Это — последний визит французского учителя в наш дом. Не соблаговолит ли французский учитель послать мне как можно скорее счет? Всего хорошего, сэр.
Я лучезарно улыбнулся в лицо разгневанному хозяину.
— Спасибо, — сказал я, поклонившись с видом служащего, которому предоставили долгожданный отпуск. — Всего хорошего, миссис Скил. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет вашим детям. — Я опять улыбнулся хозяину и поднял руку, как бы говоря: «Не трудитесь меня провожать. Я знаю дорогу». Только первоклассный актер, будучи выгнан из дома, может покинуть его так, как будто ему оказали великую милость — Джон Дрю, например; Сирил Мод; Уильям Жилетт.
Я ожидал ночного звонка, поэтому сидел с книгой. Звонок раздался около половины второго.
— Мистер Норт, вы сказали, что я могу вам позвонить в любой час.
— Ну конечно, миссис Скил.
— Элспет очень огорчена. Она хочет вас видеть. Ее отец разрешил.
Я покатил к ним. Свет горел во всех окнах. Меня привели в комнату больной. Слуги, в крайнем смятении, но одетые так, как будто это был полдень, притаились в темных углах и за полуоткрытыми дверьми. Миссис Скил стояла в верхнем холле с врачом. Меня представили ему. Он был очень сердит и холодно пожал мне руку.
— Доктор Эглстон разрешил мне вас вызвать.
В отдалении я увидел мистера Скила, очень красивого и взбешенного. Миссис Скил приоткрыла дверь и сказала:
— Элспет, милая, мистер Норт пришел тебя проведать.
Элспет сидела в постели. В глазах ее горела ярость — должно быть, после долгой схватки с отцом и врачом. Я одарил улыбкой всех присутствующих. Мисс Чалмерс не было видно.
— Bonsoir, chere mademoiselle .
— Bonsoir, monsieur le professeur .
Я обернулся и сказал деловитым тоном:
— Я хочу, чтобы Галоп был с нами.
Я знал, что где бы он ни был, он меня услышит. Он появился тут же. Поверх пижамы на нем был толстый халат с гербом его школы. На виду у зрителей я вынул часы и положил на столик возле кровати. По моему знаку Галоп распахнул дверь в холл и другую — в следующую комнату, где, наверное, кипела мисс Чалмерс.
— Вам было плохо, мисс Элспет?
— Да, немного. Я не позволила сделать мне это.
Я повернулся к двери и спокойно сказал:
— Все желающие могут войти. Я пробуду здесь пять минут. Я прошу только оставить за дверью свой гнев и страх.
Вошла миссис Скил и села на стул в ногах у Элспет. Пожилая женщина, перебиравшая четки — должно быть, няня Элспет, — вошла с видом человека, бросившего вызов порядкам. По-прежнему перебирая четки, она стала в углу на колени. Я продолжал улыбаться во все стороны, словно это самый обыкновенный визит, а я — старый друг дома. Случай же был настолько из ряда вон выходящий, что слуги толпились у дверей и никто им не выговаривал. Некоторые даже вошли в комнату и остались стоять.
— Мисс Элспет, когда я ехал на велосипеде по авеню, там не было ни души. Точно лунный пейзаж. Очень красиво. Я с нетерпением ждал встречи с вами. Я был слегка exalte и неожиданно для себя запел старую песню, которую вы должны знать: «Каменные стены — еще не темница, железные прутья — не клетка» . Эти строки, написанные почти триста лет назад, служили утешением тысячам мужчин и женщин — и вот мне тоже. А сейчас я вам что-то скажу по-китайски. Вы ведь помните, я вырос в Китае. Потом я переведу. И эл сань — с падающей интонацией. Сы. Цзи-дань-гао — с повышением. У — понижение тона — ли ту бэй. Ну ци фо нью. И так далее. — Первые семь слов — все, что я знаю по-китайски. Означают они: «Раз, два, три, четыре, курица — яйцо — пирожок». Мадемуазель, это значит: «Вся природа едина. Каждое живое существо тесно связано со всеми другими живыми существами. Природа хочет, чтобы каждое существо было совершенным представителем своего рода и радовалось дару жизни». Это относится и к рыбке Галопа, и к Жаклине, и к Байяру, и ко всем присутствующим, включая вас, Галопа и меня. — Это были не слова Конфуция или Мэн-цзы, а парафраза чего-то из Гете.
Я наклонился к ней и заговорил тихим голосом:
— Пусть вас отвезут в Бостон. Операцию будут откладывать и откладывать. Я приеду в Бостон не только навестить вас — я повидаюсь с доктором Боско. Он когда-нибудь был здесь, видел «Олений парк»?
— Да. Видел.
— Я скажу ему, что вы — как прекрасный олень в «Оленьем парке», но вам хочется выйти за железную ограду. Ваши головные боли — протест против этих прутьев. Я скажу доктору Боско, чтобы вас отправили к тете Бенедикте, где олени никогда не знали, что такое клетка.
— Скажете?
