Но если Химнет Одержимый и испытывал в эту минуту озабоченность или тревогу, то ничем этого не показал. Владыка Эль-Ларимара оборонялся упорно и не собирался сдаваться.
Сделав последний шаг, Эхомба отбил самый большой, в половину его роста, шар и в ореоле зеленых искр занес меч над правителем Эль-Ларимара. Но Химнет вскинул руки в железных перчатках и скрестил их над головой.
Зеленые и белые искры фонтаном взлетели под потолок, когда металл ударил в металл. Ударная волна сшибла с ног и Перегрифа, и прорицательницу Темарил, и Симну ибн Синда. Только Хункапа Аюб и Алита устояли на ногах, но и они пошатнулись.
Картина, которую Симна увидел, поднявшись, была настолько мучительной, что разум отказывался ее воспринимать. Со сверхъестественным равнодушием он обвел взглядом обломки клинка из небесного металла. Они валялись повсюду: на полу, на ступеньках, ведущих к трону, на самом троне… Симна смотрел на них в ожидании чуда, но они не спешили соединяться. Теперь это были простые куски железа.
У подножия трона неподвижно лежал пастух.
— Этиоль!
Забыв о закованном в броню колдуне на подиуме, Симна бросился к трону. Хункапа и Алита не раздумывая кинулись за ним.
Упав на колени, Симна перевернул Этиоля на спину. Глаза пастуха были закрыты, тело обмякло. В воздухе пахло паленым.
Плечи у Симны затряслись.
— Этиоль! Брат!
Эхомба не отозвался. Симна приложил ухо к его груди и побледнел: сердца не было слышно. Он приложил ладонь к губам пастуха. Дыхания не было.
— Не может быть… — Симна отодвинулся от неподвижного тела. — Этого просто быть не может!
Алита опустил гривастую голову, прислушался, затем фыркнул раз, другой. Его желтые глаза метнулись к Химнету.
— Все кончено, Симна. Он мертв.
Эхомба не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал. Он знал, что погиб. Химнет Одержимый убил его. Но это не причиняло ему ни огорчения, ни беспокойства. Эти переживания принадлежали миру живых, а он уже не был его частью. Он забыл о семье, забыл о клятве. После смерти все изменилось.
В какой-то степени ему был доступен ход времени. Эхомба догадывался, что оно движется, хотя в каких величинах ведется отсчет — в мгновениях или столетиях, — сказать не мог. Сначала, отделившись от собственного тела, он как бы воспарил. Затем с необыкновенной скоростью, хотя не почувствовав перемещения, он оказался в пустоте, в безмерном пространстве. Вокруг было черным-черно, и немигающий свет далеких звезд не рассеивал этой черноты. Рисунок созвездий был ему незнаком. В этой тьме не было и намека на что-то твердое, на какую-нибудь опору. Только пустота и бесчисленные звезды. И души.
Вернее, он назвал их душами за неимением лучшего термина. Они парили в безграничной пустоте — все, кто когда-либо населял утраченную теперь Землю. В их глазах угадывалась смесь любопытства и изумления. Эхомба поймал себя на том, что сохранил понятие о теле, о физической сущности, и был удивлен тем, что, глядя на эти тела, лишенные признаков пола и возраста, чувствует, что его окружают люди.
Одна из этих телесных душ звала его из более ранней эпохи… Солдат, в чьих глазах сквозило что-то знакомое.
Окружающие тела не дышали, не пахли. Возможно, они — и он тоже — могли слышать, но в этой пустоте не было звуков в прежнем понимании. Он вдруг осознал, что понимает, что говорят окружающие его души, но не слышит их, как было раньше. Звуки доходили до него изнутри, через внутреннее ухо. Слова, которые Эхомба сумел различить, напоминали выговоренные шепотком, «Который час?» или «Кто-нибудь может сказать, сколько времени?». Несмотря на внутреннюю связь с другими душами, больше Эхомба ничего не мог разобрать. Интересно, подумал он, почему тут не интересуются днем, месяцем или годом?
Вновь прибывшие души можно было легко распознать по нескончаемым попыткам постичь пространство и свою новую сущность, выливающиеся в недоуменное: «Как, я уже здесь?» Эта едва слышимая мантра повторялась вновь и вновь, равнодушно, но и без скуки. Время шло, а вопрос повторялся. Сколько миллионов или миллиардов раз, Эхомба понятия не имел. То же самое можно было сказать о тех, кто плавал в пустоте вокруг него. Чувства, ощущения, определенность — все ушло прочь. Проходил какой-то промежуток времени, и вопрос повторялся, такой же тихий и безучастный.
