Тут слышнее стал запах рыбы, к приторной сладости его прибавилось кислоты.
Когда подошли к большим пескам, вдоль всего их края обозначились две-три серебристых каймы. В ближней к воде кайме серебро играло больше. Дальше тянулась кайма порыжее, последняя была сплошь чёрной. Скоро можно было различить в этих выброшенных на песок полосах отдельные рыбины, мертво блестевшие иссушенной чешуёй на солнце.
– Держи поодаль, – сказал Рагозин старику, – дышать нечем.
– Селёдочка-сестричка, рабочая рыбка, – качал головой Матвей. – Сколько добра прахом уплыло!
– Возьмём своё, наверстаем, – сказал Рагозин.
– Возьмём, да когда? Людям сейчас подай, люди жалостятся.
– Есть люди, только и знают – жаловаться.
Стало тяжелее выгребать – приближался стрежень, и пришлось налечь из последних сил. Рагозин тоже снял рубаху, положил под кепку обильно намоченный платок. Течение отжимало лодку к мысу, старик правил круто против воды, чтобы не прибило к пескам. Когда наконец обогнули косу и открылся впереди размах коренного русла, Матвей отпустил рулевую бечеву, и лодку понесло. Рагозин крикнул:
– Суши лопаты! – и первый вскинул так высоко в воздух весла, что вода ручьями побежала по ним через уключины в лодку. Он водрузил на рукояти весел раздвинутые ноги и сказал Кириллу: – Здоров, малыш, грести!
Все притихли, отдаваясь нераздельному скольжению с водой вниз и отдыхая. С левого берега дуло горячим, но чистым дыханием степей, все здесь на Коренной было вольнее и бесконечно просторней.
Старик выбрал место у мелководного затона с узким горлом. Сразу, как пристали, Рагозин и Кирилл бросились купаться.
Они попробовали соблазнить и старика, но он отговорился, что своё отплавал и теперь у него одно дело – размачивать мозоли.
– Да он, чай, и плавать не умеет, – поддразнил Пётр Петрович.
– А когда ты будешь из воды караул кричать, тогда посмотришь – умею или нет…
Кирилл и Рагозин плавали по-волжски – сажёнками. Пётр Петрович опускал лицо в воду, выставляя солнышку лысину, потом высовывался, фыркал, фонтаном вздувая брызги, кричал – ого-го! – и опять зарывал нос в воду. Кирилл шёл ровно и уплыл далеко вперёд. Их руки взблескивали на свету, как полированные спицы медлительных колёс.
После купания распределили работу. Старик пошёл с ведёрком и сеткой к затону – ловить уклейку для наживки, Рагозин взялся приготавливать закидные, Кириллу поручили собирать в тальнике валежник для костра. Заботы эти отняли много времени. Стайки рыбёшек на отмелях вели себя хитро, молниеносно перебрасываясь всей слитной гурьбой с места на место. Тальник рос далеко, на самом горбу песков. Почти весь валежник унесло с полой водой, а сухостой поддавался рукам туго. На закидных оборвано было изрядное число поводков, и приходилось копаться с навязыванием новых крючков. Каждый намучился со своим делом.
Солнце уже порядочно опустилось, когда принялись насаживать живцов. Ставили четыре закидные, всего крючков на сто, и возни с наживкой оказалось много: живец был не стойкий, быстро засыпал в руках от жары, и пока добирались до последних крючков закидной, на первых уклейка уже плавала брюшком кверху, и надо было наживлять заново.
Наконец Рагозин старательно раскачал свинцовое грузило и запустил в реку последнюю закидную. Все трое с удовольствием смотрели, как увлекаемые бечевой живцы на поводках один за другим отрывались от прибрежья и, поблёскивая в воздухе, неслись вслед за стремительным грузилом. Воткнули в песок у самой воды аршинные пруты, навязали на них концы закидных, а на верхушки – крошечные колокольца, и Рагозин сказал:
– Первая закидная твоя, Кирилл. С того края – моя. А обе посерёдке – Матвея. Айда чай пить!
К вечерней заре они лежали вокруг притихшего костра на животах, воткнув локти в песок и потягивая из кружек прикопченный дымком чай. Ветер спадал, вода успокаивалась, меняя краски своего наружного цветного щита. Очень хорошо и долго всем молчалось, – наверно, лучшие воспоминания передвигались чередой у каждого, а может быть, охотники вели друг с другом понятный без слов разговор. И когда заговорил старик, то голос его будто и не нарушил безмолвной беседы, но продолжал её потихоньку вести:
– Ты верно, Петрович, сказал, что люди любят жаловаться. С тех пор как помню себя, каких я жалоб не наслышался? Овёс дорог. Снегу мало выпало, озимые не прикрыло. Корма скудные. Работник в семье один, а ртов много. Наделы малы. Дожди залили, все в поле сгнило. Одна супесь. Один суглинок. Все как есть спалило, и соломы не собрали. Аренда дорогая, кулак задушил. Чересполосица замучила. Приработки плохие. Погорельцы, переселенцы…
– Что же, – сказал Кирилл, – это все правда.