— О, да.
— Конечно, скажете! А туда вы ко мне приедете?
— Постараюсь. Но вокруг тридцатилетнего человека — клетки и клетки. Так помните: я приеду к вам в Бостон не один раз и все лето буду часто вам писать. У меня осталась одна минута. Я положу вам руку на лоб… всю дорогу домой мои мысли будут над вами, как рука, и вы уснете.
Все стихло… Минута безмолвия на сцене — большой срок.
— Dormez bien, mademoiselle .
— Dormez bien, monsieur le professeur .
Руки у меня, возможно, не электрические, но публику наэлектризовать я могу. На этот раз я взял за образец Отиса Скиннера в «Семейной чести» по рассказу Бальзака. Двинувшись к выходу, я властно улыбнулся тем, кто был в комнате и за дверью: заплаканной миссис Скил, греческому хору слуг, объятых трепетом, рассерженному и уязвленному мистеру Скилу, доктору Эглстону и мисс Чалмерс, которая к ним присоединилась. Я вырос дюйма на два, на голове у меня возник щеголевато сдвинутый цилиндр. В руке появился короткий хлыст, которым я хлопнул по дверному косяку. Я был сама уверенность на грани наглости — полковник Филипп Бридо.
— Всего доброго, леди и джентльмены. Всего доброго, Галоп, — Чарльз Дарвин надеется, что каждый из нас выполнит свой долг.
— Да, сэр.
— Всего вам доброго. — Я крикнул в комнату: — Всего доброго, мисс Элспет. «Каменные стены — еще не темница, железные прутья — не клетка». Пожалуйста, скажите: «Нет, не клетка!»
— Non, monsieur le professeur! — прозвенел ее голос.
Я вышел, кланяясь налево и направо, и сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки и напевая «Хор солдат» из «Фауста».
Надежда — продукт воображения. Отчаяние — тоже. Отчаянию слишком живо рисуются возможные беды; надежда — это энергия, и она побуждает ум испробовать все способы борьбы с ними. Пока я ехал на велосипеде в «Олений парк» — сквозь этот таинственный лунный ландшафт, — у меня возникла идея.
Мы условились, что я приеду в больницу в следующую пятницу, в четыре часа. Я написал доктору Боско и попросил принять меня для пятиминутного разговора о его пациентке, мисс Элспет Скил. Я написал, что не раз имел счастье беседовать с его выдающимся коллегой и другом доктором де Мартелем из Американского госпиталя в Нейи под Парижем. Доктор де Мартель тоже был одним из трех величайших хирургов современности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
Я лучезарно улыбнулся в лицо разгневанному хозяину.
— Спасибо, — сказал я, поклонившись с видом служащего, которому предоставили долгожданный отпуск. — Всего хорошего, миссис Скил. Передайте, пожалуйста, мой сердечный привет вашим детям. — Я опять улыбнулся хозяину и поднял руку, как бы говоря: «Не трудитесь меня провожать. Я знаю дорогу». Только первоклассный актер, будучи выгнан из дома, может покинуть его так, как будто ему оказали великую милость — Джон Дрю, например; Сирил Мод; Уильям Жилетт.
Я ожидал ночного звонка, поэтому сидел с книгой. Звонок раздался около половины второго.
— Мистер Норт, вы сказали, что я могу вам позвонить в любой час.
— Ну конечно, миссис Скил.
— Элспет очень огорчена. Она хочет вас видеть. Ее отец разрешил.
Я покатил к ним. Свет горел во всех окнах. Меня привели в комнату больной. Слуги, в крайнем смятении, но одетые так, как будто это был полдень, притаились в темных углах и за полуоткрытыми дверьми. Миссис Скил стояла в верхнем холле с врачом. Меня представили ему. Он был очень сердит и холодно пожал мне руку.
— Доктор Эглстон разрешил мне вас вызвать.
В отдалении я увидел мистера Скила, очень красивого и взбешенного. Миссис Скил приоткрыла дверь и сказала:
— Элспет, милая, мистер Норт пришел тебя проведать.
Элспет сидела в постели. В глазах ее горела ярость — должно быть, после долгой схватки с отцом и врачом. Я одарил улыбкой всех присутствующих. Мисс Чалмерс не было видно.
— Bonsoir, chere mademoiselle .
— Bonsoir, monsieur le professeur .
Я обернулся и сказал деловитым тоном:
— Я хочу, чтобы Галоп был с нами.
Я знал, что где бы он ни был, он меня услышит. Он появился тут же. Поверх пижамы на нем был толстый халат с гербом его школы. На виду у зрителей я вынул часы и положил на столик возле кровати. По моему знаку Галоп распахнул дверь в холл и другую — в следующую комнату, где, наверное, кипела мисс Чалмерс.
— Вам было плохо, мисс Элспет?
— Да, немного. Я не позволила сделать мне это.
Я повернулся к двери и спокойно сказал:
— Все желающие могут войти. Я пробуду здесь пять минут. Я прошу только оставить за дверью свой гнев и страх.
