Вот если бы только сам Харви слегка поумерил свой пыл…
— Лидер оппозиции говорил о человеке по имени Анри Дюваль. Давайте на минуту оставим вопрос о том, должна ли наша страна брать на себя бремя, которое отвергли все остальные, должны ли мы распахнуть двери человеческим отбросам моря…
Могучий рев протестующих голосов по мощи превзошел все, что сегодня довелось услышать залу палаты общин. Харви Уоррендер зашел слишком далеко, Хауден понял это мгновенно. Даже на правительственной стороне мелькали потрясенные, негодующие лица, всего лишь несколько депутатов нерешительно и без всякого энтузиазма, скорее по обязанности, пытались дать отпор бушевавшей оппозиции.
— Мистер спикер, я решительно возражаю… — поднявшись на ноги, заявил Бонар Дейтц, поддерживаемый возмущенными возгласами своих сторонников.
Среди нарастающего шума Харви Уоррендер с упрямой решительностью продолжал:
— Я сказал, давайте оставим в стороне насквозь фальшивые сантименты и обратимся к одному только закону. Закон был соблюден…
Один голос вознесся над всеми остальными.
— Мистер спикер, не объяснит ли министр по делам иммиграции, что он подразумевает под человеческими отбросами?
Встревоженный Хауден узнал задавший вопрос голос. Он принадлежал Арнольду Джини, “заднескамеечнику” от оппозиции, который представлял один из беднейших округов Монреаля.
Арнольд Джини обладал двумя отличительными чертами. Он был калекой, всего пяти футов ростом, с частично парализованным и скрюченным туловищем и с лицом, настолько неподражаемо безобразным и непропорциональным, будто природа специально задумала произвести его в качестве образчика человеческого уродства. И все же, несмотря на свое невероятное увечье, он сделал замечательную карьеру как парламентарий и поборник дела всех сирых и обездоленных. Сам Хауден относился к этому человеку с острой неприязнью, считая его позером, бесстыдно спекулирующим своим физическим недостатком. В то же самое время, прекрасно сознавая, что народные симпатии всегда будут на стороне калеки, премьер-министр неизменно проявлял крайнюю осторожность и осмотрительность, схватываясь с Арнольдом Джини в дебатах. Джини тем временем не унимался:
— Пусть министр разъяснит свои слова “человеческие отбросы”!
Лицо Харви Уоррендера вновь задергалось в нервном тике. Джеймс Хауден мог предугадать ответ, на который с необдуманной поспешностью был способен министр по делам иммиграции: “Никому лучше, чем достопочтенному депутату, не известно, что значат мои слова”.
Такой промах, решил Хауден, надо предотвратить любой ценой.
Встав из кресла, премьер-министр заявил, перекрывая несшиеся со всех сторон крики:
— Достопочтенный депутат от Восточного Монреаля делает упор на отдельных словах, несомненно, случайно вырвавшихся у моего коллеги.
— Тогда пусть он сам так и скажет! — выкрикнул через центральный проход Джини, с мучительной неловкостью поднимая на костылях свое изуродованное тело.
Его поддержал дружный хор: “Пусть министр откажется от своих слов!”, “Пусть он возьмет свои слова обратно!”. На галереях люди бесстрашно перегибались через ограждения, разглядывая бушевавший под ними зал.
— К порядку! К порядку! — голос спикера едва слышался в неистовом гаме.
— Я не возьму назад ни одного слова! — с побагровевшим лицом и вздувшимися на шее жилами уже совсем вне себя взвизгнул Харви Уоррендер. — Слышите, вы! Я не откажусь ни от единого своего слова!
И в ответ ему новый всплеск невообразимого гвалта. И новый призыв спикера к порядку. “Редкостный случай в парламентской практике, — подумал Хауден. — Только уж очень глубокие разногласия или вопрос о правах человека “могли взбудоражить палату так, как это случилось сегодня”.
— Я требую, чтобы министра заставили ответить! — это опять пронзительный голос Арнольда Джини.
— К порядку! Вопрос… — во всяком случае, теперь спикеру удалось добиться, чтобы его голос был слышен в зале.
На правительственной стороне премьер-министр и Харви Уоррендер с подчеркнуто почтительным видом опустились в свои кресла. Несшиеся со всех сторон выкрики постепенно стихали. Один лишь Арнольд Джини, покачиваясь на костылях, продолжал демонстрировать открытое неповиновение спикеру.
— Мистер спикер, министр по делам иммиграции говорил в этом зале о человеческих отбросах. Я требую…
— К порядку! Я прошу депутата сесть на свое место.
