"Валтузят "женихов",-
потер руки радостный Лексеич. Многие члены проигрывающей команды
успели пустить свои шаровые молнии, но те брызнули огненными
соплями, разбившись о какие-то затемнения, окружившие летунов.
"Стрекозки", как ласково назвал авиахищников Лексеич,
смылись так же быстро, как и возникли. От всей же пирующей
братии осталась только грязь, которую иначе, как бульдозером, не
сгребешь. "Халява кончилась, и Вас спущу я нынче в
унитаз",- выступил в жанре эпитафии вполне счастливый
рабочий и подставил свою фамильную кружку под милую струю.
2.
Гражданин Воропаев, бомж, с неделю совсем не питал свое тело,
которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось
и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не
шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но
вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки
жизни падают в дыру времени. Итак, орел или решка? Он подбросил
монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в
последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного
полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход
прямо во двор. Решил вначале навестить помойку, авось там
найдется что-нибудь вкусненькое - таковым у него считалось
все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три
раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва
поднявшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло
зверя. "Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без
останков",- решил сыграть ва-банк Воропаев. Злыдень
будто бы не обращал внимания на странные предложения. И тогда
бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения под
забором, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул
его консервной банкой. Было сделано все необходимое для
самоубийства. Однако, монстр стрекотнул и, срыгнув какую-то
белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало
так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально
наполнили воропаевский рот, распробовать странную
"вкуснятину" страшным напряжением воли он себе запретил.
Однако, увязаться следом он себе, как ни старался, запретить не
мог. И вот люмпен свалился в темный подвал. Но на этом падение
не закончилось, еще один нырок, и бетонного пола под животом не
стало. Воропаев куда-то провалился, но потом будто резиновые
ленты затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили
вверх. В итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое,
похожее этими качествами на диван. Воропаев отдыхал недолго,
потому что заметил, рука его, точнее, рукав не лежит на месте,
кто-то теребит и таскает его. Бомж мысленно обделался от страха
несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился,
заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются.
Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже
разобрал очертания монстра, который, видимо, забавлялся с
конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере
хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем:
"Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым
краем неразлучной консервной банки крест-накрест. Несколько
капель освежило ему лицо и губы, а животное фыркнуло и
неожиданно затихло. Капли были вкусные, не в силах унять
инстинкт съедания ближнего, бомж поддался бурлению в животе.
Бурление это прошло волной по мышцам и расправило их. Воропаев,
размышляя не больше, чем сомнамбула, навалился на тушку
смертельного врага, содрал несколько панцирных щитков, которые
на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она
была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины
и индюшатины, причем вареной. Люмпен хавал (иными словами не
назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так
далее, в этой же незамысловатой последовательности. В один
прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по
гастрономическим и моральным качествам животного осталось только
несколько щитков, трубочек и усиков. К этому праздничному
событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что
он ясно различал себя и обстановку вокруг. Бомж был сыт, доволен
и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая
взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям не болело
(как полжизни до того), затянулись нарывы в разных частях тела,
ушли в темное прошлое чирьи.
Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но
теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и
веревок. Эластичные канаты пробегали помещение вдоль и поперек,
уходили вверх, к круглой дыре в потолке - там, очевидно, был
вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок
помельче. Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках
подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в
ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому
отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и
тщательно его облизал. Тщательно, потому что "добро"
услаждало и распрямляло скрюченную душу бомжа. Набрав полную
консервную банку странной вкуснятины, Воропаев вернулся в
главную полость, горделиво прозванную им "гостиной",
уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде,
рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был
прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил - силы уже
накопились - решил, кто-то собирается заняться им, строго
спросить за все. Бомж для начала чуть не задушил себя за то, что
не стал рвать когти сразу после закусона. Он ухватился за первый
попавшийся канат и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот
не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул
вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах. Тем временем,
в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив
легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро. Они
обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали
полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для
зачтения приговора. Видавший виды человек упал на колени. Не для
того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого
"широкого в плечах" зверя угостить по затылку. Человек
хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и
превратили мигом в фарш. Однако, "ударенный", казалось,
был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав
усы, стравили уже известную "творожную массу". С
торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони
"творога" и, давясь не от голода, а от ощущения победы,
стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
потер руки радостный Лексеич. Многие члены проигрывающей команды
успели пустить свои шаровые молнии, но те брызнули огненными
соплями, разбившись о какие-то затемнения, окружившие летунов.
"Стрекозки", как ласково назвал авиахищников Лексеич,
смылись так же быстро, как и возникли. От всей же пирующей
братии осталась только грязь, которую иначе, как бульдозером, не
сгребешь. "Халява кончилась, и Вас спущу я нынче в
унитаз",- выступил в жанре эпитафии вполне счастливый
рабочий и подставил свою фамильную кружку под милую струю.
2.
