"Все, что могу". И
мнилось мне, звякну-крикну с какого-нибудь этажа, и пришлют за
мной карету, вернее, вертолет, или хотя бы завалящий дирижабль.
Почему-то этот дирижабль с салоном и баром прикипел к моему
сердцу, а то и к другим органам. Если пришлют, я отныне никуда
не суюсь, будто меня и нет вовсе. Буду ждать, когда начнется
что-нибудь всенародное, поддержанное прессой и подходящее для
начальства, вроде крестового похода или великих строек.
Родионы-дуевы и прочие консервы убедятся, что монстры слопали
всех мелких наглых соперников вместе с их мелкими наглыми
достижениями. Подыщут тогда положительных героев, Минина и
Кутузова, поднимающих на борьбу против зверского ига. Объявят
призыв в канализационные части и мобилизацию подвальных войск.
Наверное, когда-нибудь в процессе драки выкристаллизуется
что-нибудь умное и сноровистое. Но такие, как я, были первыми
камушками, о которые ломали клинья и крючья. Нам желательно
памятник поставить, и лучше бы при жизни. Хотя бы один на всех,
можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но чтоб под
монументом вместо музея - пивзал. И конечно же, пиво
персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую
плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил
подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: "И вновь
продолжается вой". Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с
легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя
мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии
становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый
пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая,
выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что,
брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли.
Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник
подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и
теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое
метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе
ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка
раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже
чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь
позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду
подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного
ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала
дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с
петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло
вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, бронетрусы мне
забыли выдать. Однако, эпизод с получением пламенного привета был
последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой
ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.
Трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой
шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка один метр. Этот метр,
чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выдавил из меня
последнюю силу. Я отжимаю ножом защелку замка, а мозги уже
заволокло дымкой, руки стали, как крюки, впившиеся в мое мясо, а
шахта кружится вокруг, будто вальсирующая Матильда. Потом я
"плыл" с креном и дифферентом подбитого эсминца по
коридору. Если седьмой этаж, надо добраться до лаборатории
химиков. Я там кучу телефонов высмотрел, когда приходил
справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (не
жидкого, а того, на котором думают). Два шага всего прохромать,
а ведь чуть не влип. По дороге дверь с лестницы была, с
кодированным замком, модно приодетая в броню. Так вот, я до нее
чуть-чуть не добрался, как внутри меня словно часы затикали,
что-то заекало и качнулось. Опа, мой старый испытатель гномик
усвистал за дверь, которая перед ним свернулась, как листок
бумаги. На "той стороне" - много позже узнал, что
каббалистами так обозначается область темных сил - маленький
шпион свалился в ямку чужой хищной жизни. А она как раз готовит
атаку на мою фигуру, проплывающую по кривой мимо свитка двери.
Гномик, ухватив ситуацию, освобождается от вражеской оболочки,
возвращается назад и начинает меня подзуживать. В голове звенит
мысль, что война спишет убытки, я срываю гранату с жилета, под
дверь ее, и пародируя темнокожего рекордсмена с курчавой головой,
совершаю тройной прыжок имени барона Кубертена. Когда
приземлялся на лоб в заключительной третьей стадии, сзади
хрустнула дверная броня, как кусок сахара, а следом фукнула
взрывчатка. Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку.
Без каски голову потерял бы в прямом и переносном смысле.
Впрочем, какое-то время я был уверен, что сохранил только шлем.
Кстати, рядом упала и стала щелкать серпами-молотками еще
какая-то голова, кажется, не моя. Сочувствовать некогда, надо
вспоминать, чем я тут занимаюсь. Методом выбрасывания третьего,
четвертого и пятого лишнего из взлохмаченных мозгов, едва допер,
что надо свернуть в лабораторию. Там стал проникать звонками в
спящий мозг Пузырева. Наконец, энцефалограмма шефа оживилась, и
мой заплетающийся голос заставил его хрипеть: "Хамье...
докатились..." Наоравшись, унялся несправедливо разбуженный,
вошел в положение и пообещал похлопотать о винтокрылой помощи.
