Ну и самое ужасное: десерт. На десерт предлагался шоколадный торт и миниатюрные треугольные пирожные, рассыпчатые, в шоколадном креме. При одном взгляде на них у человека подгибались ноги.
Поначалу я, как автомат, уплетала все эти вкусности, птицу, рыбу, мясо, заливные, уплетала жадно и опрометчиво, и результат был ужасен: я не смогла съесть ни кусочка торта, ни одного печеньица! Съеденное, казалось, лезло из меня обратно, и, возможно, даже из ушей. А глаза впивали в себя недосягаемые вкусности, и сердце разрывалось. Но в меня и в самом деле не поместилась бы даже булавочная головка. А самое ужасное, что часа через два я бы уже, пожалуй, смогла проглотить кусочек восхитительного пирожного, да поздно было. Будучи хорошо воспитанной девочкой, я не осмелилась напомнить хозяевам о несъеденном мною десерте, и сожаление — смертельное, безграничное, сосущее — осталось во мне на всю оставшуюся жизнь.
О еде я могла бы написать ещё много, да вовремя вспомнила, что пишу не кулинарную книгу, а воспоминания о том, сколько неприятностей доставляла в детстве своим родным, поэтому перехожу к болезням.
С раннего детства болезни были моим несчастьем. Кроме дифтерита, тифа и воспаления лёгких я перенесла все детские болезни: корь, ветрянку, скарлатину, коклюш, свинку. Гриппы же и ангины просто не выходили из дома. По подсчётам моей матери, я две недели была здорова, а три болела. А как было не болеть? Удивляться надо не этому, а что я вообще не померла.
Одевали меня самым ужасающим образом. Навздёвывали все, что можно: тёплые рейтузы, свитера, штанишки, шарфики, длинные утеплённые ботики на ноги, обязательная шубка, черт бы её побрал! Не помню, что ещё, получался не ребёнок, а снежная баба. И многие годы это было моим самым большим несчастьем. Инициатором такого кутанья была бабушка, которая считала, что ребёнка следует держать в тепле, и которой удалось впоить это убеждение всем членам семейства. Закутанная таким ужасающим образом, я с трудом двигалась, а уж о том, чтобы бегать, и речи быть не могло. Впрочем, бегать мне строго-настрого запрещалось, ведь я могла вспотеть и простудиться. А я и без того потела, каждый бы потел на моем месте. А мне щупали руки и ноги, они вечно были холодными, наверное, не в порядке у меня было кровообращение, и на меня натягивали ещё одну тёплую одёжку. Как я в ней не задохнулась — просто не понимаю.
До сих пор я помню ощущение той чудесной, необыкновенной лёгкости, с которым сбегаю во двор по лестнице с пятого этажа бабушкиного дома на улице Сосновой. Дело было зимой, а мне вдруг так непривычно легко. Бабушка спускалась следом за мной и только на втором этаже с ужасом заметила, что я забыла обуть ботики. Проклятые утеплённые ботики до колен. Я умоляла бабушку позволить мне один-единственный разочек погулять без них, но тщетно, бабушка была неумолима. Пришлось возвращаться и обуться как надо, после чего прогулка утратила всю свою прелесть.
Перегретая до крайности, я легко подхватывала все простуды и инфекции и доводила до отчаяния мать своими вечными болезнями. И никто не проявил хоть немного здравого смысла, чтобы избавить меня от них. Только когда у меня самой были дети, а бабушка с матерью и тётками сделали попытку их кутать, я поняла истоки своих детских болезней и решительно воспротивилась. Мои дети воспитывались по-другому.
Третьим несчастьем моего детства, оказавшимся неистребимым и перешагнувшим за пределы детского возраста, был мой характер. В отличие от еды и болезней, его вряд ли что могло исправить, такой уж я уродилась.
Я хотела быть самостоятельной. На свете существуют два рода несчастных детей: несчастные дети, совсем лишённые всякой опеки, и несчастные дети, окружённые чрезмерной опекой, лишённые всякой самостоятельности. Как первое, так и второе приводит к катастрофическим последствиям. Мною в пять лет двигал не разум, трудно требовать от пятилетнего ребёнка такой сообразительности, а просто здоровый инстинкт. Я все хотела делать сама. Наиболее ярким и запоминающимся проявлением такого стремления стало моё самостоятельное путешествие из Груйца в Варшаву. Я так часто совершала этот путь в сопровождении взрослых — от родительского дома до дома бабушки в Варшаве, что могла бы с закрытыми глазами пройти его. Мне, естественно, не разрешали ехать одной, а я настаивала. И, видимо, настаивала столь энергично и настойчиво, что вынуждены были разрешить. Мать наверняка испытывала при этом страшные муки, ведь понятие самостоятельности было ей совсем чуждым, она всю жизнь привыкла жить так, как хотелось её матери. К тому же очень беспокоилась о том, чтобы чего не случилось в дороге с её единственной дочерью. И все-таки согласилась.
Разумеется, меня не оставили на произвол судьбы, моё самостоятельное путешествие было тщательно продумано, о чем я узнала спустя многие годы. В Груйце родители посадили меня на автобус, в надежде, что мне не придёт в голову где-нибудь сойти по дороге. А в Варшаве на остановке меня встречал дедушка, встречал так, чтобы я его не заметила. Прячась за уличными тумбами и незаметно выглядывая из-за углов домов, он наблюдал, как я вышла из автобуса, постояла, наслаждаясь свободой, и двинулась к бабушкиному дому по правильному пути. Улицы переходила в положенном месте. Немного постояла на виадуке, наблюдая за проходящими поездами. Изумительный запах паровозного дыма до сих пор остаётся для меня запахом свободы, чтоб мне лопнуть…
Оторвавшись от поездов я, уже нигде не задерживаясь, направилась прямиком к дому бабушки, ни разу не засомневавшись, куда же надо свернуть. Вышла точнёхонько, как по ниточке. Дедушка был очень мной горд, а я только удивлялась, чего это все плачут от счастья.
Увенчавшееся успехом кошмарное стремление к самостоятельности расцвело пышным цветом и отравило жизнь моей матери, я же благодаря ему смогла жить как более-менее нормальное существо. И серьёзно считаю, что без этой черты не было бы меня как личности.
Общение с другими детьми мои родные старались всеми силами ограничить, полагая, что, играя с детьми во дворе, я могу научиться у них только плохому. Может, так оно и было, запомнился мне один случай. Думаю, произошёл он только потому, что у меня не было никакого опыта общения с детьми. Как я уже говорила, мне запрещали бегать, дети смеялись надо мной, уговаривали пробежаться: «Дзидзя, побегай, Дзидзя, покажи, что умеешь бегать». А мне и самой хотелось побегать, в конце концов, нормальный ребёнок нуждается в движении. Ну я и побежала. Дом наш стоял на вершине откоса, я и помчалась с него вниз. Не я мчалась, ноги сами меня несли. А поскольку никогда в жизни не бегала, опыта у меня не было никакого, вот туловище и опередило ноги, и я со всего размаху шлёпнулась на землю, причём колено разбила так, что на всю жизнь остался шрам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76