Гражданин Воропаев, бомж, с неделю совсем не питал свое тело,
которое, лежа на мокром темном чердаке, уже немного разложилось
и слегка заплесневело. Последнее время Воропаев старался не
шевелиться, чтобы не упустить из себя ни капельки силы, но
вдруг, как наяву, увидел, что последние отмеренные ему песчинки
жизни падают в дыру времени. Итак, орел или решка? Он подбросил
монету своей судьбы и нырнул в водоворот событий, может быть, в
последний раз. Почти на брюхе Воропаев сполз в подъезд, немного
полежал там, изображая пьяного, потом выбрался через черный ход
прямо во двор. Решил вначале навестить помойку, авось там
найдется что-нибудь вкусненькое - таковым у него считалось
все съедобное и не совсем тошнотворное на вид. Толкнулся он три
раза локтями и заколдобился. Из окошка подвала, едва
поднявшегося над асфальтом, дружелюбно глядело на него мурло
зверя. "Ну, жри меня, откуси кусочек, а потом слопай без
останков",- решил сыграть ва-банк Воропаев. Злыдень
будто бы не обращал внимания на странные предложения. И тогда
бомж, у которого нервишки пошаливали с самого рождения под
забором, бросился в атаку. Вернее, дотянулся до мурла и тюкнул
его консервной банкой. Было сделано все необходимое для
самоубийства. Однако, монстр стрекотнул и, срыгнув какую-то
белую массу, скрылся в подвальном помещении. От массы попахивало
так же, как от сладкого творожка. И хоть слюни моментально
наполнили воропаевский рот, распробовать странную
"вкуснятину" страшным напряжением воли он себе запретил.
Однако, увязаться следом он себе, как ни старался, запретить не
мог. И вот люмпен свалился в темный подвал. Но на этом падение
не закончилось, еще один нырок, и бетонного пола под животом не
стало. Воропаев куда-то провалился, но потом будто резиновые
ленты затормозили его, и, совсем застопорив, даже подбросили
вверх. В итоге он опустился на что-то мягкое, пружинистое,
похожее этими качествами на диван. Воропаев отдыхал недолго,
потому что заметил, рука его, точнее, рукав не лежит на месте,
кто-то теребит и таскает его. Бомж мысленно обделался от страха
несколько раз (физически уже было никак), но чуток успокоился,
заметив, что заигрывания с его рукой отчего-то затягиваются.
Глаза его привыкли к мраку, слабо разжиженному светом, он даже
разобрал очертания монстра, который, видимо, забавлялся с
конечностью прежде, чем ее оттяпать. Прослеживаемый в характере
хищника садизм вызвал ответное остервенение человека. С воплем:
"Жри всерьез или вали отсюда" резанул он вражину острым
краем неразлучной консервной банки крест-накрест. Несколько
капель освежило ему лицо и губы, а животное фыркнуло и
неожиданно затихло. Капли были вкусные, не в силах унять
инстинкт съедания ближнего, бомж поддался бурлению в животе.
Бурление это прошло волной по мышцам и расправило их. Воропаев,
размышляя не больше, чем сомнамбула, навалился на тушку
смертельного врага, содрал несколько панцирных щитков, которые
на удивление легко поддались, и дикарски впился в мякоть. Она
была похожа, даже при очень быстром сжирании, на смесь осетрины
и индюшатины, причем вареной. Люмпен хавал (иными словами не
назовешь) и откидывался, засыпая; отдремав, снова хавал. И так
далее, в этой же незамысловатой последовательности. В один
прекрасный момент он обнаружил, что от благородного по
гастрономическим и моральным качествам животного осталось только
несколько щитков, трубочек и усиков. К этому праздничному
событию острота Воропаевского зрения увеличилась настолько, что
он ясно различал себя и обстановку вокруг. Бомж был сыт, доволен
и больше похож на человека. Физиономия, ранее напоминавшая
взъерошенную воблу, перестала шелушиться, там и сям не болело
(как полжизни до того), затянулись нарывы в разных частях тела,
ушли в темное прошлое чирьи.
Обиталищем Воропаева была яйцевидная полость с жесткими, но
теплыми стенками. Пол скрывало что-то похожее на обрезки лент и
веревок. Эластичные канаты пробегали помещение вдоль и поперек,
уходили вверх, к круглой дыре в потолке - там, очевидно, был
вход-выход. К большой полости примыкало и несколько пещерок
помельче. Одна смахивала на камеру хранения. В ней на полочках
подрагивали мягкие комочки. А вот в другой, более студеной, в
ячейках вылеживалась густая золотистая масса. Воропаев, которому
отступать было некуда, макнул в это добро грязный палец и
тщательно его облизал. Тщательно, потому что "добро"
услаждало и распрямляло скрюченную душу бомжа. Набрав полную
консервную банку странной вкуснятины, Воропаев вернулся в
главную полость, горделиво прозванную им "гостиной",
уселся по-турецки на полу и стал, часто купая палец в еде,
рассуждать о сытной будущности. Неожиданно поток мечты был
прерван хрустом и треском. Воропаев вскочил - силы уже
накопились - решил, кто-то собирается заняться им, строго
спросить за все. Бомж для начала чуть не задушил себя за то, что
не стал рвать когти сразу после закусона. Он ухватился за первый
попавшийся канат и попробовал ускользнуть из объятий зла, но тот
не выдержал приращенного жратвой веса и лопнул. Воропаев рухнул
вниз, как прыгун-неудачник, с проклятьем на устах. Тем временем,
в духе наихудших предчувствий, кусок стены вылетел, пустив
легкую пыль, и в проем один за другим вползли пятеро. Они
обнюхали шелуху, оставшуюся на память от их товарища, и встали
полукругом напротив вжавшегося в угол Воропаева, как бы для
зачтения приговора. Видавший виды человек упал на колени. Не для
того, чтобы вымаливать прощение, а намереваясь самого
"широкого в плечах" зверя угостить по затылку. Человек
хотел, чтобы твари его не мучили, а кинулись бы скопом и
превратили мигом в фарш. Однако, "ударенный", казалось,
был не от мира сего. Он, и заодно его товарищи, испуганно поджав
усы, стравили уже известную "творожную массу". С
торжествующим смехом Воропаев набрал полные ладони
"творога" и, давясь не от голода, а от ощущения победы,
стал жрать. Твари с почтением сложили головы на пол и наблюдали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30