Харя Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что поздновато
для всякой суеты. "А кто будет расслабляться и думать о вечности,
Пушкин что ли?" - подпускал ушлый паромщик. Я был уже не против,
но руки-ноги шуровали по инерции, а может, сам гномик жал на
педали. Он велел не только дверь кабинета запереть, но еще и
прислонить к ней шкаф с диваном, обязал для извлечения сил доесть
беспризорный пирожок. Покомандовал мной, потом принялся
раскачиваться на своих любимых качелях, разглядывая искателей
счастья, марширующих по коридору с электрическими песнями. Все
распластанные, низколобые, зато с яркими хватательно-жевательными
способностями. Они были вместе и заодно, что не исключало
подчинения и жертвования одних ради других. Они гордились своей
страшностью, как генералы жирными звездами на погонах. Каждый
знал свое место и то, что пирамида власти на нем не
заканчивается. Она уходит в великую высь, требующую не
поклонения, а только внимания и четкости на пути к сияющему
кристаллу владычества. Марширующие были особенно чутки к
глубинным пульсам "теплых-влажных", к этим трепетаниям, говорящим
о слабости, упорстве, крепости, разладе... Тому
"теплому-влажному", что ближе всего, лучше остаться здесь
навсегда. Пульс его скрыт: тверд и груб, как комья земли, чуть
уйдет вбок - и неотличим от шума тьмы. Скоро-скоро произойдет
долгожданное расставание с такой помехой, такой затычкой для
воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
мнилось мне, звякну-крикну с какого-нибудь этажа, и пришлют за
мной карету, вернее, вертолет, или хотя бы завалящий дирижабль.
Почему-то этот дирижабль с салоном и баром прикипел к моему
сердцу, а то и к другим органам. Если пришлют, я отныне никуда
не суюсь, будто меня и нет вовсе. Буду ждать, когда начнется
что-нибудь всенародное, поддержанное прессой и подходящее для
начальства, вроде крестового похода или великих строек.
Родионы-дуевы и прочие консервы убедятся, что монстры слопали
всех мелких наглых соперников вместе с их мелкими наглыми
достижениями. Подыщут тогда положительных героев, Минина и
Кутузова, поднимающих на борьбу против зверского ига. Объявят
призыв в канализационные части и мобилизацию подвальных войск.
Наверное, когда-нибудь в процессе драки выкристаллизуется
что-нибудь умное и сноровистое. Но такие, как я, были первыми
камушками, о которые ломали клинья и крючья. Нам желательно
памятник поставить, и лучше бы при жизни. Хотя бы один на всех,
можно без коня и змеи, просто в виде фиги, но чтоб под
монументом вместо музея - пивзал. И конечно же, пиво
персонажам скульптурной группы без очереди, за символическую
плату. Я так застил себе глаза видами величия, что не заметил
подкрадывающегося кондратия. Как раньше напевали: "И вновь
продолжается вой". Сжимаясь и разжимаясь, будто гармошка, с
легкой музыкой разрядов, напоминающей попукивания, шурудя
мелкими брюшными лапками, увивался следом человекоед. Молнии
становились все менее разминочными, оттого-то и запах поганый
пошел от резиновых деталей моего подъемника. Я, подвывая,
выбрался из турецкой позы и трахкабысдох из нагана. Ну и что,
брызгануло пару струек, хлюпнули, как в желе, свинцовые пилюли.
Газорезку не употребить, могу себя поджарить. Подъемник
подпрыгнул, как нервная лошадь, это хобот воткнулся в площадку, и
теперь уважаемому оппоненту оставалось только втягивать свое
метательное приспособление, как макаронину, становясь все ближе
ко мне. Электропроводный хобот добавил напряжения, площадка
раскалилась, как противень, и даже мои слоеные подметки, даже
чечетка на корточках не спасали. Дай-ка и я чего-нибудь
позаимствую у животного мира. Раз хобот не вырос, буду
подтягиваться по несущему тросу, удирая от своего ненадежного
ковра-самолета. Вскарабкался метров на шесть, тут площадка стала
дрыгаться и искрить, как пьяная женщина на танцах. Сдернул я с
петельки гранату и уронил. Полыхнуло, подбросило, заволокло
вонючим дымом, хорошо, что она не осколочная, бронетрусы мне
забыли выдать. Однако, эпизод с получением пламенного привета был
последним из жизни страшилы. Лифт подорвался у него на наглой
ряхе и унес его в поля Счастливой Охоты.
