла правый угол рубки. Я вовремя
соскочил с оси удара, наверное оттого, что "качели
гнома" опять скрипнули, принеся интересные сведения с
вражеских позиций. Знавал я таких гостей, которых только пуля
остановит, этот был из их числа. Три комочка свинца встряхнули
настырного визитера, и он несколько обалдел. Что говорится,
убить не убил, но избил до полусмерти. Тут же на пострадавшего
стал наползать следующий из очереди. Парочка не сошлась во
мнениях, кому через кого ползти - твари все-таки - чем
воспользовался я, опробовав свою газорезку. Она им понравилась
примерно так же, как струя из поливочной машины прохожему. Пока
они морщились, в разрядной сеточке стали "вариться" все
другие двери, включая ту, что ведет во двор. За компанию и пол
пытался встать на дыбы. Без всяких датчиков понятно, что еще
десять секунд обождать, и останется только написать на столе:
"Погибаю и сдаюсь". Я задал стрекача к лифту, а он под
воздействием кнопки трещит, жужжит, поет, словно кенарь, но не
больше. Я бы такую рекламу происходящему дал: "Смерть в зале
обеспечивается удобной планировкой и качественным
оборудованием". Последний вариант исчезновения из фильма про
животных таился в подъемнике технических грузов. Вариант
заурчал, как верный пес, и показал огоньком, что "рад
стараться"; я, хоть и навернул утром с тоски бадью каши, но
втиснулся в люк. Устроился в турецкой позе, начинаю взлетать,
кайфую, как владелец ковра-самолета, а в холле вечеринка в стиле
Лысой горы, лопаются "разваренные" двери, обваливается
пол. Страшные нервические звуки и вредное для работы место
расстаются со мной, жаль только, что слишком медленно. Зато
разбухает сознание выполненного долга, как выражаются генералы
при вручении медалей и значков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
на тысячу маленьких сторожат не разорвешься, поэтому если вдруг
приползут каверзники со всех сторон, то ядом навряд ли
обмазаться успею, но подпустить поближе и взорваться большой
компанией - это пожалуйста. Итак, сижу я в полном раздрае,
стал даже язвить в свой собственный адрес. Поменьше шали я
головой, побольше повергайся в прах перед
профессорско-преподавательским составом, блестел бы сейчас
образованием и воспитанием; и разве сошлись бы тогда тропки мои
и каких-то уродов, у которых ничего на уме, кроме расползания,
жрачки, размножения и прочих гадостей. От обиды личный гном
раскачался, как на качелях, и улетел, будто перышко, кувыркнулся
раз пятьсот и влип. Несколько секунд я (то есть он) во что-то
погружался, растекался, и вот освоился в чужом организме.
Выдох продавливает волну вдоль тела, ей сопутствуют два ручейка
по бокам, жаркий и студеный. Пенисто смешавшись, они заполняют
мир вокруг, заставляют все разбухать, разворачиваться и
показывать нутро. Просматриваю потроха каких-то стен и шкафов,
бумаги вообще похожи на хлебную плесень. Втяжка приносит биение
"теплого-влажного", от какого-то предвкушения становится
кисло во рту, вскоре пузырьки моего зрения выворачивают, как
авоську, крысу. Резким сжатием в глотке сшибаю свои ручейки,
вырывается на этот раз жгучая пена. И вот какой от нее толк
- она впитывает крысу, и та меняется в лучшую сторону,
становится горячей и рыхлой, в общем, хорошей, как пожарская
котлета. Я, кажется, узнаю местность - подвал с архивным
хламом. Какова задача и сверхзадача? Найти
"теплого-влажного", только большого, засевшего на
перекрестье путей. Раскусить его, что тоже будет вкусно, и
узелок развяжется. Откроется много ходов в кристалл владычества.
К той прекрасной светлой грани, что придает могущество плоти,
несокрушимость волне. К чудесной ярко-черной грани, несущей
бессмертие, неистребимость во тьме потомства. К ароматной алой
грани, в которой таится радость вкушения побежденного врага. К
той благоухающей синей грани, что изливает счастье превосходства
нашего единства над сборищами чужих.
Пора тикать, мой гном-Штирлиц вылезает из тела наглого урода,
как из липкого кала, и напряжение среды, постепенно уменьшаясь,
вкручивает его по спирали обратно. Все на месте, гном и я, мы
снова в рубке, выделенной буфетными стойками площадочке посреди
холла в стиле неоготика. Хочется в таком месте не
отстреливаться, а продавать компот. Но друзья торопятся ко мне,
прутся со стороны архивного подвала - мне ли не знать.