Но в этой невесомой пустоте вскоре родилось еще одно ощущение — осознание общей предназначенности «всему». Откуда оно взялось, Эхомба не знал. Исследователь по натуре, он был рад понять, что все на свете имеет причину и цель, основанную на чем-то «всём», но был и разочарован оттого, что не понимал, что же такое это «всё». Это состояние было похоже на крушение надежд, хотя точно описать его в прежних терминах не представлялось возможным.
Он не ощущал ни жары, ни холода, ни собственного веса. Не испытывал боли или удовлетворения. Ничего! Только чувство существования — и Цели! Не божество, не кто-то, наблюдающий и управляющий, — просто души, люди, собравшиеся вместе, думающие о Цели…
Химнет Одержимый, высокомерный, уверенный в себе, по-прежнему стоял возле тронного кресла. Он поправил шлем, за время поединка сбившийся набок, и указал на чужаков у подножия трона.
— Видишь их, Перегриф?
— Да, господин, — ответил генерал, всегда готовый исполнить приказ.
— Как только придут в себя, наплачутся вволю, узнай, что они намерены делать. Наемнику предложи поступить ко мне на службу — но только не в гвардию. У меня нет обыкновения подбирать в ближайшее окружение людей, имеющих повод для мести. Кот по сравнению со своими мелкими сородичами проявил себя разумным. Я полагаю, что он пожелает уйти. Отпусти его. Что касается волосатого верзилы, — правитель пожал плечами, — то даже не знаю, что с ним делать. Надеюсь, он уйдет вместе с котом. Только пусть не пачкает пол. — Он повернулся к прорицательнице и протянул руку. — Прошу, дорогая. Я думаю, на сегодняшнюю ночь представлений достаточно.
Припавший к распростертому телу Симна внезапно издал дикий вопль. Слезы потоком текли по его щекам.
— Ты, сумасшедший осел, думающий лишь о себе! Ты, мрачный самодовольный ублюдок! Что я теперь скажу твоей семье?
— Извини, — пробормотал стоящий рядом с северянином Хункапа Аюб. — Я вынужден попросить тебя отойти на шаг.
— И что будет? — рыдая, выговорил Симна. — Почему я… — Он внезапно замолк и удивленно уставился на Хункапу. — Постой. Что ты сказал?
Взгляд похожих на голубой арктический лед маленьких глазок был равнодушным.
— Я попросил тебя отойти. Мне нужен простор.
— Что тебе нужно? — Глаза у северянина сузились. — А где же «Хункапа хочет», «Хункапе нужно, чтобы Симна отодвинулся»? — Симна поднялся. — Во имя всего сонма этих треклятых богов, кто мне объяснит, что все это значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
Сделав последний шаг, Эхомба отбил самый большой, в половину его роста, шар и в ореоле зеленых искр занес меч над правителем Эль-Ларимара. Но Химнет вскинул руки в железных перчатках и скрестил их над головой.
Зеленые и белые искры фонтаном взлетели под потолок, когда металл ударил в металл. Ударная волна сшибла с ног и Перегрифа, и прорицательницу Темарил, и Симну ибн Синда. Только Хункапа Аюб и Алита устояли на ногах, но и они пошатнулись.
Картина, которую Симна увидел, поднявшись, была настолько мучительной, что разум отказывался ее воспринимать. Со сверхъестественным равнодушием он обвел взглядом обломки клинка из небесного металла. Они валялись повсюду: на полу, на ступеньках, ведущих к трону, на самом троне… Симна смотрел на них в ожидании чуда, но они не спешили соединяться. Теперь это были простые куски железа.
У подножия трона неподвижно лежал пастух.
— Этиоль!
Забыв о закованном в броню колдуне на подиуме, Симна бросился к трону. Хункапа и Алита не раздумывая кинулись за ним.
Упав на колени, Симна перевернул Этиоля на спину. Глаза пастуха были закрыты, тело обмякло. В воздухе пахло паленым.
Плечи у Симны затряслись.
— Этиоль! Брат!
Эхомба не отозвался. Симна приложил ухо к его груди и побледнел: сердца не было слышно. Он приложил ладонь к губам пастуха. Дыхания не было.
— Не может быть… — Симна отодвинулся от неподвижного тела. — Этого просто быть не может!
Алита опустил гривастую голову, прислушался, затем фыркнул раз, другой. Его желтые глаза метнулись к Химнету.
— Все кончено, Симна. Он мертв.
Эхомба не чувствовал боли. Он вообще ничего не чувствовал. Он знал, что погиб. Химнет Одержимый убил его. Но это не причиняло ему ни огорчения, ни беспокойства. Эти переживания принадлежали миру живых, а он уже не был его частью. Он забыл о семье, забыл о клятве. После смерти все изменилось.