– Правда-то оно правда. Только переделывать эту правду надо. А как к переделу подходит, так, глядишь, куда твои жалобщики подевались!
– Так что же ты хочешь?
– Хочу я много чего. Между прочим, как людей заставить, чтобы не жалостились, а переиначивали в жизни, что неудобно?
– Надо пример дать. Это мы сделаем.
– Пора говорить – делаем, – сказал Рагозин. – Да кое-что уже и сделали.
– Конечно, – согласился Кирилл, – но мы строим пока первые новые отношения между людьми, а Матвей говорит обо всём укладе, о нашем быте.
Старик негромко засмеялся.
– Ишь какой!.. Ты, чай, пока чижа не накормишь, песни от него не потребуешь, а? Птичью песню семечко питает, верно? Нет, ты, брат, и петь учи, и зерно расти, и неприятеля бей, обо всём сразу думай.
– Обо всем сразу рановато, – сказал Рагозин, – хоть мы это понимаем. Кто это сейчас нам даст?
Старик замолчал, то ли наговорившись, то ли не находя ответа, потом надумал поддакнуть:
– Едем давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все поделано. А дела-то ещё у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.
– Декарт утверждал, что земной шар – это солнце, покрытое грязью, – проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.
Старик встал, медленно потянулся, спросил:
– Учёный какой?.. Насчёт солнца учёному виднее. А насчёт грязи мы сами замечаем.
Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:
– Кого это господь даёт?
По краю берега близился оживлённой походкой человек в большой соломенной шляпе. Двое мальчиков, то забегая перед ним, то отставая, пригибались и кидали в воду гальку на состязание – кто выбьет больше «блинчиков», то есть у кого запущенный камень сделает больше скачков по поверхности, прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счёт, ускоряя его к концу, вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять, шесть, семь, восемь-девять-десять!
Рагозин вдруг вскочил.
– Смотри-ка!.. Да ведь… да ведь это…
Он безотчётно шагнул вперёд, воскликнул:
– Ну конечно, он! Арсений Романыч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198
Когда подошли к большим пескам, вдоль всего их края обозначились две-три серебристых каймы. В ближней к воде кайме серебро играло больше. Дальше тянулась кайма порыжее, последняя была сплошь чёрной. Скоро можно было различить в этих выброшенных на песок полосах отдельные рыбины, мертво блестевшие иссушенной чешуёй на солнце.
– Держи поодаль, – сказал Рагозин старику, – дышать нечем.
– Селёдочка-сестричка, рабочая рыбка, – качал головой Матвей. – Сколько добра прахом уплыло!
– Возьмём своё, наверстаем, – сказал Рагозин.
– Возьмём, да когда? Людям сейчас подай, люди жалостятся.
– Есть люди, только и знают – жаловаться.
Стало тяжелее выгребать – приближался стрежень, и пришлось налечь из последних сил. Рагозин тоже снял рубаху, положил под кепку обильно намоченный платок. Течение отжимало лодку к мысу, старик правил круто против воды, чтобы не прибило к пескам. Когда наконец обогнули косу и открылся впереди размах коренного русла, Матвей отпустил рулевую бечеву, и лодку понесло. Рагозин крикнул:
– Суши лопаты! – и первый вскинул так высоко в воздух весла, что вода ручьями побежала по ним через уключины в лодку. Он водрузил на рукояти весел раздвинутые ноги и сказал Кириллу: – Здоров, малыш, грести!
Все притихли, отдаваясь нераздельному скольжению с водой вниз и отдыхая. С левого берега дуло горячим, но чистым дыханием степей, все здесь на Коренной было вольнее и бесконечно просторней.
Старик выбрал место у мелководного затона с узким горлом. Сразу, как пристали, Рагозин и Кирилл бросились купаться.
Они попробовали соблазнить и старика, но он отговорился, что своё отплавал и теперь у него одно дело – размачивать мозоли.
– Да он, чай, и плавать не умеет, – поддразнил Пётр Петрович.
– А когда ты будешь из воды караул кричать, тогда посмотришь – умею или нет…
Кирилл и Рагозин плавали по-волжски – сажёнками. Пётр Петрович опускал лицо в воду, выставляя солнышку лысину, потом высовывался, фыркал, фонтаном вздувая брызги, кричал – ого-го! – и опять зарывал нос в воду. Кирилл шёл ровно и уплыл далеко вперёд. Их руки взблескивали на свету, как полированные спицы медлительных колёс.
