Кто был плохой, тот станет совсем хороший. Нет ничего
вкуснее сильного врага!
В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас. Больше
нет гранат, как сообщается в одной подходящей песне. Вернее,
одна завалялась в кармане. Газорезку я еще в коридоре обронил,
когда кувыркался. Что пять минут грядущих мне сулят, кроме
харакири, как пригодятся четыре миллиарда лет эволюции и
революции? Почему крепкая броня, быстрые танки, реактивные
космопрыги и Х-бомбы ничем не лучше пушки из говна? Где
красуется поганка-цивилизация, оставляя Файнберга, Веселкина,
меня наедине с новым венцом природы, который желает стать венцом
на наших могилках? А может, цивилизация вовсе не для нас, мы
только лепим кувшин, а хлебать из него будут другие?
В конце мрачного пассажа я замечаю два баллона, в застекленном
шкафу стоят, с хлором в пузе первый, а второй инкогнито. Двумя
последними пулями - какая романтика и героика звучат в этих
словах - проколол обе емкости. Зашипел, поступая ко всем
желающим и нежелающим бесплатный газ. Наган, выступив в роли
простой болванки, раскурочил окно. Сдернул я пластиковую
занавеску, одним узлом прицепил к батарее, другим с себе. И
шагнул "за борт" технопарка. Вот я уже сушусь на
веревке, на метр ниже подоконника, могу нырнуть и в окно шестого
этажа, если будет в этом смысл, могу стать птицей, правда,
ненадолго. Расстояния до земли разучился я бояться как следует
еще в шахте лифта, но там высота была камерная, а тут, хоть и
смазанная темнотой, но классическая. И все-таки высота мне
больше нравилась, чем общество грубиянов-монстров. Правда, было
обстоятельство, которое сминало настроение в ре-минор.
Спасательница-занавеска потихоньку "текла", то есть
растягивалась, собираясь когда-нибудь лопнуть. А в лаборатории
уже принялось все падать, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы,
стулья. Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся,
подкинул туда взрывной гостинец и опять съехал вниз. Два толчка
почти наложились друг на друга, шпокнул боеприпас, а потом
ухнула сдетонировавшая смесь хлора, воздуха и того джинна, что
вылеживался во втором баллоне. Над моей головой бросились на
улицу всякие ошметки, я же поспешил в лабораторию, чтобы больше
не мучить занавеску. Когда уже цеплялся за подоконник, там
что-то продолжало валиться с потолка. Вот уселся я в оконном
проеме, комната завалена хламом, а тот, в свою очередь, засыпан
белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Некоторые кучки
даже продолжают ворочаться и проявлять недовольство. С этого
подоконника мне линять не стоит. Те, кто возражают против моей
жизни, сейчас могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше.
Круто я их раззадорил своими оборонными мероприятиями. Где-то
неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, потрескивали
разряды. Кто охотится - тот прав, он более прогрессивен.
Нашелся огрызок карандаша, пора писать: "Обнаружившему мои
кости, просьба в ведро не бросать". Электрическая песня
льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по
заявке. И слова там, наверное, такие: "Люди, мы любим вас.
За ум, доброту и мясо". И вдруг, заглушая треск марширующей
дряни, загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и
замахал им, как бешеный человек. Наверное, такой приступ
заметили, потому что вертолетный гул сместился вверх и
отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в
полуметре от меня. То ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу
в небо ухватил. Вертолет сразу съехал в сторону, и совершенно
правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника
заулыбалась крюкастая морда. Пулеметные очереди - я кайфанул
от этой музыки больше, чем от Баха-Бетховена - помешали ей
ссадить меня, так сказать, с подножки. Недовольная физиономия
скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим воздухом,
длинно сплюнув напоследок припасенной для меня слюной.
В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.
- Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я
на барахло в технопарке, понял, - он для убедительности
сморкнулся в иллюминатор, по деревенски, одной ноздрей. - А
вот за вертолет будут вынимать из моей зарплаты, а
следовательно, и из твоей. Вылет-то коммерческий. Боролся бы за
свободу поскромнее. Попросил бы, мы тебе и охотничий аппарат
новый поставили б, и складную баррикаду.
- Вылет из вашего носа можете считать коммерческим. Я думал,
все бесспорно... как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня
на конференцию по птичьим правам! - кричал бы до завтра,
заряд недовольства я ого-го какой накопил. - Вы же видели
Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в вашем
вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?
- Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю.
Даже когда в зеркало смотрюсь.
Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему
он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок,
крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным
стеклом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие могли бы
повоевать, если бы начальство приказало. Сама машина была
лопухово-салатного, то есть, маскхалатного цвета, и с ее помощью
явно носились по воздуху люди из спецподразделения МВД. Сейчас
вертолет висел метрах в двадцати выше крыши. Там уже загорало
под полной Луной пяток образин. С легкой грустью и даже
укоризною, слегка поигрывая слюнями, они поглядывали на
винтокрылую технику со вкусностями внутри.
- Подними, подними свой крылатый стул, а то сейчас
восхищенные зрители пришлют хобот за филе, сам знаешь, чьим,
- предупредил я пилота, и тот решил быстренько увеличить
промежуток между собой и любителями свежего мяса.
- Коммерческий, значит, для меня вылет, - обида,
типичная для незаметных героев, обуяла меня. - Мое
потрепанное боями тело перевернут вверх карманами и станут
вытряхивать последнее, чтоб я потом на пиво просил на паперти. А
те тварелюбы, что у казны-кормушки, начнут искать решение
проблемы монстров политическими средствами, находить точки
взаимопонимания с товарищами из животного царства, говорить, что
все мы дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане
космоса, станут крепить дружбу, испытывать чувство искренней
симпатии и духовной близости. А для духовно далеких останутся
меры воздействия и пресечения: блокирования, оцепления,
фильтрации, карающие кулаки и справедливые дубинки.
- Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе, -
отозвался Пузырев, которому я так надоел. Даже пилот, хоть слова
ему не давали, назвал меня "говорящим горшком".
- Вопрос поставлен прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
вкуснее сильного врага!
В револьвере два последних патрона, вот и весь боезапас. Больше
нет гранат, как сообщается в одной подходящей песне. Вернее,
одна завалялась в кармане. Газорезку я еще в коридоре обронил,
когда кувыркался. Что пять минут грядущих мне сулят, кроме
харакири, как пригодятся четыре миллиарда лет эволюции и
революции? Почему крепкая броня, быстрые танки, реактивные
космопрыги и Х-бомбы ничем не лучше пушки из говна? Где
красуется поганка-цивилизация, оставляя Файнберга, Веселкина,
меня наедине с новым венцом природы, который желает стать венцом
на наших могилках? А может, цивилизация вовсе не для нас, мы
только лепим кувшин, а хлебать из него будут другие?
В конце мрачного пассажа я замечаю два баллона, в застекленном
шкафу стоят, с хлором в пузе первый, а второй инкогнито. Двумя
последними пулями - какая романтика и героика звучат в этих
словах - проколол обе емкости. Зашипел, поступая ко всем
желающим и нежелающим бесплатный газ. Наган, выступив в роли
простой болванки, раскурочил окно. Сдернул я пластиковую
занавеску, одним узлом прицепил к батарее, другим с себе. И
шагнул "за борт" технопарка. Вот я уже сушусь на
веревке, на метр ниже подоконника, могу нырнуть и в окно шестого
этажа, если будет в этом смысл, могу стать птицей, правда,
ненадолго. Расстояния до земли разучился я бояться как следует
еще в шахте лифта, но там высота была камерная, а тут, хоть и
смазанная темнотой, но классическая. И все-таки высота мне
больше нравилась, чем общество грубиянов-монстров. Правда, было
обстоятельство, которое сминало настроение в ре-минор.
Спасательница-занавеска потихоньку "текла", то есть
растягивалась, собираясь когда-нибудь лопнуть. А в лаборатории
уже принялось все падать, отлетать, отскакивать. Двери, шкафы,
стулья. Отчитав добросовестно до семи, я чуть приподнялся,
подкинул туда взрывной гостинец и опять съехал вниз. Два толчка
почти наложились друг на друга, шпокнул боеприпас, а потом
ухнула сдетонировавшая смесь хлора, воздуха и того джинна, что
вылеживался во втором баллоне. Над моей головой бросились на
улицу всякие ошметки, я же поспешил в лабораторию, чтобы больше
не мучить занавеску. Когда уже цеплялся за подоконник, там
что-то продолжало валиться с потолка. Вот уселся я в оконном
проеме, комната завалена хламом, а тот, в свою очередь, засыпан
белым порошком, то ли солью, то ли штукатуркой. Некоторые кучки
даже продолжают ворочаться и проявлять недовольство. С этого
подоконника мне линять не стоит. Те, кто возражают против моей
жизни, сейчас могут быть везде: на этаже, на лестнице, на крыше.