Вошла миссис Скил и села на стул в ногах у Элспет. Пожилая женщина, перебиравшая четки — должно быть, няня Элспет, — вошла с видом человека, бросившего вызов порядкам. По-прежнему перебирая четки, она стала в углу на колени. Я продолжал улыбаться во все стороны, словно это самый обыкновенный визит, а я — старый друг дома. Случай же был настолько из ряда вон выходящий, что слуги толпились у дверей и никто им не выговаривал. Некоторые даже вошли в комнату и остались стоять.
— Мисс Элспет, когда я ехал на велосипеде по авеню, там не было ни души. Точно лунный пейзаж. Очень красиво. Я с нетерпением ждал встречи с вами. Я был слегка exalte и неожиданно для себя запел старую песню, которую вы должны знать: «Каменные стены — еще не темница, железные прутья — не клетка» . Эти строки, написанные почти триста лет назад, служили утешением тысячам мужчин и женщин — и вот мне тоже. А сейчас я вам что-то скажу по-китайски. Вы ведь помните, я вырос в Китае. Потом я переведу. И эл сань — с падающей интонацией. Сы. Цзи-дань-гао — с повышением. У — понижение тона — ли ту бэй. Ну ци фо нью. И так далее. — Первые семь слов — все, что я знаю по-китайски. Означают они: «Раз, два, три, четыре, курица — яйцо — пирожок». Мадемуазель, это значит: «Вся природа едина. Каждое живое существо тесно связано со всеми другими живыми существами. Природа хочет, чтобы каждое существо было совершенным представителем своего рода и радовалось дару жизни». Это относится и к рыбке Галопа, и к Жаклине, и к Байяру, и ко всем присутствующим, включая вас, Галопа и меня. — Это были не слова Конфуция или Мэн-цзы, а парафраза чего-то из Гете.
Я наклонился к ней и заговорил тихим голосом:
— Пусть вас отвезут в Бостон. Операцию будут откладывать и откладывать. Я приеду в Бостон не только навестить вас — я повидаюсь с доктором Боско. Он когда-нибудь был здесь, видел «Олений парк»?
— Да. Видел.
— Я скажу ему, что вы — как прекрасный олень в «Оленьем парке», но вам хочется выйти за железную ограду. Ваши головные боли — протест против этих прутьев. Я скажу доктору Боско, чтобы вас отправили к тете Бенедикте, где олени никогда не знали, что такое клетка.
— Скажете?
— О, да.
— Конечно, скажете! А туда вы ко мне приедете?
— Постараюсь. Но вокруг тридцатилетнего человека — клетки и клетки. Так помните: я приеду к вам в Бостон не один раз и все лето буду часто вам писать. У меня осталась одна минута. Я положу вам руку на лоб… всю дорогу домой мои мысли будут над вами, как рука, и вы уснете.
Все стихло… Минута безмолвия на сцене — большой срок.
— Dormez bien, mademoiselle .
— Dormez bien, monsieur le professeur .
Руки у меня, возможно, не электрические, но публику наэлектризовать я могу. На этот раз я взял за образец Отиса Скиннера в «Семейной чести» по рассказу Бальзака. Двинувшись к выходу, я властно улыбнулся тем, кто был в комнате и за дверью: заплаканной миссис Скил, греческому хору слуг, объятых трепетом, рассерженному и уязвленному мистеру Скилу, доктору Эглстону и мисс Чалмерс, которая к ним присоединилась. Я вырос дюйма на два, на голове у меня возник щеголевато сдвинутый цилиндр. В руке появился короткий хлыст, которым я хлопнул по дверному косяку. Я был сама уверенность на грани наглости — полковник Филипп Бридо.
— Всего доброго, леди и джентльмены. Всего доброго, Галоп, — Чарльз Дарвин надеется, что каждый из нас выполнит свой долг.
— Да, сэр.
— Всего вам доброго. — Я крикнул в комнату: — Всего доброго, мисс Элспет. «Каменные стены — еще не темница, железные прутья — не клетка». Пожалуйста, скажите: «Нет, не клетка!»
— Non, monsieur le professeur! — прозвенел ее голос.
Я вышел, кланяясь налево и направо, и сбежал по лестнице, прыгая через две ступеньки и напевая «Хор солдат» из «Фауста».
Надежда — продукт воображения. Отчаяние — тоже. Отчаянию слишком живо рисуются возможные беды; надежда — это энергия, и она побуждает ум испробовать все способы борьбы с ними. Пока я ехал на велосипеде в «Олений парк» — сквозь этот таинственный лунный ландшафт, — у меня возникла идея.
Мы условились, что я приеду в больницу в следующую пятницу, в четыре часа. Я написал доктору Боско и попросил принять меня для пятиминутного разговора о его пациентке, мисс Элспет Скил. Я написал, что не раз имел счастье беседовать с его выдающимся коллегой и другом доктором де Мартелем из Американского госпиталя в Нейи под Парижем. Доктор де Мартель тоже был одним из трех величайших хирургов современности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96