— А я настаиваю…
— Если депутат не сядет на свое место, я буду вынужден удалить его из зала.
Создавалось впечатление, что Джини сознательно навлекает на себя гнев спикера. Правила палаты совершенно ясно предписывали, что, когда спикер встает, все остальные должны подчиниться. Если Джини будет упорствовать в своем неповиновении, какие-то дисциплинарные меры против него неизбежны.
— Я даю достопочтенному депутату еще одну возможность, — сурово предупредил спикер. — В противном случае мне придется удалить его из зала.
Арнольд Джини строптиво ответил:
— Мистер спикер, я выступаю в защиту человека, находящегося в трех тысячах миль отсюда, человека, которого правительство презрительно называет “отбросами”…
Его замысел, осенила Джеймса Хаудена внезапная догадка, до восхищения прост. Джини-калека стремится разделить участь несчастной жертвы с Дювалем-скитальцем. Блестящий — пусть и циничный — политический маневр, который Хауден должен предотвратить.
Встав, премьер-министр поспешил вмешаться:
— Мистер спикер, я полагаю, что мы можем уладить этот вопрос… — Он уже решил, что от имени правительства возьмет обратно оскорбительные слова, как бы к этому ни отнесся Харви Уоррендер…
Слишком поздно.
Не обращая внимания на премьер-министра, спикер непререкаемым тоном объявил:
— К сожалению, мой долг требует удалить достопочтенного депутата от Восточного Монреаля из зала.
Поняв, что гамбит он проиграл, Хауден вне себя от ярости сел на свое место.
Теперь без промедления последовали необходимые формальности. Удаление спикером депутата палаты из зала было шагом, к которому он прибегал весьма редко. Но когда это случалось, дисциплинарные меры со стороны остальных депутатов принимались автоматически и неотвратимо. Власть и авторитет спикера должны поддерживаться превыше всего. Ибо они символизировали власть и авторитет самого парламента и народа, завоеванные в упорной борьбе на протяжении столетий…
Премьер-министр передал записку Стюарту Коустону, лидеру большинства в палате. В ней было всего два слова:
“Минимальное наказание”. Министр финансов согласно кивнул.
После лихорадочно торопливого совещания с сидевшим позади него министром почт Коустон поднялся на ноги и объявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132
— Лидер оппозиции говорил о человеке по имени Анри Дюваль. Давайте на минуту оставим вопрос о том, должна ли наша страна брать на себя бремя, которое отвергли все остальные, должны ли мы распахнуть двери человеческим отбросам моря…
Могучий рев протестующих голосов по мощи превзошел все, что сегодня довелось услышать залу палаты общин. Харви Уоррендер зашел слишком далеко, Хауден понял это мгновенно. Даже на правительственной стороне мелькали потрясенные, негодующие лица, всего лишь несколько депутатов нерешительно и без всякого энтузиазма, скорее по обязанности, пытались дать отпор бушевавшей оппозиции.
— Мистер спикер, я решительно возражаю… — поднявшись на ноги, заявил Бонар Дейтц, поддерживаемый возмущенными возгласами своих сторонников.
Среди нарастающего шума Харви Уоррендер с упрямой решительностью продолжал:
— Я сказал, давайте оставим в стороне насквозь фальшивые сантименты и обратимся к одному только закону. Закон был соблюден…
Один голос вознесся над всеми остальными.
— Мистер спикер, не объяснит ли министр по делам иммиграции, что он подразумевает под человеческими отбросами?
Встревоженный Хауден узнал задавший вопрос голос. Он принадлежал Арнольду Джини, “заднескамеечнику” от оппозиции, который представлял один из беднейших округов Монреаля.
Арнольд Джини обладал двумя отличительными чертами. Он был калекой, всего пяти футов ростом, с частично парализованным и скрюченным туловищем и с лицом, настолько неподражаемо безобразным и непропорциональным, будто природа специально задумала произвести его в качестве образчика человеческого уродства. И все же, несмотря на свое невероятное увечье, он сделал замечательную карьеру как парламентарий и поборник дела всех сирых и обездоленных. Сам Хауден относился к этому человеку с острой неприязнью, считая его позером, бесстыдно спекулирующим своим физическим недостатком. В то же самое время, прекрасно сознавая, что народные симпатии всегда будут на стороне калеки, премьер-министр неизменно проявлял крайнюю осторожность и осмотрительность, схватываясь с Арнольдом Джини в дебатах. Джини тем временем не унимался:
— Пусть министр разъяснит свои слова “человеческие отбросы”!