Скорее всего, они придут по коридору левого крыла и попросят
любить да жаловать. Как же любить? Железяка-дверь их только
насмешит. Я бросил рубку и залег, выглядывая из-за стойки, как в
артобстрел, сморщившимися от напряжения щеками. Жуя рукой такой
маленький наган, готовлюсь к встрече морально-психологически,
как боксер. Накручиваю себя, внушаю, что соперник - обычная
вонючка, которую я скоро посажу в клетку и буду пускать дым от
сигареты ей в нос. И вот подготовленный гном опять сигает с
"качелей", технология этого дела вроде отработана.
И снова я - гад ползучий. Ползу, но вся обстановка не
проплывает мимо тебя спереди назад, как принято у приличных
животных. Вещи появляются слева, мелкие, слегка сплюснутые,
размытые; в центре они уже четкие, всерьез расплющенные,
среднего размера, а справа большие, совсем размазанные. Потом
очертания вообще теряются, тени тают. Вот дверь выскочила из
точки и пошла в хороводе, недаром же она женского рода.
Сталкиваются прибежавшие с боков потоки пронизывающей силы. От
пенистого выдоха, почти что плевка, начинается крутое кино,
дверь комкается и добирается до меня уже в виде развернутого
жеваного журнала. Хорошо проглядываются жилки и раковинки
металла - из какого дерьма нынче штампуют ответственные
предметы. За ней, в дальнем круге, тот самый
"теплый-влажный". Дверь расползается под действием моей
головы, как размоченный хлеб, мелкие выдохи прочерчивают
прицельную ниточку из пузырьков прямо в самую середку
"теплого-влажного". Следующий "плевок"
приготовит блюдо мне из него. Хочу харчо.
А вот этого не надо. Я ведь точно против того, чтоб лакомиться
самим собой, даже в крайнем случае отсутствия других продуктов.
Пусть любой жрет, только не я. Сдергиваю с себя вражескую
оболочку и подаюсь назад по пуповине, которая связывает меня с
исконным местом обитания.
Вот увольнительная закончилась, сплюснутая мина вражеской башки
превратила в цветочек заискрившую дверь. Маска, я вас знаю, как
говорят в опереттах. Я был готов, поэтому сразу попросил помощи
у дружка нагана. Килограмм металла прыгнул в руке два раза.
Первый посетитель никнет, кажется, зацепил я его. Но следом
торопится отдать визит другой, которому не помешала бы паранджа.
Свисают сопли - это от праведного гнева. Сияющая капля
электрического пучка сожгла правый угол рубки. Я вовремя
соскочил с оси удара, наверное оттого, что "качели
гнома" опять скрипнули, принеся интересные сведения с
вражеских позиций. Знавал я таких гостей, которых только пуля
остановит, этот был из их числа. Три комочка свинца встряхнули
настырного визитера, и он несколько обалдел. Что говорится,
убить не убил, но избил до полусмерти. Тут же на пострадавшего
стал наползать следующий из очереди. Парочка не сошлась во
мнениях, кому через кого ползти - твари все-таки - чем
воспользовался я, опробовав свою газорезку. Она им понравилась
примерно так же, как струя из поливочной машины прохожему. Пока
они морщились, в разрядной сеточке стали "вариться" все
другие двери, включая ту, что ведет во двор. За компанию и пол
пытался встать на дыбы. Без всяких датчиков понятно, что еще
десять секунд обождать, и останется только написать на столе:
"Погибаю и сдаюсь". Я задал стрекача к лифту, а он под
воздействием кнопки трещит, жужжит, поет, словно кенарь, но не
больше. Я бы такую рекламу происходящему дал: "Смерть в зале
обеспечивается удобной планировкой и качественным
оборудованием". Последний вариант исчезновения из фильма про
животных таился в подъемнике технических грузов. Вариант
заурчал, как верный пес, и показал огоньком, что "рад
стараться"; я, хоть и навернул утром с тоски бадью каши, но
втиснулся в люк. Устроился в турецкой позе, начинаю взлетать,
кайфую, как владелец ковра-самолета, а в холле вечеринка в стиле
Лысой горы, лопаются "разваренные" двери, обваливается
пол. Страшные нервические звуки и вредное для работы место
расстаются со мной, жаль только, что слишком медленно. Зато
разбухает сознание выполненного долга, как выражаются генералы
при вручении медалей и значков:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30