Круто я их раззадорил своими оборонными мероприятиями. Где-то
неподалеку, аккомпанируя моим соображениям, потрескивали
разряды. Кто охотится - тот прав, он более прогрессивен.
Нашелся огрызок карандаша, пора писать: "Обнаружившему мои
кости, просьба в ведро не бросать". Электрическая песня
льется все ближе и ближе, для меня исполняют, можно сказать, по
заявке. И слова там, наверное, такие: "Люди, мы любим вас.
За ум, доброту и мясо". И вдруг, заглушая треск марширующей
дряни, загребли вертолетные лопасти. Я стащил с себя шлем и
замахал им, как бешеный человек. Наверное, такой приступ
заметили, потому что вертолетный гул сместился вверх и
отклоненная козырьком крыши веревочная лесенка заболталась в
полуметре от меня. То ли прыгнул, то ли рухнул, но шаткую тропу
в небо ухватил. Вертолет сразу съехал в сторону, и совершенно
правильно поступил, потому что в окошке с моего подоконника
заулыбалась крюкастая морда. Пулеметные очереди - я кайфанул
от этой музыки больше, чем от Баха-Бетховена - помешали ей
ссадить меня, так сказать, с подножки. Недовольная физиономия
скрылась с видом, будто ей не дали подышать свежим воздухом,
длинно сплюнув напоследок припасенной для меня слюной.
В кабине геликоптера встретился огнедышащий Пузырев.
- Ну что, накудесил, негодяй, Рэмбо за чужой счет. Чихал я
на барахло в технопарке, понял, - он для убедительности
сморкнулся в иллюминатор, по деревенски, одной ноздрей. - А
вот за вертолет будут вынимать из моей зарплаты, а
следовательно, и из твоей. Вылет-то коммерческий. Боролся бы за
свободу поскромнее. Попросил бы, мы тебе и охотничий аппарат
новый поставили б, и складную баррикаду.
- Вылет из вашего носа можете считать коммерческим. Я думал,
все бесспорно... как я ошибся, как наказан. Прошу послать меня
на конференцию по птичьим правам! - кричал бы до завтра,
заряд недовольства я ого-го какой накопил. - Вы же видели
Мону Лизу, улыбнувшуюся из окна? Неужели такие лица в вашем
вкусе? Вас что, в детстве по Эрмитажу не водили?
- Ты только сегодня морду увидел, а я всю жизнь их наблюдаю.
Даже когда в зеркало смотрюсь.
Возмущенный до глубины пуза босс Пузырев стих. Боюсь, по-своему
он был прав. Кроме него и пилота, в кабине сидел еще стрелок,
крутой мужчина в пятнистом комбинезоне и шлеме с зеркальным
стеклом; похоже, он и стрекотал из пулемета. Такие могли бы
повоевать, если бы начальство приказало. Сама машина была
лопухово-салатного, то есть, маскхалатного цвета, и с ее помощью
явно носились по воздуху люди из спецподразделения МВД. Сейчас
вертолет висел метрах в двадцати выше крыши. Там уже загорало
под полной Луной пяток образин. С легкой грустью и даже
укоризною, слегка поигрывая слюнями, они поглядывали на
винтокрылую технику со вкусностями внутри.
- Подними, подними свой крылатый стул, а то сейчас
восхищенные зрители пришлют хобот за филе, сам знаешь, чьим,
- предупредил я пилота, и тот решил быстренько увеличить
промежуток между собой и любителями свежего мяса.
- Коммерческий, значит, для меня вылет, - обида,
типичная для незаметных героев, обуяла меня. - Мое
потрепанное боями тело перевернут вверх карманами и станут
вытряхивать последнее, чтоб я потом на пиво просил на паперти. А
те тварелюбы, что у казны-кормушки, начнут искать решение
проблемы монстров политическими средствами, находить точки
взаимопонимания с товарищами из животного царства, говорить, что
все мы дети одной планеты, такой маленькой в безбрежном океане
космоса, станут крепить дружбу, испытывать чувство искренней
симпатии и духовной близости. А для духовно далеких останутся
меры воздействия и пресечения: блокирования, оцепления,
фильтрации, карающие кулаки и справедливые дубинки.
- Сейчас как высажу обратно. Наверное, мало тебе, -
отозвался Пузырев, которому я так надоел. Даже пилот, хоть слова
ему не давали, назвал меня "говорящим горшком".
- Вопрос поставлен прямо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30