Лицо Харви Уоррендера вновь задергалось в нервном тике. Джеймс Хауден мог предугадать ответ, на который с необдуманной поспешностью был способен министр по делам иммиграции: “Никому лучше, чем достопочтенному депутату, не известно, что значат мои слова”.
Такой промах, решил Хауден, надо предотвратить любой ценой.
Встав из кресла, премьер-министр заявил, перекрывая несшиеся со всех сторон крики:
— Достопочтенный депутат от Восточного Монреаля делает упор на отдельных словах, несомненно, случайно вырвавшихся у моего коллеги.
— Тогда пусть он сам так и скажет! — выкрикнул через центральный проход Джини, с мучительной неловкостью поднимая на костылях свое изуродованное тело.
Его поддержал дружный хор: “Пусть министр откажется от своих слов!”, “Пусть он возьмет свои слова обратно!”. На галереях люди бесстрашно перегибались через ограждения, разглядывая бушевавший под ними зал.
— К порядку! К порядку! — голос спикера едва слышался в неистовом гаме.
— Я не возьму назад ни одного слова! — с побагровевшим лицом и вздувшимися на шее жилами уже совсем вне себя взвизгнул Харви Уоррендер. — Слышите, вы! Я не откажусь ни от единого своего слова!
И в ответ ему новый всплеск невообразимого гвалта. И новый призыв спикера к порядку. “Редкостный случай в парламентской практике, — подумал Хауден. — Только уж очень глубокие разногласия или вопрос о правах человека “могли взбудоражить палату так, как это случилось сегодня”.
— Я требую, чтобы министра заставили ответить! — это опять пронзительный голос Арнольда Джини.
— К порядку! Вопрос… — во всяком случае, теперь спикеру удалось добиться, чтобы его голос был слышен в зале.
На правительственной стороне премьер-министр и Харви Уоррендер с подчеркнуто почтительным видом опустились в свои кресла. Несшиеся со всех сторон выкрики постепенно стихали. Один лишь Арнольд Джини, покачиваясь на костылях, продолжал демонстрировать открытое неповиновение спикеру.
— Мистер спикер, министр по делам иммиграции говорил в этом зале о человеческих отбросах. Я требую…
— К порядку! Я прошу депутата сесть на свое место.
— А я настаиваю…
— Если депутат не сядет на свое место, я буду вынужден удалить его из зала.
Создавалось впечатление, что Джини сознательно навлекает на себя гнев спикера. Правила палаты совершенно ясно предписывали, что, когда спикер встает, все остальные должны подчиниться. Если Джини будет упорствовать в своем неповиновении, какие-то дисциплинарные меры против него неизбежны.
— Я даю достопочтенному депутату еще одну возможность, — сурово предупредил спикер. — В противном случае мне придется удалить его из зала.
Арнольд Джини строптиво ответил:
— Мистер спикер, я выступаю в защиту человека, находящегося в трех тысячах миль отсюда, человека, которого правительство презрительно называет “отбросами”…
Его замысел, осенила Джеймса Хаудена внезапная догадка, до восхищения прост. Джини-калека стремится разделить участь несчастной жертвы с Дювалем-скитальцем. Блестящий — пусть и циничный — политический маневр, который Хауден должен предотвратить.
Встав, премьер-министр поспешил вмешаться:
— Мистер спикер, я полагаю, что мы можем уладить этот вопрос… — Он уже решил, что от имени правительства возьмет обратно оскорбительные слова, как бы к этому ни отнесся Харви Уоррендер…
Слишком поздно.
Не обращая внимания на премьер-министра, спикер непререкаемым тоном объявил:
— К сожалению, мой долг требует удалить достопочтенного депутата от Восточного Монреаля из зала.
Поняв, что гамбит он проиграл, Хауден вне себя от ярости сел на свое место.
Теперь без промедления последовали необходимые формальности. Удаление спикером депутата палаты из зала было шагом, к которому он прибегал весьма редко. Но когда это случалось, дисциплинарные меры со стороны остальных депутатов принимались автоматически и неотвратимо. Власть и авторитет спикера должны поддерживаться превыше всего. Ибо они символизировали власть и авторитет самого парламента и народа, завоеванные в упорной борьбе на протяжении столетий…
Премьер-министр передал записку Стюарту Коустону, лидеру большинства в палате. В ней было всего два слова:
“Минимальное наказание”. Министр финансов согласно кивнул.
После лихорадочно торопливого совещания с сидевшим позади него министром почт Коустон поднялся на ноги и объявил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132