В какой-то степени ему был доступен ход времени. Эхомба догадывался, что оно движется, хотя в каких величинах ведется отсчет — в мгновениях или столетиях, — сказать не мог. Сначала, отделившись от собственного тела, он как бы воспарил. Затем с необыкновенной скоростью, хотя не почувствовав перемещения, он оказался в пустоте, в безмерном пространстве. Вокруг было черным-черно, и немигающий свет далеких звезд не рассеивал этой черноты. Рисунок созвездий был ему незнаком. В этой тьме не было и намека на что-то твердое, на какую-нибудь опору. Только пустота и бесчисленные звезды. И души.
Вернее, он назвал их душами за неимением лучшего термина. Они парили в безграничной пустоте — все, кто когда-либо населял утраченную теперь Землю. В их глазах угадывалась смесь любопытства и изумления. Эхомба поймал себя на том, что сохранил понятие о теле, о физической сущности, и был удивлен тем, что, глядя на эти тела, лишенные признаков пола и возраста, чувствует, что его окружают люди.
Одна из этих телесных душ звала его из более ранней эпохи… Солдат, в чьих глазах сквозило что-то знакомое.
Окружающие тела не дышали, не пахли. Возможно, они — и он тоже — могли слышать, но в этой пустоте не было звуков в прежнем понимании. Он вдруг осознал, что понимает, что говорят окружающие его души, но не слышит их, как было раньше. Звуки доходили до него изнутри, через внутреннее ухо. Слова, которые Эхомба сумел различить, напоминали выговоренные шепотком, «Который час?» или «Кто-нибудь может сказать, сколько времени?». Несмотря на внутреннюю связь с другими душами, больше Эхомба ничего не мог разобрать. Интересно, подумал он, почему тут не интересуются днем, месяцем или годом?
Вновь прибывшие души можно было легко распознать по нескончаемым попыткам постичь пространство и свою новую сущность, выливающиеся в недоуменное: «Как, я уже здесь?» Эта едва слышимая мантра повторялась вновь и вновь, равнодушно, но и без скуки. Время шло, а вопрос повторялся. Сколько миллионов или миллиардов раз, Эхомба понятия не имел. То же самое можно было сказать о тех, кто плавал в пустоте вокруг него. Чувства, ощущения, определенность — все ушло прочь. Проходил какой-то промежуток времени, и вопрос повторялся, такой же тихий и безучастный.
Но в этой невесомой пустоте вскоре родилось еще одно ощущение — осознание общей предназначенности «всему». Откуда оно взялось, Эхомба не знал. Исследователь по натуре, он был рад понять, что все на свете имеет причину и цель, основанную на чем-то «всём», но был и разочарован оттого, что не понимал, что же такое это «всё». Это состояние было похоже на крушение надежд, хотя точно описать его в прежних терминах не представлялось возможным.
Он не ощущал ни жары, ни холода, ни собственного веса. Не испытывал боли или удовлетворения. Ничего! Только чувство существования — и Цели! Не божество, не кто-то, наблюдающий и управляющий, — просто души, люди, собравшиеся вместе, думающие о Цели…
Химнет Одержимый, высокомерный, уверенный в себе, по-прежнему стоял возле тронного кресла. Он поправил шлем, за время поединка сбившийся набок, и указал на чужаков у подножия трона.
— Видишь их, Перегриф?
— Да, господин, — ответил генерал, всегда готовый исполнить приказ.
— Как только придут в себя, наплачутся вволю, узнай, что они намерены делать. Наемнику предложи поступить ко мне на службу — но только не в гвардию. У меня нет обыкновения подбирать в ближайшее окружение людей, имеющих повод для мести. Кот по сравнению со своими мелкими сородичами проявил себя разумным. Я полагаю, что он пожелает уйти. Отпусти его. Что касается волосатого верзилы, — правитель пожал плечами, — то даже не знаю, что с ним делать. Надеюсь, он уйдет вместе с котом. Только пусть не пачкает пол. — Он повернулся к прорицательнице и протянул руку. — Прошу, дорогая. Я думаю, на сегодняшнюю ночь представлений достаточно.
Припавший к распростертому телу Симна внезапно издал дикий вопль. Слезы потоком текли по его щекам.
— Ты, сумасшедший осел, думающий лишь о себе! Ты, мрачный самодовольный ублюдок! Что я теперь скажу твоей семье?
— Извини, — пробормотал стоящий рядом с северянином Хункапа Аюб. — Я вынужден попросить тебя отойти на шаг.
— И что будет? — рыдая, выговорил Симна. — Почему я… — Он внезапно замолк и удивленно уставился на Хункапу. — Постой. Что ты сказал?
Взгляд похожих на голубой арктический лед маленьких глазок был равнодушным.
— Я попросил тебя отойти. Мне нужен простор.
— Что тебе нужно? — Глаза у северянина сузились. — А где же «Хункапа хочет», «Хункапе нужно, чтобы Симна отодвинулся»? — Симна поднялся. — Во имя всего сонма этих треклятых богов, кто мне объяснит, что все это значит?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71