После купания распределили работу. Старик пошёл с ведёрком и сеткой к затону – ловить уклейку для наживки, Рагозин взялся приготавливать закидные, Кириллу поручили собирать в тальнике валежник для костра. Заботы эти отняли много времени. Стайки рыбёшек на отмелях вели себя хитро, молниеносно перебрасываясь всей слитной гурьбой с места на место. Тальник рос далеко, на самом горбу песков. Почти весь валежник унесло с полой водой, а сухостой поддавался рукам туго. На закидных оборвано было изрядное число поводков, и приходилось копаться с навязыванием новых крючков. Каждый намучился со своим делом.
Солнце уже порядочно опустилось, когда принялись насаживать живцов. Ставили четыре закидные, всего крючков на сто, и возни с наживкой оказалось много: живец был не стойкий, быстро засыпал в руках от жары, и пока добирались до последних крючков закидной, на первых уклейка уже плавала брюшком кверху, и надо было наживлять заново.
Наконец Рагозин старательно раскачал свинцовое грузило и запустил в реку последнюю закидную. Все трое с удовольствием смотрели, как увлекаемые бечевой живцы на поводках один за другим отрывались от прибрежья и, поблёскивая в воздухе, неслись вслед за стремительным грузилом. Воткнули в песок у самой воды аршинные пруты, навязали на них концы закидных, а на верхушки – крошечные колокольца, и Рагозин сказал:
– Первая закидная твоя, Кирилл. С того края – моя. А обе посерёдке – Матвея. Айда чай пить!
К вечерней заре они лежали вокруг притихшего костра на животах, воткнув локти в песок и потягивая из кружек прикопченный дымком чай. Ветер спадал, вода успокаивалась, меняя краски своего наружного цветного щита. Очень хорошо и долго всем молчалось, – наверно, лучшие воспоминания передвигались чередой у каждого, а может быть, охотники вели друг с другом понятный без слов разговор. И когда заговорил старик, то голос его будто и не нарушил безмолвной беседы, но продолжал её потихоньку вести:
– Ты верно, Петрович, сказал, что люди любят жаловаться. С тех пор как помню себя, каких я жалоб не наслышался? Овёс дорог. Снегу мало выпало, озимые не прикрыло. Корма скудные. Работник в семье один, а ртов много. Наделы малы. Дожди залили, все в поле сгнило. Одна супесь. Один суглинок. Все как есть спалило, и соломы не собрали. Аренда дорогая, кулак задушил. Чересполосица замучила. Приработки плохие. Погорельцы, переселенцы…
– Что же, – сказал Кирилл, – это все правда.
– Правда-то оно правда. Только переделывать эту правду надо. А как к переделу подходит, так, глядишь, куда твои жалобщики подевались!
– Так что же ты хочешь?
– Хочу я много чего. Между прочим, как людей заставить, чтобы не жалостились, а переиначивали в жизни, что неудобно?
– Надо пример дать. Это мы сделаем.
– Пора говорить – делаем, – сказал Рагозин. – Да кое-что уже и сделали.
– Конечно, – согласился Кирилл, – но мы строим пока первые новые отношения между людьми, а Матвей говорит обо всём укладе, о нашем быте.
Старик негромко засмеялся.
– Ишь какой!.. Ты, чай, пока чижа не накормишь, песни от него не потребуешь, а? Птичью песню семечко питает, верно? Нет, ты, брат, и петь учи, и зерно расти, и неприятеля бей, обо всём сразу думай.
– Обо всем сразу рановато, – сказал Рагозин, – хоть мы это понимаем. Кто это сейчас нам даст?
Старик замолчал, то ли наговорившись, то ли не находя ответа, потом надумал поддакнуть:
– Едем давеча в лодке, а я думаю, мол, захотели на отдых, будто уж все поделано. А дела-то ещё у-у-у!.. Одной грязи сколько выгребать.
– Декарт утверждал, что земной шар – это солнце, покрытое грязью, – проговорил Кирилл, ни к кому не обращаясь.
Старик встал, медленно потянулся, спросил:
– Учёный какой?.. Насчёт солнца учёному виднее. А насчёт грязи мы сами замечаем.
Он тут же, прикрыв от закатного света глаза, добавил:
– Кого это господь даёт?
По краю берега близился оживлённой походкой человек в большой соломенной шляпе. Двое мальчиков, то забегая перед ним, то отставая, пригибались и кидали в воду гальку на состязание – кто выбьет больше «блинчиков», то есть у кого запущенный камень сделает больше скачков по поверхности, прежде чем затонет. Было уже слышно, как они выкрикивали счёт, ускоряя его к концу, вместе с учащающимся подскакиванием камней: пя-ять, шесть, семь, восемь-девять-десять!
Рагозин вдруг вскочил.
– Смотри-ка!.. Да ведь… да ведь это…
Он безотчётно шагнул вперёд, воскликнул:
– Ну конечно, он! Арсений Романыч!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198