Трос уже не наматывался на барабан, а спокойно висел над дырой
шахты, и я вместе с ним. До выхода-люка один метр. Этот метр,
чтоб ему исчезнуть из палаты мер и весов, выдавил из меня
последнюю силу. Я отжимаю ножом защелку замка, а мозги уже
заволокло дымкой, руки стали, как крюки, впившиеся в мое мясо, а
шахта кружится вокруг, будто вальсирующая Матильда. Потом я
"плыл" с креном и дифферентом подбитого эсминца по
коридору. Если седьмой этаж, надо добраться до лаборатории
химиков. Я там кучу телефонов высмотрел, когда приходил
справляться насчет рецепта приготовления спирта из стула (не
жидкого, а того, на котором думают). Два шага всего прохромать,
а ведь чуть не влип. По дороге дверь с лестницы была, с
кодированным замком, модно приодетая в броню. Так вот, я до нее
чуть-чуть не добрался, как внутри меня словно часы затикали,
что-то заекало и качнулось. Опа, мой старый испытатель гномик
усвистал за дверь, которая перед ним свернулась, как листок
бумаги. На "той стороне" - много позже узнал, что
каббалистами так обозначается область темных сил - маленький
шпион свалился в ямку чужой хищной жизни. А она как раз готовит
атаку на мою фигуру, проплывающую по кривой мимо свитка двери.
Гномик, ухватив ситуацию, освобождается от вражеской оболочки,
возвращается назад и начинает меня подзуживать. В голове звенит
мысль, что война спишет убытки, я срываю гранату с жилета, под
дверь ее, и пародируя темнокожего рекордсмена с курчавой головой,
совершаю тройной прыжок имени барона Кубертена. Когда
приземлялся на лоб в заключительной третьей стадии, сзади
хрустнула дверная броня, как кусок сахара, а следом фукнула
взрывчатка. Мне поддало под зад, перевернуло и влепило в стенку.
Без каски голову потерял бы в прямом и переносном смысле.
Впрочем, какое-то время я был уверен, что сохранил только шлем.
Кстати, рядом упала и стала щелкать серпами-молотками еще
какая-то голова, кажется, не моя. Сочувствовать некогда, надо
вспоминать, чем я тут занимаюсь. Методом выбрасывания третьего,
четвертого и пятого лишнего из взлохмаченных мозгов, едва допер,
что надо свернуть в лабораторию. Там стал проникать звонками в
спящий мозг Пузырева. Наконец, энцефалограмма шефа оживилась, и
мой заплетающийся голос заставил его хрипеть: "Хамье...
докатились..." Наоравшись, унялся несправедливо разбуженный,
вошел в положение и пообещал похлопотать о винтокрылой помощи.
Харя Харон уже подгребал к моему берегу, считая, что поздновато
для всякой суеты. "А кто будет расслабляться и думать о вечности,
Пушкин что ли?" - подпускал ушлый паромщик. Я был уже не против,
но руки-ноги шуровали по инерции, а может, сам гномик жал на
педали. Он велел не только дверь кабинета запереть, но еще и
прислонить к ней шкаф с диваном, обязал для извлечения сил доесть
беспризорный пирожок. Покомандовал мной, потом принялся
раскачиваться на своих любимых качелях, разглядывая искателей
счастья, марширующих по коридору с электрическими песнями. Все
распластанные, низколобые, зато с яркими хватательно-жевательными
способностями. Они были вместе и заодно, что не исключало
подчинения и жертвования одних ради других. Они гордились своей
страшностью, как генералы жирными звездами на погонах. Каждый
знал свое место и то, что пирамида власти на нем не
заканчивается. Она уходит в великую высь, требующую не
поклонения, а только внимания и четкости на пути к сияющему
кристаллу владычества. Марширующие были особенно чутки к
глубинным пульсам "теплых-влажных", к этим трепетаниям, говорящим
о слабости, упорстве, крепости, разладе... Тому
"теплому-влажному", что ближе всего, лучше остаться здесь
навсегда. Пульс его скрыт: тверд и груб, как комья земли, чуть
уйдет вбок - и неотличим от шума тьмы. Скоро-скоро произойдет
долгожданное расставание с такой помехой, такой затычкой для
воли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30